памяти людей, лишь в молитвах и обращениях, – говорит Луна. – А зримые Боги – истинные лжецы. Они хуже всех этих тронутых умом фанатиков. Фанатики хотя бы имеют веру и боятся быть наказанными, Боги же не имеют за своими спинами ничего. Они неподвластны законам, потому придумывают собственные, они тешат личные грехи и, впитывая их, велят не грешить остальным. Так сколько тебе лет?
За такую речь стоит признаться.
– Тридцать шесть.
– Откуда взялись сотни?
Кажется, названное число её нисколько не удивляет.
– Столько лет стенам Монастыря. Я есть Монастырь. На этом месте, ещё до войны, – объясняю, – взаправду находилась богомольня. Но…другая. Совсем другая. Мой близкий приятель рассказывал мне о том, а ему рассказывал его отец, тому отцу ещё отец и так до бесконечности. Об истинной вере, о религии довоенных лет, о людях довоенных лет…
– И так ты решил посмеяться над безграмотным людом? – подводит Луна. – Совершенно омерзительно!
– А что не омерзительно?
Она молчит. Ловит строгий взгляд и парирует строгим взглядом. Абсолютное несогласие и титаническая воля. И слабость. Я склоняюсь к ней и, ударив подлокотники, удерживаю дыхание свободолюбивой птахи. На вдохе – на вздымающейся груди – она замирает. Выжидает. Ждёт. Я же выпытываю из пульсирующего тела характеры. Пытаюсь понять её. Но, ударяясь о стену безразличия, отступаю.
– Что это было? – спрашивает девочка.
– Лимон хочешь увидеть? – спрашиваю я.
– …кого?
– Не кого, а чего. Лимон, Луна. Это не имя. – Упомянутая с недоверием морщится. – Ты рассказывала, дома у тебя был лимон. Дохлый. Живой-то увидеть хочешь?
– Хочу, конечно.
– За мной.
Не выхожу из кабинета, а шагаю вдоль стены, декорированной плотным театральным занавесом. Откидываю его и представляю сокрытую дверь.
– Тайная комната? – вопрошает Луна. – Очаровательно.
И вот она сидит на краю кровати и разглядывает цветочный горшок на подоконнике подле: нежно-зелёные листья обнимают пестрящий золотом лимон в количестве трёх штук. У окна – а свет приятно разливается по обработанному дереву – стоят и другие растения. Колючие розы оставляют пару отметин на любопытных руках, крохотные перцы задумчивыми парами восседают на тонких дугообразных ветках, в углу комнаты меж каменными плитами дремлет любимец.
– Что это? – Луна кивает на него.
– Инжир, – отвечаю я и припадаю на кровать близ девочки. – Пробовать будем?
– Чего пробовать? – пугается она.
– Не чего, а что, – поправляю я – в который раз. Не без лукавого смешка.
И срываю самый тёмный из плодов, а, выудив из кармана крохотный нож, разрезаю мякоть и протягиваю угощение Луне. От сладости сводит зубы. Она кривляется и причитает, что тоже бы обманом взяла тысячу иных богов, дабы богом назваться самой и вкушать это каждодневно. Я смеюсь и срываю второй инжир. Как удачно она приехала: плоды только поспели.
Луна признаётся, что ей нравится моя комната. Спальня небольшая, но уютная. Кровать стоит почти у окна, напротив неё – комод и две картины. Много растений (это в её понимании много?), есть кресло. Одежда хранится в чулане за соседней дверью, ванная располагается там же.
– Только девочкам не говори, – прошу я, а на проницательно-непонимающий взгляд привношу следующее: – О существовании этих комнат никто не знает. Лишь Ману, разумеется. А девочки…да что у них на уме? наверняка считают, что всевидящий отец никогда не смыкает глаз.
– Я никому не скажу, – обещает Луна. И вдруг: – Но я хочу знать, как тебя зовут.
Теряюсь. Однако терпеливо:
– Зачем?
– Чтобы обращаться по имени.
– Обращаться ко мне ты должна с уважением и по должности. Выбор огромен.
– Ты мне не Отец, – противится девочка. – Потому что не взрастил ни одно из качеств. Не Хозяин, ибо я, несмотря на заключение, вольна. Не Господин, ведь я никому не служу. Я не верующая, ты сам отметил.
Ловлю колючий взгляд – удивительно полюбившийся мне – и дрогнувшую от недовольства бровь.
– Боги наказывают неверующих, – посмеиваюсь я.
– На неверующих Богам плевать. Боги наказывают недостаточно верующих, чрезмерно или, по их мнению, неправильно это делающих. То есть всех верующих, – заключает Луна.
Я восхищаюсь её словами и, склонившись, прижимаюсь губами к лицу. Девочка багровеет: румянец пощипывает щёки, а глаза растерянно стекленеют. Я, прогуливаясь по очерченной скуле губами, нашёптываю:
– Моё. Имя. Ян.
И немедленно отстраняюсь. Луна вздыхает и смущённо утаивает взгляд в скрещённых руках.
– Что такое, радость?
– Издеваешься, – догадывается она.
– Разве?
Девочка признаётся:
– Я решила, ты хочешь поцеловать меня.
– Хочу, отчего же нет.
Очередная растерянность пляшет в её глазах.
– Тебя что-то смутило? – улыбаюсь я.
– Всё, например, – бормочет сладкий голосок и добавляет в разы громче: – Рада знакомству, Ян.
– Взаимно, Луна. Так о чём ты подумала?
И она быстро встает, после чего падает обратно на край кровати и спрашивает разрешения уйти. Удивительно.
– Иди, радость моя, иди, – забавляюсь я и провожаю девочку взглядом.
Поистине прекрасны ничего не знающие цветы. Волнующие и волнующиеся. От них особый аромат скромного, но жаждущего бутона. Они чаруют сокрытой страстью и боязливыми откровениями, помыслами о возможном отторжении и – всё же – верой в романтику.
Я предупредил, чтобы при других девочках она не называла меня по имени. То было не трудно. Время один на один мы проводили много больше, чем она утруждала себя женской компанией.
Позже Ману в моём кабинете: пьёт и рассуждает.
– Бо! что за табакерка! – принюхавшись, выдает она. – Зачем ты так? Собирался бросать, а на деле дымишь каждую секунду.
Заходит Луна – в очередной раз. Однако в этот не очередной раз – с разрешения.
– Можно? – щебечет её довольный голос.
– Конечно, радость моя, – киваю я. – Слушаю.
– Я беспокоюсь о Мириам.
– Твоё дело беспокоиться?
Последующая, свинцом отлитая фраза, обескураживает. Не меня. Ману. Гневный взгляд режет тончайший силуэт.
– Ян, я серьезно. Она просила не говорить никому, но это неправильно. Она пришла из этих чёртовых красных занавесок с разбитым лицом, а так быть не должно. Она плачет.
– Иду. Спасибо, Луна.
Бледное лицо скрывается за дверью.
– И что это ты так на меня посмотрела, а? – подначиваю я, обращаясь к Ману. – Что означает этот взгляд…?
– Она знает твоё имя.
– Она спросила его.
– И ты так просто ответил?
– Она спросила, Ману.
Женщина смеётся.
– Не поверю, что ни одна девочка до неё этого не делала.
– Представь. Да даже если бы спросила, я не ответил. А Луна…Не знаю, как это объяснить. Сама всё понимаешь.
– Понимаю. В отличие от тебя.
– Объясняй, – велю наперерез, однако никакие объяснения не требуются.
Я влюбился в Луну, вот что стало очевидным. Для всех, кроме нас самих.
Девочка
– Я была влюблена в него, – говорит
