Фехтовальщика в очередной раз поразила проницательность этой женщины.
– Иоранда… – начал он осторожно. – Ты говоришь о какой-то паутине, о кругах по воде, которые расходятся при каждом движении. А что с людьми, чьи круги – куда шире моих? Что с Эрнесто Родригано, с Аркузоном, с грандами, королем, эклезиархом? Такие у нас времена. Серива – кипящий котел, а не спокойное озерцо, в котором лишь я мучу воду, как ты хочешь это изобразить. А если я сам – всего лишь круг? Если это из-за Ламмондов и Аркузонов, живущих в этом городе, я делаю то, что делаю?
– Да, я уже такое слышала. Винсенз рассказывал то же самое, – лицо Иоранды внезапно укрылось в тени. – Знаешь, почему я тебя не застрелила, когда ты пришел сюда впервые после его смерти? Когда я увидела, как нагло ты прокрадываешься в дом, где еще царит траур?
Он не ответил, всматриваясь в трещины на столешнице.
– Потому что смерть – это не ответ на смерть. Кровью не смоешь кровь, а лишь сильнее в ней перепачкаешься. Перерезая новые нити – не восстановишь паутину. Этого ни ты, ни Винсенз никогда не понимали. О нем я могу лишь плакать, но надеюсь, что ты это поймешь, пока у тебя есть время. Полагаешь, что смерть Аркузона никак не аукнется?
И’Барратора молчал. Медленно протянул руку, словно к пугливому зверьку, а потом положил ее на ладонь донны Иоранды. Но когда их руки встретились, глаза разошлись.
Наверняка вы раздумываете над тем, кто я такой, чтобы столь подробно наблюдать интимные моменты Арахона и вдовы Винсенза де ля Роя? Боюсь, пока что я не сниму маску. Сперва выслушайте всю историю, чтобы на суждения ваши не повлияло мое имя, профессия или степень близости с Арахоном И’Барраторой.
После ужина женщина спустилась вниз, чтобы проверить, спит ли мальчишка. Арахон почувствовал, что должен вдохнуть свежего воздуха. Отодвинул скобу на дверях в конце комнаты и вышел на маленький балкончик над спускающейся в сторону порта улицей. Выпуклая брусчатка лоснилась в свете заходящего солнца. Она ослепила И’Барратору, так что прошло некоторое время, прежде чем он заметил, что именно сделал. Вскочил, словно ошпаренный, внутрь. Ибо тень его отбрасывала длинную линию на весь переулок.
Он задумался на мгновение, какой строитель мог спроектировать в таком месте балкон без крыши, и не подкупил ли случайно Винсенз королевского инспектора. Балкончик наверняка не служил для того, чтобы проводить на нем время – разве что ночью. Для чего же он был нужен? Был ли это путь к бегству? Или, возможно, оружие?
Арахон вспомнил, как он много раз взбирался этой улочкой, чтобы добраться до задних дверей дома. Сразу же воображение подбросило ему картинку: две дюжины дворцовых гвардейцев шагают вверх по переулку, чтобы арестовать Винсенза, а он внезапно оказывается на балконе с солнцем за спиною. Отбрасывает на всех свою длинную тень и, словно пророк из легенд, раскидывает в стороны руки.
Винсенз – черный гигант, который со смехом стоит на террасе, ожидая, пока все стражники кинут оружие и тоже начнут смеяться.
А потом Арахон внезапно вспомнил другого Винсенза. Того, что умирал в его объятиях, прижимая руки к ране на груди, а меж его пальцами, из безошибочно проткнутой аорты, брызгала светлая кровь. Винсенза пропыленного и бледного, Винсенза – миниатюрку с испуганным, мраморным лицом. Помнил даже, что губы его смертельного врага двигались, словно тот желал что-то сказать, но не слетало с его губ ничего, кроме последнего свистящего вздоха.
Из задумчивости его вырвал голос вдовы.
– Планирую поставить замок.
– Что?
– На дверь. Джахейро почти достает до засова. Не хочу, чтобы он вышел туда и натворил глупостей, пока меня не будет дома.
– Джахейро уже должен знать Ритуал Тени. Ты должна бы отдать его в школу, – ответил Арахон, удивленный суровостью собственного голоса.
– Я учу его сама. Есть у меня одна книжечка о хороших обычаях. Читаю ему, при случае показываю буквы. Но он еще ребенок, он не всегда сумеет… Думаю, ему нужен отец.
Арахон отвел глаза, не выдержав странного, удивительно настойчивого взгляда вдовы. Сквозь щели в деревянных ставнях смотрел он на улочку и размышлял над ее тоном. Слышалось ли в ее голосе обвинение, несколько приглушенное течением времени? Или же предложение?
Но этот короткий момент, когда он мог что-то ответить, это крохотное окно в другое будущее, которое отворилось перед ним на миг, быстро захлопнулось, изгнанное холодным ветром, что ворвался внутрь. Донна Иоранда вздрогнула, Арахон прикрыл дверь, а потом они вернулись за стол.
Исчерпав за вином все безопасные темы, они не знали уже, о чем говорить. И’Барратора чуть придвинулся к своей подруге, избегая, чтобы тела их соприкоснулись.
Так было лучше, они оба это чувствовали. Слишком мало выпили, чтобы позволить себе поцелуи.
И’Барратора полагал, что граница, которую невозможно переступить, граница, их разделяющая, возникает из-за того, что именно он убил мужа Иоранды и осиротил ее ребенка. Он не знал, что причина совершенно иная. Донна Иоранда просто не желала, чтобы сыну ее пришлось однажды убить приемного отца, как, согласно сервинским обычаям, велела бы ему честь.
Однажды они решили, что, когда мальчику исполнится пятнадцать лет, Иоранда расскажет ему историю противоборства двух славных фехтовальщиков, полную неожиданных встреч, поединков, погонь и предательств. В конце опишет ему их последнюю встречу. Ту, которая из стычки переросла в мрачную кровавую схватку. Только один из противников мог ее пережить.
Оба боялись лишь одного: что прежде чем настанет этот день, какой-нибудь злой язык шепнет мальчишке правду, не выбирая при этом слов. Готовый к такой возможности, Арахон решил, что пока что он научит мальчугана владеть рапирой и кинжалом так хорошо, как только сумеет. Хотел дать ему честный шанс, захоти парень выполнить требования чести и отомстить за отца.
С того времени всякий раз, когда он смотрел в его голубые, полные доверия глаза или видел материнскую улыбку Иоранды, задумывался над тем, что, если дойдет до конфликта, сумеет ли он превозмочь инстинкт, заставит ли себя позволить уколу Джахейро достичь цели.
Пока же все это была лишь призрачная возможность, неясно маячащая в отдаленном будущем. Но И’Барратора думал об этом всякий раз, когда проведывал донну. И именно потому он проведывал ее не слишком часто.
Снаружи наступила ночь. Стены быстро остывали, холодный ветерок с моря врывался в дом донны Иоранды сквозь неплотные ставни. Женщина задрожала, и тогда И’Барратора, ведомый скорее инстинктом, нежели сознательным желанием, придвинулся и обнял ее.
Сидели они так долго. Иоранда отодвинулась, лишь когда внизу раздался топот мальчишеских ног.
– Ступай, – сказала она, вставая. – Если уж ты сюда пришел, по крайней мере, минутку-другую можешь посвятить Джахейро. Он мне не простит, если ты не научишь его чему-то новому.
Арахон поднялся с улыбкой, а потом двинулся следом в решимости обучать руку, которая, как он подозревал, некогда проткнет его клинком.
VI
– Здесь мы ее и нашли, – сказал служащий, указывая на место посредине склада. Потом отодвинулся под стену, чтобы его тень не заслоняла пол.
Мужчина, с которым он пришел, смотрел в темноту склада так, будто взирал в отверстую могилу. Лицо его было бледно и неподвижно.
У незнакомца были коротко обрезанные волосы. Так стригли узников или галерников. Дворянин не дал бы себя так ощипать – однако мужчина явно был дворянином. Столь деликатные, почти женственные черты попадались лишь у благороднорожденных господинчиков. Однако он был уже немолод, а два небольших шрама на шее и на подбородке выдавали, что ему не чужды были и тайны сражений. Носил он панталоны, шитые золотой нитью, и кожаный камзол с серебряными пуговицами. Вместо пояса был на нем пурпурный шелковый шарф, а на запястье правой руки поблескивало несколько тяжелых золотых браслетов. Писец задумался на миг, стал бы фехтовальщик так отягощать ведущую руку, но потом заметил, что рапира незнакомца тоже висит с правой, противоположной стороны. В рукояти ее поблескивал самый большой изумруд, какой писцу когда-либо приходилось видеть, а в левом ухе незнакомца была маленькая серьга с черной жемчужиной.
Служащий – горбун с бельмом на одном глазу – не выносил персон, которые обвешиваются драгоценностями. Полагал, что делают они это, чтобы хвастаться перед всем миром возможностями, зачарованными в золоте, мечтами, плененными в стопках монет. За черную жемчужину служащий мог бы неделю не выходить из публичного дома. Изумрудом мог бы кормить семью год. Тем временем богачи, удовлетворив все свои земные потребности, излишек богатства помещают в украшения, нося на себе целые невыстроенные дома, некупленные стада, ненанятых слуг.
И все же даже в глубине души служащий не отваживался подумать худо о незнакомце. Казалось, что его холодные серые глаза прошивают человека навылет, словно сам Вечный Свет.
