– Вы к этому привыкнете, – сказал он. – Вы готовы идти?
Нет. Я не готова была идти. Я покачала головой.
– Не готовы идти?
Он протяжно произнес это, делая особое ударение на последней гласной, и я заметила, что его нижние зубы были немножко кривоваты, но это смотрелось даже симпатично.
Я снова покачала головой.
– Почему нет? – спросил он, проглатывая «т» в конце слова.
Мой пьяный жених только что сообщил мне, что я никогда не смогу ходить.
– У меня выдалось тяжелое утро.
– Это случается часто. Но мы все равно должны сделать это.
– Нет.
– Что «нет»?
Позже я решила, что дело было не только в согласных буквах – он и гласные тоже часто проглатывал.
– Нет, – пояснила я, – я не могу сейчас сделать это.
– Послушайте, – сказал он, положив руки на бедра и слегка прищурившись. – Каждый день, каждый час, которые вы проводите в постели, ваши мускулы атрофируются. Неподвижно лежа в постели, вы ухудшаете свое состояние. Вам необходима нагрузка. Хотите вы этого, или нет. Вам придется ходить со мной в физкультурный зал каждый день, всегда. Не потому, что вам этого хочется или у вас хорошее настроение, а потому, что, если вы не будете ходить со мной, ваше здоровье окажется в большой опасности.
Мне было нелегко сложить все звуки, которые он произносил, в слова. Казалось, что они наезжают друг на друга. Они будто были организованы в колонки, а не в строчки, как положено. А словно для пущего эффекта он програссировал букву «р» в слове «здоровье». Я подумала в тот момент, что вряд ли обычному американцу удалось бы это. Но смысл его слов до меня дошел.
– Спасибо за такую вдохновенную речь, – сказала я. Потом добавила: – Нет.
– Вы пойдете.
– Нет.
– Да.
– Не пойду.
Я не знаю, что бы мы стали делать дальше. Он не был похож на человека, который легко сдается. А я неожиданно почувствовала, что мне хочется ввязаться в драку.
Но именно в этот момент в палату вошла Нина, чтобы в последний раз, перед тем как закончить свое дежурство, проверить, как у меня обстоят дела. Я не знаю, подслушивала ли она у двери, или это просто было совпадением, но она сразу же объявила:
– Эта пациентка должна начать заниматься с вами только с завтрашнего дня. В ее карте была ошибка.
Ян перевел взгляд с меня на нее.
– Спросите Майлза, если хотите. Она должна оставаться в постели еще день.
Он окинул нас обеих подозрительным взглядом, словно мы с ней сговорились. Но, в конце концов, сказал:
– Хорошо, значит, завтра.
И вышел из палаты.
– Нет, нет, нет, нет, нет, – сказала Нина, в то же время что-то печатая на компьютере. – Они не могут заставить вас заниматься с этим типом. Я уже сказала им, чтобы они дали вам кого-нибудь другого.
– Что? – спросила я. – Он настолько плох?
– Он не плох, – ответила она, – но он не для вас.
– Не для меня?
Она не отрывала взгляда от экрана компьютера.
– Просто он не добрый. Он жесткий. Безжалостный. Непреклонный. Некоторым именно такой и нужен. Но не вам. Мы подберем вам кого-нибудь другого. Вам и без того досталось.
В другой день я, возможно, могла бы начать расспрашивать о нем. Но кому есть дело до бессердечного типа? Кому вообще есть какое-либо дело до чего-нибудь?
– Нина? – спросила я ее.
Она продолжала что-то печатать.
– Что, солнышко?
– Мой пьяный жених пришел сюда сегодня утром и сказал мне, что я больше никогда не смогу ходить.
Нина подняла голову.
– Это правда? – спросила я.
По ее лицу я поняла, что да.
Но я все равно ждала чего-то еще. Чтобы она подбодрила меня или дала хоть малейшую надежду. Но она лишь глубоко вздохнула и молчала настолько долго, что это было плохим знаком.
– На это вам… – я сразу же поняла, что она скажет дальше, и вместе с ней дуэтом закончила фразу: —…может ответить только ваш доктор.
Глава 6
Так начался самый странный день в моей жизни. Ну, по крайней мере, один из самых странных.
Я хотела больше всего именно того, чего я больше всего не хотела.
Мне отчаянно хотелось остаться одной, чтобы переварить то, что сказал мне Чип. И в то же время мне так же отчаянно не хотелось что-либо переваривать или снова оставаться одной. Мне нужна была передышка, но и ее я боялась. Так что я провела день, пытаясь отключить мозг и остаться с пустой головой. Душа требовала свежего воздуха, но мозг отказывался слушать ее. И я страшно боялась ночи, когда меня ничто не сможет отвлечь от любых страшных мыслей, которые без моего разрешения будут приходить мне в голову.
Родители удивили меня, появившись к обеду с мексиканской едой из моего любимого ресторана. Я даже не осознавала, что уже настало время обеда. Они улыбались с предвкушением, словно порция фахита[3] сразу же все исправит. Но я не прикоснулась к еде. Меня тошнило от лекарств, но я все равно поблагодарила их. Даже еда не приносила мне радости. Папа доложил мне, что отвез Чипа домой. По дороге того два раза вырвало – в первый раз в окно, а во второй раз прямо на приборную панель. Его родители ждали у входа и сразу же повели в его комнату, чтобы он проспался.
– Бедный Чип, – сказала мама. – Я надеюсь, что они предложили ему оплатить ремонт самолета.
Бедный Чип? Это его следовало жалеть?
– Он не слишком хорошо справляется с ситуацией, – сказал папа.
– Иногда мне кажется, что окружающие больше беспокоятся о нем, чем о тебе, – заметила мама, словно мы вели пустой светский разговор.
– Мне не нужно, чтобы они беспокоились обо мне, – ответила я.
Я сама беспокоилась о себе. И этого было достаточно.
– Он не должен был говорить тебе то, что он сегодня сказал, – продолжал мой папа.
– Он сообщил мне, что я похожа на пиццу. Это правда?
– Нет, малышка, – ответил папа, но мама отвела глаза в сторону.
– Я хочу посмотреть на себя, – сказала я. Поймав мамин взгляд, я попросила: – Можно одолжить у тебя складное зеркало?
Но она покачала головой, и я по опыту знала, что это означало ни за что.
– Ты еще к этому не готова.
О’кей. Может быть, она была права. Может быть, на сегодня я узнала достаточно. Перейдем к следующему вопросу. К тому, который мне не хотелось задавать. Я сделала долгую паузу. Сделала глубокий вдох. И, наконец, сказала:
– Он также сообщил мне, что я парализована.
Моя мама слегка выпрямилась.
– Это правда?
Папа с грустным видом пожал плечами.
– Скажем так, очень хорошо, что наша страховка все еще распространяется на тебя.
Мама настаивала, чтобы я была застрахована вместе с их сотрудниками до тех пор, пока не устроюсь на работу, хотя страховые взносы у них были довольно большими. Мы спорили с ней по этому поводу не один раз.
Меня бесило, когда она оказывалась права.
– Что это означает? – спросила я, повернувшись к маме, которая была смелее папы.
Она глубоко вздохнула:
– По словам доктора, только время покажет. Понадобится шесть недель, чтобы кость срослась и спал отек в позвоночнике. Тогда можно будет оценить нанесенный ущерб. А сейчас именно отек может блокировать нервные окончания. Возможно, когда отек спадет, нормальные функции позвоночника восстановятся.
Я внимательно посмотрела на стоическое выражение их лиц.
– Возможно, – сказала я, – но маловероятно.
– Да, маловероятно, – ответила мама. – Доктора радует, что в некоторых участках позвоночника сохранилась чувствительность. Но в некоторых нет. Но он также сказал, что в таких случаях случаются всякие чудеса. Он говорит, что иногда люди, которые, по мнению врачей, больше никогда не сделают ни шага, заканчивают тем, что участвуют в марафонах.
– Или демонстрируют нижнее белье, – проронила я механически.
– Именно, – кивнула мама, словно это было бы замечательным занятием для меня.
– Так что мы просто ждем, – пояснил папа. – Выполняем все указания врачей и ждем.
