Как и любой другой участник движения, я тренирую в себе необходимую тут ловкость: уворачиваться от падающих булыжников. Нелепо, но я тоже, как и все, хочу добраться до конца пути. До пропасти. Мне кажется, это все-таки лучше, чем быть просто раздавленной на дороге. К тому же у меня есть надежда: когда пропасть раскрывает перед тобой свою хищную пасть, ты уже настолько задолбан дорогой, что тебе это, в общем-то, безразлично.
7
Следующее утро начинается с того, что меня снова рвет.
Все! Так больше невозможно! Держась за живот, я со стоном добираюсь до телефона и звоню Жанне.
— Ты на работе?
— Угу.
— А Светка там же?
— Какая Светка?
— Ну та, что дала вашему генеральному телефон гадалки.
— Исполнительному?
— Ну, исполнительному, какая разница? Там она?
— Ну, там. А что?
Я молчу, подбирая слова. В трубке слышна суета офиса, нервные голоса, разрывающиеся от звонков телефоны.
— Подожди, — вздыхает Жанна.
Гадалка скромно проживает на первом этаже запущенной девятиэтажки. Припарковавшись, я подхожу к подъездной двери и, уже протянув руку к домофону, останавливаюсь в нехорошем предчувствии.
На кой черт я сюда притащилась? Я же не верю ни в каких гадалок, магию и экстрасенсов, и в глубине души уверена, что все эти медиумы и прочие посредники между мирами, даже если часть из них и полагает, что у них есть дар знать то, что человеку в принципе-то знать не положено, на самом деле или психи, или просто раскручивают дураков на бабки. Мне вспоминаются все слышанные мной истории про запугивание и гадалочий шантаж, отобранные бриллиантовые кольца, какие-то яйца и иголки, которые надо закопать в полнолуние… Я оглядываюсь на свою машину, на голые ветки деревьев, перевожу взгляд на садящееся солнце, но здравый смысл в последнюю минуту изменяет мне, и рука нажимает код. Раздается противный гудок, дверь поддается, и я захожу в сырую темноту подъезда, почему-то пропахшую чем-то приторно-сладким.
Прихожая, дверь в которую мне открывает тихая девочка с косичками, обклеена зеленоватыми обоями с жар-птицами. Их золоченые, выцветшие хвосты отсвечивают в косых лучах заходящего солнца. Удалившийся на кухню молчаливый ребенок не предлагает мне ни кофе, ни чая, плотно закрывает за собой дверь, хвосты жар-птиц тухнут, и я оказываюсь в полумраке. Вдоль стены расставлены три потрепанных канцелярских стула. Осторожно потрогав сиденья руками, я присаживаюсь на краешек одного из них и, чтобы отвлечься от желания немедленно закурить, начинаю перебирать в уме все знакомые мне запахи, пытаясь определить, чем же это так назойливо пахнет, и через минуту устанавливаю, что, разумеется, это не что иное, как индийские ароматические палочки — редкая гадость, к тому же абсолютно не вписывающаяся в формат потрепанной однокомнатной квартиры, забытой богом в двадцати минутах от станции «Пролетарская». Впервые меня посещают сомнения в целесообразности навигационной системы в моей машине. Мне кажется, что адреса, которые я не могу самостоятельно, не прибегая к помощи космических спутников найти после пятнадцатилетнего стажа вождения в родном городе, мне, по всей вероятности, посещать и не стоит.
Чем дольше я жду, тем больше мне хочется уйти. Но именно в ту минуту, что я почти уже на это решаюсь, дверь в комнату приотворяется, и низкий, грудной, вероятно, по задумке — очень магический голос призывает меня войти. Судя по тому, что из комнаты никто не выходил, гадалка все это время находилась там одна, и заставить меня прождать — лишь уловка, повышение собственного авторитета. Фарс дешевый, отмечаю я, но по тому, как резко я вскочила — ударившись локтем о стену и уронив перчатки на пол — понимаю, что сильно нервничаю.
Шторы на окнах плотно задернуты, и в комнате не видно ни зги. Еще один гадалочий прием?
— Здравствуйте, — говорю я, с досадой отмечая несвойственные мне заискивающие нотки в моем голосе.
— Садись, — велит мне все тот же голос, доносящийся откуда-то снизу.
Вздрогнув, я поворачиваю голову на звук и различаю впереди низкий опиумный столик и сидящий на подушках силуэт, закутанный в что-то наподобие шали или скатерти. Прямо у меня под ногами обнаруживается вторая, пустующая подушка. Как была — в сапогах и пальто — я присаживаюсь на колени, недоумевая, почему клиентам не предлагается хотя бы раздеться. Чиркает спичка, в воздухе повисает запах серы и на столе загорается толстая красная свеча, освещающая тонкую руку, на указательном пальце сверкает камень в серебряной оправе.
— Зачем ты пришла? — спрашивает голос.
Его владелица наклоняется над столом так, что я могу ее теперь рассмотреть. Это молодая еще женщина, не цыганка, с вполне нормальными вразумительными, даже умными глазами, в которых мне не видится никакой примеси безумия.
Я немного расслабляюсь. Поправляю под собой подушку.
— Я хотела… — начинаю я, но не могу подобрать слов.
Что я, собственно говоря, хотела? Я уже не могу толком сообразить. Как исполнительный директор, получить совет уехать в Гималаи, фотографироваться там с горными козлами и стать счастливой? Мысли путаются в голове, и от этого еще невыносимее хочется закурить или хотя бы глотнуть воды. В горле из-за навязчивого запаха ароматических палочек пересохло и саднит. Что мне сказать? Что я почему-то не могу быть счастлива? Что я запуталась и не знаю, как и ради чего жить?
— Я хотела бы узнать свое будущее, — наконец, выдавливаю я.
Женщина вздыхает:
— Имя?
— Чье?
— Ну свое-то я знаю.
— Ах, ну да… извините. Полина. Полина Власова.
Тонкие руки стремительно разбрасывают карты по столу. От меня, по-видимому, больше ничего не требуется, и я затихаю, теребя шарф. С минуту или дольше длится молчание. Наконец, руки сгребают карты в охапку и отбрасывают в сторону.
— Уходи, — говорит гадалка.
— Простите?
Я пытаюсь поймать ее взгляд, но женщина отводит глаза и опускает лицо так, что мне видны только удлиненные свечой тени от ресниц, пушисто ложащиеся на худые, почти впалые щеки.
— Уходи, — повторяет она.
— Но почему?!
— Просто уходи. Мне нечего тебе сказать.
В шоке, я поднимаюсь и делаю шаг к двери.
— Бред какой-то! Почему вы меня пугаете? Я готова заплатить… — Я роюсь в сумочке и вытаскиваю мятые сотенные купюры. — Вот, ваши пятьсот рублей, как договорились.
Гадалка поднимает на меня абсолютно черные глаза, в каждом из которых дрожит миниатюрное пламя свечи, и, забыв про свой низкий магический голос, неожиданно взвизгивает:
— Вон! Сеанс окончен!
Словно отброшенная ее криком, я отлетаю к двери, и только там, почуяв свободу столь близкого, доступного выхода, перевожу дыхание и оборачиваюсь.
— Зачем вы кричите? Я же ничего плохого вам не сделала. Я просто хотела знать свое будущее.
Но гадалка опять переходит на спокойные интонации.
— Нет у тебя никакого будущего, — заявляет она устало.
Я чувствую одновременно страх, разочарование и негодование. Последнее все-таки берет верх, и я не выдерживаю:
— Что за наглость?! Как вы смеете меня запугивать? Я приведу милицию! Мужа, наконец!
— Мужа у тебя тоже нет.
Холодок пробегает у меня по спине.
— Я живу с мужчиной!
— Это не твой мужчина. Уходи. Я устала.
— Но…
— Мне нечего добавить. У тебя нет абсолютно никакого будущего. Я разложила на Полину Власову, а там одна чернота.
Теперь страх выходит на первое место, сильно обгоняя негодование. Он парализует меня, и мне стоит жутких усилий задать следующий вопрос.
— В смысле, чернота?
Женщина молчит.
— Что значит ваша чернота? Как у человека вообще может не быть никакого будущего?!
— Очень просто. Если карты не говорят ничего, это значит, что ничего и не будет. Ты скоро умрешь.
Гадалка закрывает глаза и начинает раскачиваться из стороны в сторону.
Я выскакиваю в коридор и подбегаю к двери. Дергаю ручку, потом до меня доходит повернуть ключ. Подъезд обрушивается на меня отрезвляющей сыростью. Я замираю, прислонившись к стене, судорожно нащупываю в кармане пачку сигарет, даже вынимаю одну и пытаюсь прикурить, но что-то останавливает меня и, бросив не зажженную сигарету на пол, я ловлю носком сапога медленно закрывающуюся дверь и врываюсь обратно в квартиру.
— Хорошо, — заявляю я с порога. — Я поняла. Я скоро умру. Прекрасно! Просто отлично! Это развод такой на бабки, да? Ваша взяла, вы меня испугали! А теперь давайте обсудим сумму, за которую я все-таки не умру?
Но женщина почему-то не спешит начать торг.
— Нет такой суммы, — говорит она, и мне опять мерещится в ней некоторая, пугающая меня еще больше, вменяемость. — Не нужны мне твои пятьсот рублей. Я не шарлатанка. Я и рада бы, но от меня ничего не зависит. Все решает Бог, и он уже решил.
