Счастливый случай или неосознанное воспоминание почти сразу дали ему в руки тоненькую книжечку, отпечатанную кириллицей, без указания места публикации, но присланную, сколько он помнил, из Вены. Почти в самом начале оказался список авторов, в котором значилась и Анна Данилова, однако содержания он так и не обнаружил. Плохо сознавая, что ищет, чего ждет или боится, он принялся нетерпеливо пробегать глазами текст. Все-таки ее тут нет. Впрочем, есть одно короткое стихотворение, всего одно и слишком короткое, чтобы он мог утверждать, хорошо оно или плохо, очень личное послание неизвестному мужчине, настолько личное и до такой степени послание, что, не зная предыстории, понять можно было разве что самую общую мысль. По крайней мере, Ричард понял или разобрал только это. Он напомнил себе, что это один из приемов, к которым прибегали при тоталитаризме, – пользоваться поэзией для передачи тайных сигналов, а не только для того, чтобы… не обязательно для того… или вместо того…
Он знал, что ищет оправдания, в которые сам не верит, пытался не признаваться самому себе: он боится, что Анна окажется скверным поэтом, никуда не годным поэтом. В конце концов, большинство поэтов никуда не годятся. Он скованным движением положил книжечку на место, потом вытащил, просмотрел и в свою очередь поставил обратно еще несколько таких же. Он все еще стоял возле полки, когда за углом, в его кабинете, зазвонил телефон.
– Ричард, это Анна, надеюсь, я вам не помешала, я боялась, что вы уйдете на работу, – Следующую фразу перекрыл глухой стук другой трубки, которую подняли этажом выше, в кабинете Корделии. – …разбудила вашу жену, извинитесь перед ней за меня…
– Ничего, все в порядке. Она на самом деле… – Ричард удержался и не сказал «слушает по другому телефону», просто добавил: – давно уже встала. – Тут он сообразил, что они с Анной говорят по-русски, на каковом наречии Корделия, как всем известно, не понимает ни аза. Тем не менее от следующих слов Анны ему стало не по себе.
– Я звоню, чтобы узнать, захотите ли вы меня снова видеть после вчерашнего, – на этом месте наверху положили трубку, – и послушать про мою идею, как вытащить одного человека из России.
– Да-да, разумеется. Можно я вам перезвоню через час?
– Мне скоро нужно уходить.
В голове у него была пустота. Через некоторое время в ней замаячил один факт. Факт состоял в том, что вскоре после двенадцати он освободится. Во второй половине дня он собирался прочесть и отрецензировать статью двух австралийцев о Лермонтове, предмете его глубокого или, по меньшей мере, пространного исследования, которое должно было выйти в свет в 1992 году. Несмотря на это, он спросил у Анны, где она будет в половине первого.
– В половине двенадцатого я должна быть в месте, которое называется Трафальгар-сквер.
Ричард попытался вспомнить, что есть на Трафальгарской площади кроме каменных львов и живых голубей. Вдруг оказалось, что они встречаются в Национальной галерее. Страх подстегивал его мысли, страх попасть в неловкое положение, страх, что она что-нибудь учинит. По крайней мере, в Национальной галерее ничего особенного не учинишь, даже если очень захочется.
На кухне Корделия варила кофе. Для этого использовался агрегат, признанный слишком мудреным для того, чтобы к нему прикасался Ричард, а сама процедура требовала такой сосредоточенности, что сейчас, например, Корделия целых пять секунд после появления мужа не могла от нее оторваться. Потом она взглянула на Ричарда, чуть слышно вздохнула и проговорила:
– Подумать только, в какую рань звонит эта твоя русская подружка!
Древний инстинкт, некогда сообщавший нашим пращурам, что сзади к ним подлетает дротик, предупредил Ричарда долей секунды раньше.
– Кто бы мог подумать, дорогая, что ты узнаешь ее по голосу! Она сказала, что хотела поймать меня, пока я не ушел на работу. Важное дело. Что ж, ее можно понять. – Он широко улыбнулся.
– Что ей от тебя так срочно понадобилось?
– Ну… рекомендации, кажется. Она очень смутно выражалась. Эти визитеры из России считают, что здесь все происходит как по мановению волшебной палочки. А на деле, что я могу? Все равно придется с ней встретиться.
– По-моему, когда вы говорили по телефону, она выражалась совсем не смутно.
– Разве? Это просто язык такой.
– Мне показалось, в ее словах был какой-то подтекст, что-то такое невысказанное.
– Вряд ли можно это понять, если не понимаешь самих слов.
Ричард все еще пытался улыбаться.
– Я могу, путик. Кофе?
Только Корделия да актеры в кино говорили так: «Кофе?» – все остальные говорили проще, что-нибудь вроде «Кофе будешь?». Так, по крайней мере, считал Ричард. Он сказал:
– Да, спасибо, замечательно, я с удовольствием выпью кофе. Как вы вчера повеселились?
– И все-таки я вот все думаю… Как ее зовут, путик?
– Кого? А-а… Анна, кажется.
– Я все думаю, что эта Анна имела в виду что-то еще, знаешь, что-то почти сексуальное. Ты, наверно, считаешь меня совсем бестолковой.
И ты из Зуммерзета, где зидр чаздо пьют, думал теперь Ричард, после всех этих Корделиных режуще-звонких «о. Или он собирался об этом подумать, думал в этом направлении. А вслух сказал:
– Ты что-то фантазируешь. Ты всего-то услышала несколько слов.
– Ну ладно, путик, не надо ко мне придираться. Ты говоришь, ты с ней встретишься?
– Воткну ее куда-нибудь в первой половине дня.
– Какой ты деятельный, Ричард.
Это, плюс немного трепетный взгляд из-под изумрудно-зеленой шелковой косынки, проворное телодвижение внутри пушистого нежно-голубого халата, а для специалистов – демонстрация добавочного фрагмента обнаженной ляжки (она сидела на высоком стуле) – все это отсылало его к тому, как они вчера занимались любовью, позднее, чем обычно, гораздо дольше и деятельнее, чем обычно. Однако он не нашелся, чем ответить на эту отсылку, и потянулся к обезжиренному молоку, чтобы полить кукурузные хлопья, недавно восстановленные в правах после какой-то статьи в каком-то из дамских журналов.
В следующую минуту Корделия спросила:
– Да, а как прошел твой вечер? Когда ты вчера вернулся, ты совсем не дал мне времени спросить.
Прежде чем она успела пошутить или пококетничать на предмет того, какое нетерпение он проявил вчера вечером, он ответил:
– Ну, на самом деле очень скучно, хотя, впрочем, не так уж плохо. – И он стал рассказывать про ресторан, а потом про госпожу Бенду, про ее диковинное жилище, где собралась целая компания иностранцев, в основном стариков.
– Бедняжечка, и тебе пришлось разговаривать с ними по-русски?
– Вовсю. Но это, в общем, было далеко не самое тягостное.
– Ну, я себе представляю. А твоей приятельницы Анны там, сколько я понимаю, не было?
Ричард, и так уже вымотанный непривычной для него необходимостью говорить недомолвками, чуть было не ударился в панику. Он вспомнил обрывок телефонного разговора, который подслушала Корделия, – истолковать его можно по-всякому. Правда, если понимаешь по-русски. Может, она тайком выучила русский именно для такого случая? Нет. Может, обладает телепатическими способностями? Нет – по крайней мере, они никогда не проявлялись. И все-таки вряд ли последний вопрос был задан наобум.
После паузы, длившейся, в его субъективной реальности, час или два, он выдавил из себя:
– Нет, увы, такой удачи мне не выпало.
Впрочем, еще до того, как он заговорил, Корделия, похоже, утешилась, – вернее, расстроилась по какому-то другому поводу. Она окинула кухню придирчивым взглядом.
– А как у тебя? – спросил Ричард.
– У меня? А, ты имеешь в виду вчерашний вечер. Ну, было так же скучно, как и тебе, если верить твоим рассказам. – Она сделала паузу, словно прислушиваясь, не заурчит ли у него в животе. – Не считая, пожалуй, одной очень интересной вещи – то есть, может, из нее выйдет кое-что интересное, а может – одни мучения. Помнишь Летис Хейр? – Снова пауза, он кивнул головой. – Она стала очень большим и важным человеком. Представляешь, попала в Хорнера. – На сей раз, вместо того чтобы кивнуть, он просто нагнул голову и доверился Господу. – В журнал «Хорнер и Принцесса». Летис сказала, может быть, моя кухня подойдет для материала, который они готовят. Вчера вечером я ответила, да, замечательная идея, а вот сейчас чего-то засомневалась. А ты как думаешь?
Ричард довольно быстро сообразил, о чем именно она хочет знать его мнение, и принялся добросовестно облекать это мнение в слова, попутно гадая, с таким же ли чувством юмора относятся другие мужчины – Тристрам Халлет, например, – к разговорам со своими благоверными. Он сделал скидку на то, что эта кухня очень многое значит для Корделии, поскольку она сама ее создала. Он до сих пор помнил свое удивление, когда отец одноклассника, владелец большого земельного участка, заявил, что выкорчевал лес на нескольких акрах, перенес дорогу на другую сторону холма и соединил два берега реки мостом с двухполосным движением. Впоследствии, став лингвистом, он понял разницу между первичной и вторичной предикативностью, однако это не мешало ему иногда, как вот сейчас, представлять себе Корделию в спецовке, размывающей кухонный потолок или трамбующей свежий цемент на полу. Занятно, что, несмотря на рабочую одежду, она в его воображении никогда не снимала своих браслетов.
