Судя по всему, и они ходили в гости к нашим, да припозднились.
Смяли охотников лошадьми, начали полосовать саблями. Всех бы прикончили. Но на шум выскочили наши драгуны, выручили…
Вскоре войска Шереметева покинули бивак и, выслав вперед конницу, направились к Эрестферу.
Напали на шведов. Не дали им коней оседлать. Врубились в лагерь. Уверенно пробивались к дубовой роще. Но из лощины развернутым фронтом налетели шведские дворяне в кованых панцирях. Только утро прекратило сечу.
Враг, сбитый с поля, поспешно отступал. Там, где был лагерь, лежало около трех тысяч убитых. На земле валялось восемь шведских знамен.
Борис Петрович Шереметев писал в Москву о победе. Загоняя лошадей, мчались курьеры туда и обратно: в Новгород, в Псков, к армии. Они везли Шереметеву чин первого русского фельдмаршала.
«Мы можем, наконец, бить шведов!» — в радости писал ему Петр.
Под Эрестфером войско отдыхало, чистилось. Грелись у костров, разложенных еще шведами. Отсыпались в их палатках, поваленных, а теперь снова растянутых на подпорах. Палатки были из крепкой, не пропускающей ветер парусины.
Важно-спесивый, веселый, по лагерю ходил Шереметев. Он не любил тишины. И потому, шмыгнув еще более расплывшимся утиным носом, крикнул:
— Сиповщиков вперед! Песни играть!
Одурелые со сна сержанты выскочили из палаток. Трофим, хотя и знал, что сипки нет, растерянно шарил то по карманам, то за пазухой.
Борис Петрович милостиво, несильно ткнул Трофима в зубы и велел тотчас сделать новую сипку.
Никому в голову не пришло сказать фельдмаршалу, что Ширяй и есть тот самый солдат, который ходил во вражеский лагерь, и что сипку он потерял, когда охотники отбивались от шведского разъезда и многие его товарищи погибли под саблями…
Солдаты дружно смеялись над Ширяем.
— Что скажешь, Троха? Тяжела рука у фить-маршалка?
Сам же он всего больше обижался на то, что ему велели сейчас, зимой, делать новый инструмент:
— Сипку же не иначе, как из весенней коры режут. Понимать надо…
Все дни, пока войско стояло в лагере под Эрестфером, солдаты приставали к Трофиму, чтобы он разгадал им загадку про гусей. Но Ширяй не только не ответил про гусей, а спросил еще и про козу:
— После семи лет что козе будет?
Солдаты ахнули.
— Откуда у тебя, Троха, все это берется?.. А что козе будет?
— Осьмой пойдет! — лукаво щуря глаза, сказал Ширяй и под общий хохот добавил: — Думать же надо, это вам не саблюкой махать!
9. ЛИТЕЦ-«ЖЕЛЕЗНЫЙ НОС»
После победы у Эрестфера в русских войсках словно прибавилось и силы и веры. Шереметевские полки готовились к летней кампании.
У Логина Жихарева свои заботы. По правде сказать, в армию он отпросился неспроста. Была у него обида. В Москве на Пушечном дворе при отливке он малость промедлил, сердечник из пушки не вынулся и переломился.
Управитель при Литейном дворе не посмотрел, что у Логина прежде таких оплошек не бывало, тотчас настрочил: «За то мастеру до указу, дабы он впредь в таком деле опасение имел, государева жалованья на достальные месяцы не давать».
Логин не ругался с управителем. При первом же случае напросился ехать с новыми пушками в войско.
Среди «огневого наряда», отсылаемого из Москвы к Шереметеву, была мортира, отлитая Жихаревым. Делал он ее с поспешанием, но любовно, украсил как мог. На зарядной каморе медные дельфины изогнулись, играючи. На казенной части раскинул крылья чеканный орел. По жерлу, по меди вырезаны слова: «1701 год. Весу 76 пу 20 фу. Лил мастер Логин Жихарев». За пояском из перевитых цветов и листьев в неглубокой раковине — запал.
Этот запал особенно тревожил мастера. Мортира отлита из колокольной меди. А в ней многовато олова. Не будет ли прогорать?
Логин Жихарев, как почти и все пушечные мастера, был сначала колокольным литцом. Одинаковый металл шел на то и на другое дело. Одинаковой была сноровка. Потому и первые русские пушки украшались вязью, гирляндами, чеканным хитрым узором, будто ими не врага крушить, а сзывать людей на праздник.
Происходил Логин из старинного, известного на Москве рода мастеров. Он не мог назвать поименно своих предков-литейщиков. Но знал в точности, что они лили колокола и пушки еще при Иване Грозном. Очень хотелось Логину хоть что-нибудь проведать о зачинателе своего рода. Пробовал о том говорить с седыми старейшинами литейного двора. Но напрасно. Кроме причудливых побасенок, они ничего рассказать не могли.
Пришлось Жихареву примириться с тем, что имена его предков безнадежно позабыты, стерты временем.
Зато твердо знал он своих «отца» и «деда» в трудном мастерстве. Несмышленышем подручным работал Логин у «государева мастера» Харитона Иванова, который на всю Русь слыл первостатейным литейщиком. В Симоновом монастыре сладкогласно пели колокола его выделки. На боевых полях устрашающе ревела его же пищаль «Аспид».
Мудрым старцем с белой бородой до пояса запомнил Логин учителя своего учителя Александра Григорьева. Славился Григорий тем, что медь, отлитая им, имела необыкновенно густой и глубокий звук. За сотни верст приезжали любители в Звенигород, чтобы только послушать «григорьевский» колокол.
Вот чье мастерство наследовал Логин Жихарев. Так он и решил, что его безвестные предки мудростью походили на мастера Александра, верной хваткой — на мастера Харитона.
Подрастал паренек среди жарких печей и обжигающего огня. В этом багровом мире литейщики со своими крюками и молотами напоминали чумазых лихих чертей. Здесь чудно́ сплеталось богово и дьявольское, благолепное и смертоубийственное.
В юные годы слышал Логин рассказы мастеров о колоколах-«вестниках», дающих голос за десятки верст; о колоколах «лыковых», надтреснутых и связанных; о «карнаухих» и «опальных» — один из таких колоколов был в Новгороде «казнен» Иваном Грозным за то, что диким своим громогласием перепугал царя; велел Иван отрубить колоколу ухо…
Но еще интереснее было слушать о русских пушках, заставлявших врага бежать в страхе. Иные были многоаршинной длины и представляли собою трех змей, одна поглощала хвост другой; иные — короткорылы, похожи на лягушку, присевшую на задние лапы. Кидали они в стан противника железные или каменные ядра. А то еще были знамениты «Лев» и «Скоропея», у них на стволах выбиты изображения ощеренного зверя и ящерки…
Почему-то Логина больше привлекало пушкарское дело. Именно в этом деле, уже в зрелую пору, получил он мастерское звание и мастерской оклад — «на год деньгами 8 рублей, хлеба 15 четей ржи, овса тож и 4 пуда соли». Хотя много времени прошло с тех пор и стал он умелым пушкарским литцом, а все звали его «железный нос». Была у него привычка при всякой незадаче хвататься пятерней за нос и
