Рэке подошел к пастору и посмотрел ему в глаза.
— Господин пастор, не поймите, пожалуйста, превратно некоторые мои слова…
— Говорите. Перед богом нужно быть честным.
— Хорошо. Вы упомянули о Гитлере. Сегодня каждый ребенок знает, что он принес нам. Только коммунисты не на словах, а на деле боролись против фашизма. Тысячи лучших из лучших отдали свою жизнь в этой борьбе.
— Этого не хотел ни один христианин.
— Но что же тогда сделала церковь, чтобы помешать этому? Я имею в виду не какого–нибудь христианина или священнослужителя, а церковь как силу, как организацию. Разве на пряжках ремней солдат вермахта не было вычеканено «С нами бог»? Не слишком ли часто Гитлер и Геббельс в своих поджигательских речах употребляли слово «провидение»? Разве не священнослужители благословляли оружие и вымаливали у бога победу? Это факты, господин пастор, и от них не отмахнешься! А что происходит сегодня? Разве на той стороне опасность фашизма преуменьшается? Военные преступники снова в почете. А как относится к этому церковь? Считаете ли вы, господин пастор, такое положение нормальным?
Хинцман опустил голову и молча слушал эти упреки. На лице у него нервно подергивался мускул. Что он мог возразить? Продолжая смотреть в пол, он произнес:
— Возможно, вы и правы. Но я согласен не со всем. Один господь бог может вершить суд…
Рэке молчал. Он понял, что продолжать этот разговор не имеет смысла.
Хинцман поднял голову и посмотрел на лейтенанта. — Благодарю вас, господин Рэке. Пожалуйста, оставьте меня одного.
Рэке подал ему руку.
— Еще два слова, господин пастор. В Хеллау сегодня собрание. Все должны знать правду. Нам нечего скрывать. И еще одна просьба к вам: если случится что–либо подобное, приходите к нам.
Рэке ушел, а пастор еще долго стоял у окна. И весь этот разговор состоялся в божьем доме, в часовне! Вина церкви… Хинцман не чувствовал за собой никакой вины. О чем говорил офицер? О свободе, мире, счастье для всех. Пастор мысленно сравнил Рэке с учителем Восольским. Хотя этот последний симпатизировал ему, Хинцману, и религии, офицер оставил в его душе более глубокое впечатление. Но почему?
Взгляд пастора остановился на грязных следах. «Приходите к нам», — сказал Рэке. А стоит ли?
Вопрос остался без ответа. Пастор вышел из часовни. Дойдя до первых домов деревни, он зашагал быстрее.
* * *
Юрген Гросман закрыл крышку рояля, потянулся и встал.
— На сегодня хватит. Песня у нас пока еще не совсем получается, но я думаю, к выступлению все будет нормально.
— Значит, до следующей пятницы. Только уговор — приходить всем, иначе на концерте мы опростоволосимся.
С шутками и смехом юноши и девушки из Хеллау и пограничники распрощались.
Фриц провожал Ганни. Оба молчали. Ганни никак не могла понять причину перемены, происшедшей с Фрицем. Что случилось? Фриц казался ей сейчас каким–то чужим. Ганни чувствовала, что мысли его были где–то далеко. Фриц не ощущал прикосновений ее руки, не замечал печальных взглядов.
А мысли Фрица были рядом с белокурой девушкой с зелеными глазами. Эти глаза заставили его забыть Ганни.
Фриц ненавидел себя, но не находил сил превозмочь свою слабость. Он уже два раза встречался с Барбарой, но, правда, случайно.
Около дома Ганни Фриц остановился.
— Ты разве не зайдешь к нам? Отец удивляется: ты ведь не был у нас целую неделю, — с упреком сказала Ганни.
Она не заметила, как лицо Фрица залилось краской. Показаться сейчас на глаза старому Манегольду? Это невозможно!
— Ты знаешь, Ганни, у нас сейчас много работы. Не сердись. Мне нужно идти. — Он чувствовал, что слова его звучали фальшиво.
— Фриц! Что с тобой? Ты стал совсем другим. Скажи наконец, что тебя волнует?
— Ничего, Ганни… Я что–то неважно себя чувствую. Она потрогала его лоб.
— Тебе ведь еще добираться до Франкенроде!
Рука Ганни была горячей как огонь. Фрицу и в самом деле чуть не стало плохо.
— До свидания, Ганни…
Старый Манегольд посмотрел поверх очков на вошедшую Ганни и спросил:
— Разве Фриц не был здесь?
— Был. Он торопился. Спокойной ночи!
— Спокойной ночи.
Манегольд смотрел еще некоторое время на дверь, закрывшуюся за дочерью, потом, покачав головой, снова стал читать.
А Фриц тем временем, вскочив на велосипед, быстро доехал до окраины деревни и свернул на тропинку. Положив велосипед в кусты, с бьющимся сердцем он зашагал по мокрому лугу. «Сдержит ли Барбара свое обещание?» — думал Фриц.
Вот и дом Барбары. Из открытых окон лились звуки рояля.
Барбара сидела за роялем и играла. Как она была прекрасна! Думала ли она, что Фриц наблюдает за ней? Как сделать, чтобы она заметила его?
Фриц на цыпочках подошел к самому дому и остановился под окном. А вдруг она высмеет его, а свое обещание объяснит как шутку?
Вдруг Барбара перестала играть и подошла к окну. Фриц быстро отпрянул, но она, кажется, заметила его.
— Кто там? — испуганно спросила она.
Фриц молчал. Она перегнулась через подоконник и сразу узнала его.
— Ах, это вы, Фриц! Вы испугали меня. Я ведь уже не ждала вас. Поздно… — Она протянула ему руку.
— Я… я же обещал, Барбара.
— Мужчины не всегда сдерживают свои обещания.
— Может быть, прогуляемся?
Она помедлила с ответом. Потом сказала:
— Поздно уже, а мой дядя…
— Ну пожалуйста, Барбара. Всего полчасика!
— Хорошо, но не дольше. Подождите меня, я сейчас…
Окно захлопнулось, свет погас. Барбара вышла.
— Куда вы собираетесь меня вести? Надеюсь, не через границу? — Она засмеялась, показав жемчужные зубки.
— Может, поднимемся немного?
— Хорошо.
Она взяла его под руку. Они молча поднялись по склону к тому месту, где на лугу темнел островок деревьев.
— Отдохнем немного?
Фриц согласился. Они сели на траву. Ветер шелестел в листве деревьев. Воздух благоухал всеми цветами, которыми весна каждый год одаривала мир.
Фриц молчал. Близость Барбары волновала его, приводила в замешательство и… делала счастливым.
— Фриц, расскажите что–нибудь. Уж вы–то многое повидали здесь, на границе. Какая, должно быть, прелесть жить в окружении этих лесов и гор!
Барбара посмотрела Фрицу в глаза. Он избежал ее взгляда.
— Да, прекрасно… С тех пор как вы здесь, Барбара… — Он взял ее за руку. — Вы замечательно играете!
— Ах, вы снова делаете мне комплименты!
— Нет, Барбара, это действительно так.
Девушка схватила Фрица за руку и показала вверх.
— Посмотрите, как красиво! Вы загадали какое–нибудь желание?
— Желание? Да…
— Какое же?
— Чтобы вы остались здесь!
— А что мне здесь делать? Я все время одна. Дядя целыми днями пропадает на работе. Музыка — единственная моя отрада. Дядя тоже решил заняться музыкой.
— Да?
— У него уже неплохо получается. До моего отъезда он уже сможет кое–что играть. — Барбара посмотрела на Фрица. — Вы меня не слушаете. О чем вы думаете?..
Фриц посмотрел ей в глаза.
— Барбара! — Он привлек ее к себе и обнял. Она закрыла глаза. — Я люблю тебя, Барбара!
Девушка испуганно посмотрела на Фрица.
— Что вы делаете? Мы ведь еще мало знаем друг друга…
Фриц не дал ей говорить. Он снова стал целовать ее.
— Зачем ты терзаешь меня? Скоро все кончится. — В ее голосе слышалась печаль.
— Нет, Барбара, нет…
Она вертела в руке стебелек травы.
— Скоро я уеду, и мы никогда больше не увидимся. Ты найдешь другую, будешь счастлив…
— Нет!
— Пошли, мне пора домой.
— Когда мы встретимся, Барбара?
— Не знаю…
— Завтра вечером!
— Может быть…
Они стали спускаться по склону. Когда он прощался с ней, она улыбнулась и тихо сказала?
— Я жду.
* * *
Юрген Корн закрыл книгу. На дворе уже стемнело. Он набросил куртку и взял карманный фонарик. Отец, читавший книгу, поднял голову и спросил:
— Уходишь?
— Пройдусь по деревне. Ты же знаешь, начальник заставы говорил с нами.
Он вышел из дому. Сунув руки в карманы, зашагал по переулкам. Стояла светлая, майская ночь, одна из тех, которые надолго остаются в памяти. На скамейке под липами перед школой сидели юноша и девушка. Юрген остановился на мгновение, уловив приглушенные слова юноши и тихий смех девушки, затем медленно пошел дальше.
Вдруг он ощутил прилив грусти. Почему же он не сидит вот так, с девушкой, на скамейке или на траве у лесной опушки? К нему, лучшему спортсмену в деревне, были благосклонны все девушки!
Нет, пожалуй, не все… Мария, грациозная черноволосая девушка, дочь лесника Фобиша, и знать его не хотела. Юргену оставалось утешаться тем, что с другими парнями из деревни Мария обращалась так же, при этом всегда была веселой и жизнерадостной. Без ее участия не обходилось, пожалуй, ни одно выступление художественной самодеятельности. Юрген вынужден был признаться самому себе, что всякий раз, встречая Марию, он смущался и краснел, говорил какую–нибудь чепуху или молчал. Его друг Герхард знал о его страданиях. Он подбадривал Юргена и говорил, что, если он будет таким нерешительным, его опередит другой. Но ничто не помогало. Стоило Юргену оказаться рядом с Марией, как он лишался дара речи.
