— Могу я тебе чем-нибудь помочь? — спросил я.
— Да, Лео.
— Говори, я сделаю все, что ты попросишь.
— Найди возможность лично встретиться с Ворнаном Девятнадцатым. Ты же известный ученый. У тебя обширные связи. Переговори с ним с глазу на глаз. Выясни, водит он нас за нос или нет.
— Разумеется, водит.
— Выясни это, Лео.
— А если окажется, что он и впрямь из будущего?
Глаза Джека блеснули.
— Расспроси его о том, как живут в его эпохе. Пусть побольше расскажет о получении энергии из атома. Обязательно узнай, кто предложил этот способ преобразования энергии и когда. Может, он появится только через пятьсот лет. Кто-то откроет его самостоятельно, независимо от меня. Вырви из него правду, Лео. Я должен знать.
Что я мог ему сказать?
Джек, у тебя поехала крыша. Тебе пора обратиться к психоаналитику. Мог ли я выставить диагноз паранойи? И потерять самого близкого друга. Но не хотелось мне и потворствовать безумию Джека, обещая переговорить с Ворнаном. Ну, доберусь я до него, ну, смогу встретиться с ним наедине. Мне не хотелось пересиливать себя, прикидываясь, что я верю хоть одному слову этого шарлатана.
Я мог обмануть Джека. Выдумать разговор с Ворнаном, который успокоил бы его.
Но то было бы предательство. А черные глаза Джека молили о помощи.
— Я сделаю все, что смогу, — пообещал я.
Он крепко пожал мне руку. И мы двинулись в обратный путь.
Наутро, когда я собирал вещи, в мою комнату вошла Ширли. В облегающем тело тонком платье, подчеркивающем великолепную фигуру. И я, уже привычный к ее обнаженному телу, словно увидел вновь, как она прекрасна. Но что я мог, кроме как сожалеть, что наши отношения так и останутся платоническими.
— Что он рассказал тебе вчера?
— Все.
— Насчет рукописи? О том, чего он боится?
— Да.
— Ты сможешь помочь ему, Лео?
— Не знаю. Он хочет, чтобы я встретился с этим человеком из две тысячи девятьсот девяносто девятого года и все у него выяснил. Боюсь, это будет непросто. И возможно, не принесет пользы, даже если мне удастся поговорить с ним.
— Он — как натянутая струна, Лео. Я очень тревожусь за него. Знаешь, с виду-то он такой здоровый, но постоянные мысли о рукописи разъедают его изнутри. Он потерял связь с реальным миром.
— А ты не задумывалась над тем, чтобы прибегнуть к помощи специалистов?
— Я не решусь, — прошептала Ширли. — Не смогу обратиться к нему с таким предложением. Он переживает кризис, по думаю, мы справимся с ним сами. Я не уверена, что это болезнь. Пока. Может, вернувшись, ты сможешь убедить его, что человек этот — мошенник, и ему сразу полегчает. Ты попытаешься?
— Обязательно, Ширли.
Внезапно она оказалась в моих объятьях. Уткнулась лицом в ложбинку между щекой и плечом. Тугие шары ее грудей уперлись в мою грудь, ногти вонзились в спину. Она дрожала и рыдала. Я крепко прижимал ее к себе, пока сам не начал дрожать, но совсем по другой причине. Тогда я мягко отстранил ее от себя. А час спустя я уже трясся по проселочной дороге, держа путь в Тусон. Там меня ждала транспортная платформа, чтобы доставить в Калифорнию.
В Ирвин я прибыл под вечер. Приложил большой палец правой руки к контактной пластине замка, дверь открылась. В доме не жили три недели, а потому на меня дохнуло затхлым запахом. С радостью оглядел я лежащие повсюду бумаги и дискеты. Слоняясь из комнаты в комнату, я чувствовал себя школьником, вернувшимся домой в последний день лета. Каникулы кончились, аризонское солнце сменилось калифорнийскими туманами.
После нажатия на клавишу окна стали прозрачными, и я долго смотрел на накатывающие на берег волны, узкую полоску песка, клочья тумана на соснах. Вентиляторы гнали в дом смолистый соленый воздух. Я поставил кассету в музыкальный центр, и из тысяч крошечных динамиков, упрятанных в стены, полилась симфония Баха. Потом налил в бокал коньяка, сел в кресло. Мир и покой окутали мою душу. Поутру меня ожидала бесцельная работа. Мои друзья столкнулись с едва ли разрешимыми проблемами. Мир сотрясали шабаши апокалипсистов, а теперь вот появился посланец из будущего. Однако во все времена по земле бродили лжепророки, люди преодолевали казавшиеся непреодолимыми трудности, а сомнения и душевное смятение были постоянными спутниками творцов добрых дел. Ничто не ново под луной.
Тут я вспомнил, что не подключил видеофон. Исправился, и, как выяснилось, напрасно.
Мои сотрудники знали, что в Аризоне я, как говорится, лишен права переписки. Все вопросы решала мой секретарь, не консультируясь со мной. Если возникало действительно что-то очень важное, она оставляла запись в блоке памяти моего домашнего видеофона, чтобы я ознакомился с ней сразу по приезде.
— Доктор Гарфилд, я звоню пятого января. Сегодня вам несколько раз звонил некий мистер Сэнфорд Крейлик из аппарата Белого дома. Мистеру Крейлику позарез нужно поговорить с вами, и он настаивал на том, чтобы я соединила его с Аризоной. Никаких возражений он не хотел и слышать, поэтому мне пришлось приложить немало усилий, прежде чем он понял, что беспокоить вас нельзя. Тогда он попросил передать вам его просьбу как можно скорее позвонить ему в Белый дом, в любое время дня и ночи. Он сказал, что на карту поставлена безопасность страны. Номер…
На том запись обрывалась. Я никогда не слышал о мистере Сэнфорде Крештике, но, разумеется, помощники президента приходили и уходили. За последние восемь лет то был четвертый звонок из Белого дома, с тех пор, как я вошел в когорту ученых мужей, считающихся гордостью нации. Мой профиль появился на обложке еженедельного журнала для слабоумных. В сопроводительной статье указывалось, что я продвигаю вперед рубежи науки и моими стараниями физика поднимется на небывалую высоту. Тогда-то я и приобрел статус знаменитости. Иногда меня просили подписаться под официальными заявлениями, в которых по разным поводам высказывалась забота или тревога о благе человечества. Меня вызывали в Вашингтон, чтобы объяснить упитанным конгрессменам, почему необходимо выделять бюджетные ассигнования на строительство новых и модернизацию действующих ускорителей. Меня включили в состав комитета, присуждающего ежегодную премию Годдарда[7] лучшему из астронавтов. Выпадали годы, когда я даже выступал на конгрессах AAAS[8], пытаясь объяснить океанографам или археологам, что делается на моем рубеже науки. Должен признать, что со временем мне все более нравилась эта шелуха. Не из-за растущей известности, но как повод отвлечься от работы, которая уже не приносила га кой удовлетворенности, как прежде. Помните закон Гарфилда: обычно ученые переходят в разряд знаменитых, когда уже не могут двинуть науку вперед. Перестав выдавать результат, они утешаются поклонением невежд.
