Золото — дело приворожливое, бандиты его, словно акулы кровь, чуют. И прилипчивое, одному не справиться: добывать-сбывать надо. Мало-помалу Копач в перекупщики ввязался.
Однажды в схватке убили дружка, теперь Тихон Лукич сам себе командир, сам себе армия. При деньжишках, думает он, и с красными, и с белыми жить можно. Шут с ним, чья возьмет.
С китайцем они хорошо поработали. Не надо бы его убивать, да хороший куш приволок. Не выдержал Тихон Лукич, жадность одолела.
С Копачом тоже как-то надо кончать, все время цену сбивает. Один раз попробовал, не удалось: Прокоп Егорыч смекнул. Я, говорит, всех мертвецов твоих на ноги подниму, в тюрьме сгниешь. А стрелять и я мастак.
Так бы ничего, только скука заедает. Хуже комара, хуже мошки. Звери и те обществом живут, горе и радость меж собой делят. Волки и те... Да что говорить: хуже волка живет он, Губанов.
Посмотрится Тихон Лукич в стоячую воду — зажмурится с тоски. В сорок лет жить да жить. А у него пролысины через всю макушку, меж ними волосенки редкие торчат. Бородка тоже с проседью, нос широкий, синий, на грушу походит. Спирт, он веселит, да не красит...
Кирька с Тимкой на нарах сидят, Тихон Лукич тесто месит. Решил он лепешек испечь, галушек сварить. Так хлебного захотелось, аж слюнки текут.
Ребят Тихон Лукич угощает вяленым мясом, соленой рыбой, прошлогодней брусникой. Исподволь новостями интересуется. Кирька вспоминает все события, что случились после того, как они с матерью три дня здесь жили. Рыбу ловили, коз стреляли, рябчиков, сохатых. Цумугун ели — костный мозг лосиный. Вот вкуснятина! Ни за что одной лодыжки не съешь.
А теперь вот мать болеет. Если б можно, надо б отцу мать проведать. А то умрет — и не свидятся.
— Даст бог — поправится, — успокаивает Губанов. — Я ей панты пошлю, сразу встанет.
Лепешки раскатаны; Губанов шлепает их на горячую печку, и от куска, что остался, отщипывает маленькие кусочки теста. Вот-вот закипит вода в котелке. Тихон Лукич бросит в нее отщипанные кусочки, посолит, заправит диким луком и, по готовности, будет есть.
— Ты, Тимоха, как живешь? — интересуется Тихон Лукич.
— Так, серединка на половинку. — Тимка не может смотреть на руки Губанова. «Человека убил — и хоть бы хны. Галушки станет жрать, бандитская морда. Был бы наган, тут бы и пристукнул».
— Отец не объявился?
— Не-е.
— Объявится, — уверяет Тихон Лукич. — Где-нито в тайге блукает, как я, грешный. Оно и правда, умирать никому неохота. Хоть до меня, хоть до него доведись. И убивать неохота. Вот и прячутся людишки друг от друга.
«Да уж неохота, — злится Тимка. — Сейчас одного кокнул».
— А мы, батя, выстрел слыхали, — Кирька набивает рот брусникой. — Недалеко кто-то стрелил.
— Охотник какой-нибудь. — Губанов осторожно снимает котелок. — Голодные ныне, вот и шастают по тайге. Оружья много, и патронов не занимать.
— А Тимка говорит — бандиты.
— Может, и бандиты. — Тихон Лукич склоняется над котелком. — Тут всякой дряни хватает.
Покончив с одним котелком, Тихон Лукич готовит галушки на второй. Потом садится на порог, привычно сворачивает цигарку. В животе от съестного тепло и сытно, приятно отрыгается.
Попыхивая самосадом, Тихон Лукич начинает переваривать события, рассказанные сыном. По всему видать, жмут семеновцы красных. Наверно, из Маньчжурии подкрепление подоспело. Теперь красным надо подмогу искать. Так и будут биться до последнего. А он, Тихон Губанов, в сторонке посидит.
Эта мысль с минуту веселит Тихона Лукича.
Каждому событию Тихон Лукич дает свою, губановскую оценку. И оценки эти всегда верны, потому что спорить ему не с кем.
ДРАКА НА КЛЮЧЕ
Обратный путь для ребят не легче. Тихон Лукич нагрузил их рыбой, мясом, ягодами. Очень жалел, что Кирька лошадь не достал. На лошади пудов семь можно увезти.
Теперь и у Кирьки лямки широкие, отец наладил. И груз у них одинаковый. Все как вчера было, только разговора нет.
Нет разговора у Тимки с Кирькой, полдороги молчком идут. Тимка одну думу думает: несет Кирька Ван-Линово золото или нет? Должен бы нести. А вот как проверить — неизвестно.
— Тимка, расскажи стишок про ямщика, — просит Кирька. — Знаешь, какой он жалостливый. «Жгуч мороз трескучий, на дворе темно, серебристый иней запушил окно...» Дальше как?
— Не помню.
— Ну, сказку про попа.
— Отстань!
Не может понять Кирька, что с другом случилось.
— За што сердишься, Тимка?
— Молчи.
— У, злюка-бука!
Не хочется Кирьке молчать. У него в Мешке такое лежит, такое... Что панты? На то, что у Кирьки есть, сто пантов можно купить. Тысячу!
Тимка не знает, как дело было. Кирьку отец ночью разбудил, на двор с ним вышел. В кусты отвел, холщовый мешочек дал подержать. Маленький мешочек, тяжелый.
— Золото, папаня? — шепчет Кирька.
— Оно, сынок. В твой мешок на самое дно положу. Я тут жилу нащупал... Матери отдай, пусть перекупщикам сплавит. Не Копачу, другому кому-нито. Харчей, каких надо, купите, муки побольше. У Козулина берите. Тимке — ни гу-гу!
Дурак он, что ли, — Тимке говорить...
Тимка впереди идет, Кирька сзади плетется. До Межгорья уже недалеко. Скоро то место будет, где они первый раз отдыхали. Сухой ключ называется. И правда, сухой: вода в нем то бежит, то прячется. Отвернешь камень, а из-под него — буль-буль!..
Тимка сразу увидел — их место занято. Сидят у ключика двое, рядом лошади пасутся. И что-то поблескивает, не разобрать что.
Кирька затрясся:
— Бандиты, Тимка, бежим! Мешки отнимут!
Тимке тоже не по себе: до сих пор китаец в глазах стоит. А что, если в самом деле бандиты?
— Бежим, Тимка!..
Дурной Кирька! Куда бежать? У них лошади и винтовки. А тут мешки, будь они прокляты!
— Замри, припадошный! — грозится Тимка. — Сиди здесь, не рыпайся. Пойду разведаю.
Сворачивает Тимка с дороги, с косогора в низинку спускается: решает с версту круголя дать, зайти так, чтоб ветер на него был.
Шагов за пятьсот узнает Тимка, кто у дороги сидит: Копач с Брянцевым. У Брянцева очки золотые. Чуть повернется, они поблескивают...
«Худо наше дело, — думает Тимка. — От этих не ускачешь, сразу постромки обрежут. Ну, была — не была! Ближе подползу...»
Копач с Брянцевым на травке полеживают. Разговор меж ними интересный идет.
— Ты, Копач, — волк серый, — лениво тянет Брянцев, — а я, милейший, в Питере закалялся. Мы с Семеновым Ленина хотели прикончить, чуть-чуть не вышло. Там я пролетарского духу нюхнул. А дух у них портяночный, крепкий, всей России голову кружит.
— Не пойму штой-то разговоров твоих, — отвечает Копач. — Говори прямо, к чему гнешь?
— А к тому, сударь, что спета наша с тобой песенка, аминь, — как говорят попики. Ну, постреляем еще год-полтора, перевешаем тысяч сто-двести беспорточных «товарищей». А дальше что? Самим стреляться?
— Это как же? — мычит Копач. — Не позволю!..
— Вот именно, — ухмыляется Брянцев. — Как у Салтыкова-Щедрина. Откуда река? Убрать реку!.. Всю Россию не перестреляешь, к сожалению, и не перевешаешь. Живучи «товарищи».
— Врешь, Борис! — Копач вздымает волосатые кулаки. — На Руси не одни голоштанники, хозяева тоже есть. Возьми Сибирь нашу, везде хозяева. Што ни двор — хозяин справный, нашей веры. И в нем дух сидит нашенский, хозяйский!
— М-да! — чмокает Брянцев. — Но песенка наша все же спета, А потому добывай золотишко — и дуй поближе к Маньчжурии... Правда, в эту среду мы еще порезвимся...
Тимка назад пополз. А в голову кровь стучит, словно молотки по наковальне: «В среду! В среду! Что же будет в среду?»
От волнения не может Тимка вспомнить, какой день сегодня. Не то понедельник, не то вторник. «У Кирьки спрошу, если што — домой лететь надо».
Кружным путем миновали Тимка и Кирька Сухой ключ и только на перевале, у родника, оглянулись. Увидели, что двое всадников маячат вдалеке, туда едут, откуда ребята шли. «А потому добывай золотишко...»— вспоминает Тимка слова Брянцева. — Такие же они бандиты, как Тихон...»
— Стой, Кирька, отдых! — командует Тимка. — Снимай мешок. Потолковать надо.
— Про што?
— Сам знаешь...
— Ну, говори.
— Выкладывай золото, Губан!
— Што? Какое золото? Ты, Тимка, с ума спятил?
— То, которое в мешке.
— Окстись! — отмахивается Кирька. — Вот те крест, святая икона!
— Ну! — Тимка сдвигает брови. — Развязывай мешок!
— Не нукай, не запрег. Нет у меня никакого золота!
— Неужто? Дай-ка поищу!
— Попробуй!
— Попробую. — Тимка берется за Кирькин мешок. В ту же минуту Губан, развернувшись, бьет Тимку по голове.
— На тебе золото!
Красные искры вспыхивают в глазах Тимки, сыплются, как из горна. Валится он головой в родниковую воду. Жгучий холод обжигает его. Тимка вскакивает, пригибается — к схватке готовится. Губан стоит над ним с камнем-голышом.
