— Прости меня, дорогой, — зачастила она, — но после того как я заглянула к отцу, я решила заскочить к Бернадетте: она чувствует себя страшно подавленной с самого Рождества. Мы выпили по капельке шерри, и я, кажется, совсем потеряла чувство времени.
— Тебя не было два с половиной часа, — ледяным тоном изрек Джон.
— Я знаю, дорогой. Прости меня, пожалуйста.
— Ты была с парнем, я вижу это по твоему лицу. — Почему, ну почему ему так хотелось, чтобы это оказалось правдой? Он словно упивался своим страданием, стараясь сделать себе еще больнее.
Она вздохнула:
— Ох, не говори глупостей, Джон. Пойди и спроси у Бернадетты, если не веришь мне.
— Ты считаешь, я такой дурак и не догадываюсь, что вы договорились между собой?
— Думай, что хочешь, — устало проговорила она и прошла в кухню поставить чайник на огонь. — Девочки пили чай, после того как вернулись? Я слышу, они все еще разговаривают наверху. Может, им захочется выпить какао.
Если бы он остался тем разумным человеком, каким был когда-то, то сейчас самое время было упомянуть о двухъярусной кровати. Вместо этого тот другой человек, каким он стал, последовал за женой в кухню и схватил ее за руку.
— Я хочу знать, где ты была. Я хочу знать, почему у тебя такое выражение лица! Сколько ты заработала? Сколько у тебя в кошельке? — Он отпустил ее руку. На ручке кухонной двери висела ее сумочка — из тех, что стали популярными во время войны, их носили через плечо. Он расстегнул молнию и вытряхнул содержимое. На выложенный плиткой пол вывалились покрытая золоченой эмалью пудреница, кошелек, маленькая расческа, два тщательно выглаженных носовых платка, огрызок карандаша, пара трамвайных билетов и клочок бумаги.
— Джон! Отец подарил мне эту пудреницу в мой двадцать первый день рождения. Ох, смотри, зеркальце разбилось. — Она едва не плакала, опустившись на колени и подбирая осколки стекла. — Теперь семь лет не будет нам удачи.
— Я склею его. — Господи! Он был похож на монстра — и вел себя соответственно. Став на колени рядом с ней, он начал складывать вещи обратно в сумочку. Плечи их соприкоснулись, и его охватило страстное желание обнять ее, осушить ее слезы. Черт возьми, он так и сделает . Сейчас или никогда. Так больше продолжаться не может. Даже если придется рискнуть и увидеть отвращение на ее лице. Он робко произнес:
— Не знаю, что на меня находит ино… А это что?
— Это чек, — произнесла Элис напряженным голосом. Она выхватила чек у него из рук, прежде чем он успел заметить, от кого он был. Подозрения вернулись к нему с такой силой, что он больше не мог сдерживаться.
— Ага, значит, с тобой расплачиваются чеками? Должно быть, это какой-то богатенький Буратино — тот, с кем ты шляешься? Давай-ка посмотрим.
— Нет! — Она упрямо отвела руку с чеком за спину. — Это тебя не касается.
— Вот как, моя жена спит с кем попало, а меня это не касается! — Он хрипло рассмеялся. — Покажи мне этот гребаный чек.
Элис вздрогнула. Он никогда раньше не ругался в доме, максимум, что он себе позволял, это словечки вроде «проклятый». Внезапно ей стало плохо, она поняла, что нет смысла и дальше прятать от него чек. Джон был сильнее и легко мог отнять его.
— Это от Коры Лэйси, — сказала она. — Она одолжила мне двадцать пять фунтов на салон Миртл. С завтрашнего дня он будет принадлежать мне.
Год назад Джон пришел бы в восторг. Год назад он сам бы занял для нее денег. Один его приятель взял ссуду в банке, чтобы открыть собственную небольшую инженерную компанию. Но сейчас, год спустя, Джон ощутил лишь слепую ярость, за которой пришел оглушительный страх. Он не хотел, чтобы она стала независимой, обзавелась собственным делом, не полагалась на него в денежном отношении. В последнее время он стал с пренебрежением относиться к тем жалким шиллингам, которые она зарабатывала в салоне Миртл. Джон хотел, чтобы она сидела дома. Если бы он мог, то запретил бы ей ходить по магазинам. Он поднял руку и ударил Элис по лицу, ударил так сильно, что она пошатнулась и чуть не упала. Она вскрикнула, потом сразу же умолкла, прижав руку ко рту, боясь, что дети могут услышать. Чек упал на пол, и он схватил его.
— С тобой все в порядке, мам? — крикнула Орла.
— Все нормально, дорогая. Я просто ударилась об угол кухонного шкафа. — Она посмотрела на мужа. — Если ты порвешь его, я попрошу Кору выписать мне новый. Ты мне не сторож. А с сегодняшнего вечера ты мне и не муж. Давай, ударь меня еще раз, — насмешливо проговорила Элис, когда Джон снова занес кулак. — Можешь избивать меня всю ночь, но ты все равно не помешаешь мне приобрести салон Миртл.
Впервые она осмелилась возразить ему, и, глядя на ее сердитое, раскрасневшееся лицо, Джон Лэйси понял, что потерял ее. Со стоном, который, казалось, шел из самых глубин его души, он второй раз за вечер закрыл лицо руками.
— Я не знаю, что на меня нашло, Элис, — прошептал он.
Если бы щека у Элис не болела так сильно, она могла бы пожалеть его, но вот уже десять месяцев она шагала, как по минному полю, пытаясь достучаться до него, пробиться к нему, мирилась с его яростью, с его плохим настроением и, хуже всего, с его оскорблениями, и все потому, что любила его. Может, она все еще любила его, она не знала, но на этот раз он зашел слишком далеко. То, что он ее ударил, стало последней каплей. Он так запугал девочек, что они почти не бывали дома. Только Кормак был избавлен от его гнева. Она взяла чек и вышла из комнаты.
Через несколько секунд Элис вернулась. Она чувствовала в себе необычайную силу, как будто это она, а не он, была главной.
— Теперь я буду спать одна, — коротко бросила она. — Я лягу в гостиной. А ты можешь спать на кровати.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В воскресенье, после утренней мессы, Элис с детьми переоделись в старую одежду. Вооружившись кистями, большой жестяной банкой с розовато-лиловой краской, маленькой баночкой белил, серебристой лаковой полировкой и всевозможными чистящими средствами, они дружно зашагали к салону Миртл.
Даже Орла, которая всегда неохотно соглашалась помочь, искрилась энтузиазмом.
— Девочки в школе умрут от зависти, когда я скажу им, что нам принадлежит парикмахерская, — хвастливо заявила она.
— Она не совсем принадлежит нам, дорогая. Я просто арендую ее, — поправила ее Элис.
— Ох, мам, это одно и то же.
Бернадетта Мойнихэн появилась как раз в тот момент, когда Элис отпирала двери. На ней были старые брюки, а волосы убраны под жоржетовый шарф. Она широко улыбнулась:
— Как раз вовремя.
Элис улыбнулась в ответ:
— Спасибо за помощь, Берни.
— Я ни за что на свете не согласилась бы пропустить такое событие. Что мне делать?
— Можно мне начать красить стены, мам? — умоляющим голосом спросила Фионнуала.
— Пока нет, дорогая. Сначала нужно все кругом вымыть и вычистить, включая кухню. Грязь тут копилась годами, а на туалет во дворе вообще страшно смотреть. Мне всегда было стыдно, когда клиенты спрашивали, могут ли они им воспользоваться. Если мне самой хотелось туда, я бежала домой и пользовалась нашим.
Бернадетта вызвалась вымыть туалет.
— Ты же не можешь поручить это девочкам, а тебе самой нужно быть здесь, чтобы присматривать за всем, — объяснила она.
— Хорошо, Берни. Ты прелесть. Где-то тут есть отбеливатель. — Элис распределила задания. — Фиона и Орла, вы моете стены, Маив, вычисти раковины, моя хорошая. Кормак… — Она попыталась придумать занятие для пятилетнего малыша. Кормак в ожидании глядел на нее, широко распахнув голубые глаза и наморщив от напряжения свой маленький лоб. Он был таким восхитительным мальчуганом! Не в силах устоять, она подхватила его на руки и крепко прижала к себе. — А ты будешь вытирать для своей мамочки кожаные кресла. — Кресла были не кожаными, а из кожзаменителя, и она собиралась заменить на них обивку.
Во время работы все радостно напевали, в основном старые военные песни: «Беги, кролик, беги», «Мы снова встретимся», «Мы собираемся повесить белье на линии Зигфрида»…
В половине двенадцатого они сделали перерыв, чтобы перекусить бутербродами с колбасным фаршем и лимонадом. К часу дня Маив, которая вообще быстро уставала, совсем пала духом, а Орла пожаловалась, что по горло сыта уборкой. Кормак с ногами взобрался на кресло и играл с большой старомодной кассой, которую Элис считала когда-то совершенно лишней в парикмахерской. Фиона отскребала кухню, горя нетерпением добраться до кистей и краски. Закончив мыть туалет, Бернадетта подметала двор. Элис отполировала сушилки до зеркального блеска, хотя с облупившейся по краям краской она ничего не могла поделать.
— Когда мы будем обедать? — поинтересовалась Орла.
— В четыре часа. Я ведь говорила тебе, что сегодня обед будет поздно. Иди домой, если хочешь. Ты тоже, Маив. С минуты на минуту должен прийти дедушка, чтобы покрасить потолок.
