«Только что с парома?». Так спросила миссис Фрейзер Уини, теребя складки своего платья; волосы уложены в пучок на затылке, лицом похожа на тюлененка — надутые губы, мировая скорбь в глазах, шестьдесят пять лет; она сидела под собственной работой — надписью «ВЕЧНО РАДУЙТЕСЬ О ГОСПОДЕ», выполненной путем выжигания по дереву, — и дожидалась, пока в дверь позвонят. «Паром пришел в двадцать один пятнадцать — город осматривали?»
Миссис Уини была всеведуща. По моей классификации, которую я изложил выше, ее пансион относился к категории «тещиных» — этакий гнетущий комфорт, словно тебя душат — но пуховой подушкой. Дела идут ужасно, сплошное разорение — кроме моей, занята только одна комната. Как же так, ведь она помнит: не успеет прийти паром, а все места уже заняты, приходится отказывать. Так было еще совсем недавно, пока не начались беспорядки — ох, от этих беспорядков одни беды! Но сейчас миссис Уини не до разговоров. Она страсть как устала, и хлопот полно — вчера ночью была адская гроза.
— Гром! — гремел ее голос. — Голова раскалывалась!
Мы поднимались наверх под огромным транспарантом «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего…» и так далее.
— Вся голова разболелась!
Дом был заставлен мебелью, а этажей в нем было не меньше четырех или пяти, и чуть ли не на каждом этаже по роялю, и оттоманка, и вольтеровское крало, и опять выжигание по дереву в рамках: сцены из Ветхого Завета. Это, вероятно, Ноев ковчег, а тут кто — Авраам и Исаак? Взгляд повсюду натыкался на сумрачное сияние полированной мебели, от которой до сих пор пахло лаком. Слышалось шипение горящих углей. Был июнь, и я находился в Северной Ирландии — а значит, камин топили только в одной из комнат всего дома.
— А у соседей в крышу вдарило, — продолжала миссис Уини свой рассказ о буре, громе и молнии.
Еще один пролет лестницы, толстые ковры, еще несколько библейских изречений, кресло на площадке.
— Еще один этаж, — сказала миссис Уини. — Для меня это как разминка. Ох, ужас, ужас. Мои даже заплакали…
Зеркала, оленьи рога, опять изречения и деревянные панели; тут я заметил, что у миссис Уини под носом пробиваются усики. Теперь она рассказывала о ливне — страсть какой сильный был ливень, а заодно сообщила, что завтрак в восемь — но сама-то она в шесть уже на ногах, — а в Белфасте жить страсть как опасно.
«ИИСУС ХРИСТОС ПРИШЕЛ В МИР СПАСАТЬ ДУШИ ГРЕШНИКОВ» — гласило изречение над изголовьем моей кровати в огромной; продуваемой сквозняком комнате, а сама кровать представляла собой огромный провисший батут. Миссис Уини заметила, что всю ночь глаз не сомкнула. Все из-за грома и из-за бедняжки в восьмой комнате — та до смерти перепугалась.
— Чудно, до чего выматываешься, если одну ночь не поспать, сказала она. — Теперь жду не дождусь, пока лягу. Насчет денег не беспокойтесь. Пять фунтов отдадите мне завтра.
Дождь начался вновь — он ударялся об оконное стекло с шуршанием, точно был перемешан с градом. Я чувствовал себя среди джамблей, на их сумрачном и дождливом берегу.[21] Здесь радовались пришлым, и я был счастлив среди этих чужих людей.
БЕЛФАСТ
Я сразу понял, что Белфаст ужасен. У этого города было нехорошее лицо: стены в плесени, у людей сердитые лица, вонь не только чуешь носом, но и почти видишь глазами, а заборов слишком много. Каждое здание, достойное того, чтобы его взорвали, охранял человек с металлоискателем, который досматривал входящих и заглядывал в их сумки. Это происходило везде, даже у обшарпанных подъездов, даже у дверей зданий, которые не стоили взрывчатки, происходило снова и снова: на автовокзале, на железнодорожном вокзале. Регламент проверок, как и сами бомбы, сначала пугал, потом завораживал, потом начинал бесить и, наконец, казался всего лишь неудобством но проверки продолжались, становясь частью колоссального напрасного труда, каковым являлась жизнь в Ольстере. При этом меры безопасности казались фарсом, так как весь город уже был опален и изрешечен взрывами.
Все это было так ужасно, что мне захотелось задержаться в Белфасте. Этот город был столь тяжко болен и безумен, что некоторые чужаки принимали его лихорадочную суетливость за признак здоровья, не догадываясь, что это лишь предсмертные корчи. Белфаст всегда был объектом ненависти. «Здесь нет ни аристократии, ни культуры, ни изящества, ни досуга, который стоило бы так назвать, — написал Шон О'Фаолейн[22] в своем Ирландском путешествии». — Ничего, кроме жаркого-ассорти, двойных порций виски, дивидендов, кинотеатров и бесцельно слоняющихся, бездомных, изнывающих от ненависти бедняков». Но если люди правы, и Белфаст — один из гнуснейших городов мира, то в нем наверняка стоит немножко пожить, чисто из спортивного интереса?
Я задержался в Белфасте на несколько дней, зачарованно изучая его убожество, а затем поклялся себе, что на следующей неделе сюда еще вернусь. Ничего подобного я еще не видывал. Центр города, обнесенный высоким железным забором, оставался невредимым, так как туда пускали только через блокпосты: люди проходили через турникет, автомобили и автобусы проверяли на шлагбауме. Опять металлоискатели, досмотр сумок и расспросы: люди стояли в очереди на проверку ради того, чтобы сделать покупки, поиграть в бинго или сходить в кино.
МОСТОВАЯ ГИГАНТОВ
Я взял за обычай спрашивать дорогу без надобности — очень уж приятно было выслушивать объяснения.
— Одну минуточку, — сказал мне мужчина лет шестидесяти пяти, встреченный в Башмиллзе. Его звали Эммет, он был одет в потрепанный плащ. В руке он держал фунт грудинки; задумчиво приложив грудинку к своему виску, он продолжал:
— Там, за автостоянкой, будет маленький деревянный мостик. А чуть подальше — большой, мост для трамваев. Ох, трамваи так и мелькали — туда-сюда, туда-сюда! Но теперь трамвай сняли — средств не хватает. А знаете, в отлив можно пройти берегом. Только идите по той сторонке, где трава, — он сдвинул грудинку к щеке. — Но там может быть мокро!
— Что мокро? — переспросил я, не расслышав.
— Трава, — повторил Эммет.
— А, что, трава там высокая?
— В естественном состоянии — да.
Продираясь через папоротник, я зашагал дальше и решил направиться к Мостовой Гигантов.
«Босуэлл: — Неужели на Мостовую Гигантов не стоит взглянуть?
Джонсон: — Взглянуть-то стоит, но добираться до нее, чтобы взглянуть — ничуть».
Я шагал вдоль приморских круч, а затем срезал путь напрямик, завернув за какой-то коттедж; тут на меня вдруг выскочила большая собака с квадратной мордой. Лохматая тварь зарычала на меня, и я отпрыгнул, но, поскользнувшись, растянулся в зарослях крапивы. Руки покалывало еще шесть часов.
Мостовая Гигантов оказалась поразительным комплексом утесов, среди которых есть окаменевшие протуберанцы, нерукотворные колонны и вертикальные скалы в форме органных труб. У каждой расщелины, валуна и силуэта имеется свое вычурное имя. Это массивное престранное образование на берегу моря возникло при остывании лавы в вулканический период, когда эта часть Ирландии являла собой горячее месиво. Вдоль Мостовой Гигантов я прошел дважды — прогулялся до замка Дансеверик и обратно. О замке пишут так: «здесь когда-то жил человек, лицезревший Распятие Господа Нашего Иисуса Христа» (по легенде, то был ирландский странствующий борец Конал Кернах, который по профессиональной надобности, участвуя в очередных состязаниях, оказался в Иерусалиме как раз в день казни Христа).
На базальтовых утесах попадалось множество галок и черных слизней; в семь вечера сквозь тучи пробилось солнце, величественное, как на рассвете, и протянуло по морю розовые полосы. Тишина была почти абсолютная. Ветер угомонился. Ни насекомых, ни автомобилей, ни самолетов — только на вершине соседнего холма блеяли пасущиеся овцы. Заливы и бухты кишели чайками и глупышами, нырявшими в воду за добычей, но обрывистые берега были столь высоки, что птичьи крики не выплескивались вовне. На недвижной глади моря сверкали солнечные блики, а на западе, за Инишовен-Хед я смог различить голубые кручи Крокнасмуга. Нет, ради того, чтобы взглянуть на Мостовую Гигантов, добираться до нее стоило:
Туристов она приманивала уже несколько сотен лет. Все путешественники, посещавшие Британию, приезжали сюда, чтобы составить собственное мнение о Мостовой. Как упомянул мистер Эммет, к ней были проложены трамвайные линии. Но Беспорядки покончили с туризмом, и ныне берег вновь обрел суровый первозданный вид: вместо череды шумных магазинов — всего один лоток с открытками.
Этот ландшафт сформировал сознание ирландцев и повлиял на ирландские верования. При виде этих утесов легко поверить в великанов. А теперь, когда люди боятся путешествовать, пустынность вновь придала пейзажу монументальный вид.
