Ершовцы отошли на Лосиный ключ, семеновцы заняли Межгорье.
Раньше они вокруг да около Межгорья стояли. Вроде бы не входили в село, но и партизан не подпускали. А теперь, как видно, решили обосноваться.
Вечером Тимка, Павлинка и Кирька приходят на поле боя. Тимка ищет ершовскую саблю — он же видел, как она упала. Вот здесь, недалеко от дороги. Кирька тоже что-то промышляет. Павлинка ходит за компанию.
— Што с тобой? — Тимка замечает ее хромоту. — Ногу вывихнула?
— Ничего, пройдет, — морщится Павлинка. — Я сюда от Шумного бежала. Только стала хребтинку пересекать, смотрю: дядька Панфил скачет. Остановился как вкопанный, кричит: «Откуда взялась? Марш домой!» А я ногу о камень раскровянила, ступить не могу! Ползу по траве, охаю. Перегнулся он, хвать меня за шиворот — и в сторону. Будто кутенка возле сосенок бросил. А тут и все поскакали.
— Давай перевяжу, — наклоняется Тимка. — Что ж раньше не сказала?
— Не больно.
— Давай, говорю.
Павлинка садится на траву, откидывает голову, опирается на руки. Невзначай нащупывает что-то твердое.
— Ой, Тимка! Гляди, пистолет!
Смотрит Тимка — верно: держит Павлинка небольшой вороненый пистолетик, вполовину меньше нагана.
— Вот это да! — ахает Тимка. — Дай, погляжу. И патроны есть? Чудеса!
— Нравится? — спрашивает Павлинка.
— Еще бы!
— Бери, дарю.
— Ладно, давай ногу. — Тимка сует пистолет в карман. — Сейчас бинт оторву, — он вытаскивает из-под штанов рубаху. — Сейчас кругом отчикаю.
— Зачем?
— Она у меня длинная.
Тимка срывает подорожник, сдувает пыль, прикладывает к тряпке.
— Ноготь обязательно слетит, видишь, какой черный. Зато новый нарастет — будет как лаковый. Готово! Можешь шлепать дальше.
А Павлинка не двигается, приятно ей с Тимкой сидеть. Руки у него быстрые, сильные, глаза голубые, как небо после дождя. Волосы волнистые, белесые, будто ковыль осенью. Может, и нехорошо думать так о Тимке. Но это невольно и впервые.
— А сабли ершовской нет, — вздыхает Тимка. — Сам же видел, как она упала.
— Какой, какой? — переспрашивает Павлинка.
— Ершовской, говорю. Помнишь встречу на Шумном? Дядька Ершов — самый главный командир у партизан. После Лазо. Отчим твой на Ершова налетел, а у того конь споткнулся. И сабля по сабле пришлась. Я видел, как она выпала. А знаешь, какая сабля?
— Видала...
Тимка подробно про бой рассказывает, а сам саблю ищет. В ковылях смотрит, в кочках — нет ее нигде.
Павлинка ходит за ним, о чем-то думает.
— Слушай, Тимка, — говорит она, — а если твой отец сегодня Прокопа Егорыча убил?
— Откуда? Я же говорил тебе: он к лошади припал и дальше помчался.
— А если убьет?
— Не знаю, — останавливается Тимка. — Это же война... Разве это хорошо, когда богатые и бедные? Один с голоду помирает, а у другого пузо от жира трескается. Правильно это?
— Ну, неправильно,
— Значит, и твой отчим неправильно делает? Почему он не разделит свое добро поровну?
Павлинка не знает, почему. А что не разделит, за это она ручается.
Кирька в разговоре не участвует. Рыщет росомахой по полю. Здесь хвать, там хвать — полные карманы набил.
— Эй, Кирька, иди сюда!
Кирька знает, зачем Тимка зовет: на проверку. Да не дурак он, Кирьян Губанов. Все самое ценное в ямку зарыл, песком присыпал. Утром пораньше заберет.
— Слушаю, товарищ начальник! — выпячивает живот Кирька. — Чего изволите?
— Пойдем посмотрим, где барахлишко запрятал.
— Окстись, Тимка! Ничегошеньки нет!
— Нет так нет, сам поищу. Я видел, где закапывал.
«Што у него — глаза на затылке? — думает Кирька. — Спиной же ко мне сидел!»
А Тимка ничего не видел, он Кирьку «на пушку» берет.
Нехотя ковыляет Кирька, откапывает одну ямку. Так, ничего особенного, кроме карманных часов. С крышечкой часы, со звоном.
— Все? — хмурится Тимка.
— Как на духу! — крестится Кирька, а сам уселся на песок, где главный трофей зарыт.
— А ну встань! — командует Тимка. — Не брыкайся! — Он за шиворот оттаскивает Кирьку, осторожно разгребает песок... Ершовская сабля! Светлая-светлая, аж синевой отливает. Попробовал пальцем — острие будто бритва.
— Мародер ты, Кирька! — наступает Тимка. — По законам военного времени...
— Врешь! Это я нашел! Значит, сабля моя!
— Это сабля дяди Ершова. — Тимка гладит рукоятку. — Павлинка знает.
— Моя! — наскакивает Кирька. — Я нашел!
— Мы отдадим саблю дяде Ершову. Правда, Павлинка?
— Пойдем, что с ним разговаривать, — злится Павлинка. — Выгнать его из отряда, чтоб не пакостил!
— Подумаешь! — фыркает Кирька. — Сам хотел вас бросить. Нужны вы мне! Есть у меня дружки-приятели...
— Вот и валяй к дружкам-приятелям, — машет рукой Павлинка. — Видать, и они такие, как ты.
ГЛАВА ПЯТАЯ
НИЧЕЙНОЕ ЗОЛОТО
С приходом белых сиротеет Межгорье. Будто мор прошел по улицам. Собаки и те по подворотням сидят.
Копач совсем озверел, ни днем, ни ночью покоя не знает. Носится по селу как угорелый, все вынюхивает — кто красным помогает.
Тимка в эти дни все больше в сараюшке сидит, с пистолетом возится. Наган отцовский совсем простой, а этот заковыристый. Но ничего — постепенно понял, что к чему. Теперь, ежели придется, сумеет пистолетом этим воспользоваться. Жаль, пострелять негде, поучиться малость — всюду беляки.
Сидит Тимка в сараюшке, к улице прислушивается. Вот конные мимо проскакали. Вот крикнул кто-то: «Ироды! Кровопийцы!» Видно, отбирают что-то семеновцы. А вот маманя с кем-то разговаривает. Ага! Павлинка прибежала, про него спрашивает.
У Тимки от Павлинки секретов нет, это не Кирька Губан.
— Иди сюда, — зовет Тимка, а сам пистолет в карман прячет, боится, как бы мать не зашла, не увидела.
— Слышь, Тимка, — понижает голос Павлинка, — я знаю, что это: «больсой... голова нету...» Сосна это, Тимка! Та, безголовая, что у «Зарода» стоит. Которую молнией разбило. Это про нее Ван Ли тебе говорил.
— Похоже, так, — не сразу соглашается Тимка. — Ты сейчас будто бы домой иди, а я к Тургинке спущусь. Перебредем на первом перекате. Чтоб семеновцы не видели.
Татьяна Карповна за Тимкой зорко следит. Уж если Павлинка прибежала, значит, опять что-то придумали.
— Ты куда, Тимоша? — спрашивает она.
— На Шумный, рыбу ловить.
— Ой, не ходи, сынок. Не до рыбы сейчас. Снова к Копачу в руки попадешь.
— Что ты, маманя. Я теперь хитрый.
Смотрит Тимка на мать: жалко ее. Вот и думает Тимка, как ему поступить. Про золото сказать — совсем не пустит. Дескать, пропади оно пропадом. Только и делов.
— Ох, не ходи, Тимошенька, как бы лиха не было!
«Нет, не скажу, — решает Тимка. — Потом, когда батяня вернется».
— Не бойся, маманя, я скоро!..
С первого переката Межгорье почти не видно — за поворотом прячется. Лесок по обеим сторонам растет. Перебрел — и сразу в кусты.
До «Зарода» Тимка с Павлинкой бегут без передышки.
Сосна с обломанной верхушкой стоит по другую сторону от их заветной пещеры. Там такой бурелом — конца-краю не видно.
Тимка за лопатой в пещеру пошел. Павлинка тем временем к сосне продирается. Ничего особенного не видит она. Всюду мох, трава, камни, сучья, валежины. Ни солнца, ни неба. Один страх да сырость.
— Ну что, Павлинка? — спрашивает Тимка. — Есть что-нибудь?
— Ничего нет.
— Погоди, погоди! — Тимка вглядывается в темно-зеленую кору. — Затесов никаких... Теперь траву осмотрим. Над ямой трава должна быть другая.
— Почему?
— Потому что дерн. Его как аккуратно ни снимай, ни укладывай, все равно у травы корни порушишь.
— Знахарь ты! — дивится Павлинка.
Ползает Тимка на животе, каждый клочок земли проверяет. Смотрит: в одном месте трава вроде бы желтее, к самой сосне квадратом лепится.
— Давай лопату!
Правильно говорил Тимка, да не совсем. Если б дождик разок-другой прошел — и этот бы дерн зазеленел. А то месяц кряду дождей не было.
— Копай, копай! — не терпится Павлинке. — Может, пусто там?
Снимает Тимка пласты дерна — под ними земля седая, обыкновенная супесь. Легко копается, быстро.
— Дай мне, Тимка?
— Подожди, кажется, есть што-то. Твердое. Видишь, береста! И сверху, и с боков... Гляди, гляди: мешочки внизу!
Мешочки небольшие, пузатые, похожие на тот, что Тихон Лукич Кирьке передал. Прочные, холщовые, тесьмой перевязанные. Тесьма к мешочкам крепко-накрепко пришита.
— Сколько их, Тимка?
— Один, два, три... — считает Тимка. — Пять.
— Это ж сколько фунтов? — загорается Павлинка.
— Фунтов двадцать-тридцать. — Тимка осторожно кладет мешочки на траву. Павлинка берет один, развязывает, раскрывает... В нем тускло поблескивают золотые крупинки. Она запускает руку в золото — крупинки рассыпаются, искрятся, блестят заманчиво, словно подмигивают: «Бери, бери нас! На всю жизнь богатой будешь!»
