Пассионарность… Слово-то какое драматическое!
Есть во всем этом и сравнительно сложные для усвоения места. Так, например, энергия живого вещества переливается некоим образом в пассионарность путем изменения наследственной информации. Что тут? Бросаясь очертя голову навстречу торжеству или погибели, этнос черпает необходимую мощь в жесткой отбраковке своих индивидов? Отбирает тех, чьи волевые и физические данные на уровне требований момента?
Трудно также понять, что «распределение биохимической энергии» может создать такое поле формирования близости между людьми, которое пересилит социальные, культурные, профессиональные и прочие притяжения.
Наконец, пассионарность у Гумилева — сила, по природе своей демоничная. Она «антиинстинкт». Заставляет людей жертвовать собой и своим потомством, «которое либо не рождается, либо находится в полном небрежении из-за иллюзорных вожделений: честолюбия, тщеславия, гордости, алчности, ревности и прочих страстен».
И потом эта «непреоборимость»… Паранойя, собственно говоря. (См. БСЭ.) Неужели она и есть закваска, на которой будет бродить этнос? Известно, что бараны, крысы, тараканы и другие гуртовые твари следуют примеру своего вожака, даже если он спятил. Известно, что на грызунов временами находит сплин и они самоистребляются. Про китов что-то в этом роде писали. Сходство их с нами в проявлениях «антиинстинкта» разительное, однако все же оно, наверно, поверхностно. Наши страсти, обольщения пусть неумеренны, разрушительны, но какие ни есть, все-таки они не вовсе слепые и глупые поводыри. К тому ж их сколько-то урезонивает разумение. Трусливо, потихоньку, но упорно.
Вы настроились и дальше спорить. Оказывается, зря. У Гумилева чертова эта «непреоборимость», подымаемая «живой энергией», соседствует как ни в чем не бывало с «преоборимостью». Смотрите, что он пишет: «…Без социальной структуры, уровня техники и культуры этнос существовать не может». С другой стороны, он не обязательно меняется вследствие смены формации, напротив, даже может обрести новые силы[4]. А вот ландшафт на этнические процессы влияет принудительно[5]. Но не прямо, а через посредство хозяйственной деятельности. Эта оговорка, как увидим, будет признана недостаточной.
Ну хорошо. История природы принудительно влияет на историю людей. Каково обратное влияние? Оно может тоже оказаться роковым. Из-за своей чрезмерности. Человек не дает биосфере прийти в себя.
Природа отзывается на грубости не скоро. Так реагирует сильный. В этой медлительности поблажка чадам своим. До поры, естественно.
А теперь посмотрим, как идеями «принуждающего ландшафта» и пассионарности могут быть аранжированы некоторые «роковые мгновения» истории.
Аранжировка классических мотивов
Раннее детство и поздняя старость особенно чувствительны ко всему. Климат наиболее мог влиять на ранние цивилизации и, наверно, будет влиять на поздние. Эта мысль посещает во время каждой крупной непогоды, когда кажется, вот-вот хитросплетение коммуникаций чересчур искусственного нашего мира порвется и топор, кирка, лом станут, быть может, единственными надежными средствами борьбы за существование.
Три с лишним тысячи лет до нашей эры долина Нила, узкий коридор жизни среди неоглядных пустынь, вскормила и уберегла жемчужину древнего мира — Египет. Пустыни стерегли священные земли фараонов от вторжений с востока и запада. На севере было Средиземное море. Лишенное гаваней побережье хорошо защищалось. На юге — кочевники, они немногочисленны и невоинственны.
В течение пятнадцати столетий здесь не знали иноземных завоевателей, и города оставались необвалованными.
Пути в Египет не было, но сам он имел замечательную дорогу. Сообщались египтяне по воде. Северные ветры, втягиваемые с прохладного Средиземноморья через долину раскаленными пустынями, надували паруса судов, плывших по реке на юг; обратно — паруса сворачивали и плыли по течению.
Боги солнца и вод на этой точке мироздания сосредоточили всемогущество своей любви.
Египет взлелеян особым климатическим действием, ибо словами древнегреческого географа и историка Страбона: «Что же представляет он собой, как не долину, заливаемую водой?» В недрах Центральной Африки, у истоков Нила, выпадают летние дожди. Они, а также таянье снегов в горах Абиссинии определяют водный режим реки. Летние муссонные дожди здесь аккуратны, потому что идут за солнцем, а оно нагревает Сахару по расписанию, заведенному раз и навсегда. Ну, не без накладок.
Ежегодные разливы Нила начинаются с восхождением над горизонтом Сириуса. Августовское поднятие вод изредка бывает не в срок. Уровень воды в реке также может варьировать. Годы «худого» Нила, когда он заливает немногие километры, были годами голода. Это напоминало о переменчивости счастья, даруемого смертным, чтобы они, живя в благодати, не возомнили о себе чересчур высоко.
Нил с его ежегодными дарами плодородия, естественная неприступность границ допускали здесь устойчивость и преемственность развития. Египетская цивилизация взяла от благ своего состояния все доступное. Регулярные, как пожизненная пенсия, приливы богатства, замкнутое оазисом пространство, сравнительно изолированные, огражденные от суеты внешних влияний и сосредоточившиеся на саморазвитии духовные ресурсы — все это удобряло культуру, она бурно цвела, благоухала самобытностью, чтобы сравнительно скоро созреть и на тысячи лет погрузиться в отделку деталей бесподобного целого.
Цивилизация смотрела на себя в льстивое зеркало, не находя никаких изъянов. Указать на них было нельзя. Все возможное казалось достигнутым. Новаторство, даже робкое, расценивалось как угроза и подрыв. Новатор-вольнодумец в Египте не имел на крайний случай и такого шанса, как выйти из игры, бежать в другие края. Никого не удерживая, Египет всех держал крепко. Бежать отсюда можно было только навстречу смерти — в пустыню. И это наилучшим образом умеряло всякий порыв инициативы.
Известный египтолог, член Российского палестинского общества, доктор исторических наук Исидор Саввич Кацнельсон сделал по рукописи замечание, что как же, неправильно, сбегали. Синукет хотя бы — вы ведь, конечно, знаете «Приключения Синукета»? — добрался до Сирии из Египта. Наверно, удавалось и другим.
Ничего не возразишь. Тем более ему, бывшему разведчику, встречавшему в войну немало людей, которые бежали даже из немецких концлагерей. В этом смысле, пожалуй, нет мест, откуда бы никто никогда не бежал.
Фараон олицетворял собой идею конечного совершенства. Он был не посланцем, не наместником бога на земле, а самим богом. Простые люди, понятно, терпели невзгоды и унижения, но те, кто ходил «под боком у бога», видели поддержку и назидание в постоянстве восходов и закатов, разливов и спадов вод. Завтрашний день не торопили, о сегодняшнем не сожалели, потому что завтра и всегда будет, что есть сейчас, — и трапезы, и возлияния, и охота, и танцовщицы. Им жилось в этой жизни хорошо до пресыщения. На их могильных камнях значилось примерно следующее: «Лучше быть не может». Иноземцы почтительно одаривали фараона и его челядь благовонными деревьями, смолой мирры, элексиром, эбеновым деревом, черной тушью для глаз, павианами, шкурами леопардов, пантер, гепардов, ляпис-лазуритом, серебром, малахитом… Такого довольства человек не знал за всю его историю.
Искусство Египта детски ясное. Оно запечатлело прекрасное, остановленное на полтора тысячелетия, мгновение.
Фараоны правили, жрецы и бюрократы управляли, придерживаясь идеи: что было хорошо нашим дедам и прадедам, то хорошо и для нас. Оказывается, идти, глядя неотрывно назад, можно довольно долго. Но когда-нибудь дорога свернет в сторону, жизнь рано или поздно изменится.
Примерно за семнадцать веков до нашей эры в египетские пределы вторглись иноземцы со стороны Палестины. Кто они были? Египтяне называли их просто «хиксос»— чужеземные правители. Еще менее известно, как это произошло. Захватчики улучили момент внутренних распрей в Египте.
Но как им удалось проникнуть в богохранимые земли?
До того пояс пустынь еще сурово охранял Египет. А после нашествия установилось постоянное сухопутное сообщение между ним и Палестиной. С тех пор, когда Египет был слаб, в него вторгались захватчики, когда был силен, сам совершал нападения, достигая районов верхнего Евфрата.
Возможно, что оборонительный вал в виде Суэц-Синайской пустыни был подточен, преодолен постепенным прокладыванием дорог и рытьем вдоль них колодцев. Экспедиция или караван с товарами могли пробираться таким путем. И пробирались. Но этих устройств было недостаточно, чтобы перегонять стада. Животным нужны пастбища! Между тем, согласно египетским документам, сказанию об Иосифе и его братьях, кочевники-скотоводы совершали такие переходы.
