На сей раз Худяков явился в дурном настроении и с порога пожурил Ивана Савельевича:
— Что-то, похоже, вы не так делаете, милейший. Прихожу пятый раз, а положительных сдвигов не наблюдаю. Напротив. Вчера вообще был прискорбный случай. Извините за прямоту, обмочился в ресторане на весьма презентабельном ужине. Представьте себе, за столом не какие-нибудь наши шавки, сэр Питер с супругой, банкир Левенсон из Филадельфии с какой-то фифочкой с телевидения — ну и аз грешный. Произношу спич в честь милых дам, а это моя коронка, и вдруг, чувствую, потекло. Что посоветуете делать? Бежать в сортир с рюмкой в руке? Перевести все в шутку?
Иван Савельевич принял озабоченный вид.
— Подбрюшник. Я же вам рекомендовал пока что носить кожаный подбрюшник. И темные штаны.
Адвокат отмахнулся с досадой.
— Перестаньте, доктор. Смеетесь, что ли, надо мной? Подбрюшник я ношу и без вашего совета. А если не умещается, как быть? Вы лучше скажите прямо, какой прогноз? Избавите вы меня наконец от этого безобразия? Вы что, не понимаете, что испытывает человек, обоссавшийся в присутствии дам?
— Как раз понимаю, но ведь мы, уважаемый Гарий Рахимович, так и не установили истинную причину заболевания. Простуда, по всей вероятности, дала лишь толчок. Было еще что-то. Давайте постараемся вспомнить. За месяц, за два, за полгода что-то произошло такое, от чего вы испытали сильное душевное потрясение.
Адвокат задумался, забавно морща подкрашенные бровки. Сабуров тщетно боролся с тошнотой, комом подступившей к горлу.
— Возможно… Да нет, вряд ли, не думаю…
— Говорите, говорите, — поощрил Сабуров.
— Как-то гостил у знакомых в Париже, проводил уикэнд. Некто Франсуа де Монтескье, тоже адвокат, барон. Изумительный, кстати, человек, образованнейший, тонкий, деликатный. У нас с ним давние деловые связи. Когда он узнал, что мой род тянется от славного Кучума, подарил редчайшее издание писем графа Шереметьева, иллюстрированное, со множеством примечаний виднейших французских историков. Из любопытства я оценил книгу у букиниста — о-о, зашкаливает за сто тысяч франков…
— Вы отвлеклись, — вставил Иван Савельевич.
— Прошу прощения, да… Так вот, приличный дом, повар, выписанный из Бургундии… Как он готовит рагу из бычьих хвостов! Поверьте, один раз попробовать — и умереть… Еще раз прошу пардону… Прислуживала там некая Элиза, пикантная такая субреточка лет шестнадцати, пухленькая, смешливая — ну прямо розовый бутон. При этом парижанка — со всеми вытекающими последствиями. Естественно, не удержался, оскоромился. Да она и не противилась, сама нырнула в постель. Ей милейший Франсуа наговорил разной чепухи, дескать, у татарских ханов вроде как у слонов или у моржей… Одним словом, провели с девицей обоюдоприятную ночку, а утром спохватился, пересчитал деньги — двух тысяч долларов не хватает. Было пять, осталось три с мелочью. Проказница извлекла из портмоне, пока я принимал душ. Как вам это понравится?
— Пожаловались хозяину?
— В том-то и дело, что нет. Вот вы сказали, душевное потрясение. Да, было, но, разумеется, не из-за денег, хотя сумма, сами понимаете, немалая. Потрясла безнравственность этой прелестной парижаночки, какая-то духовная зашоренность, свойственная скорее нашему отечественному плебсу. Я отнесся к ней с нежностью, как к ребенку, и она, казалось, отвечала взаимностью, чему немало способствовала обстановка, а в конце, увы, самая заурядная кража. И потом, немаловажный нюанс. Луиза не простая служанка, а двоюродная племянница Франсуа. Как я мог пожаловаться? У меня язык не повернулся.
— А что… — задумался Иван Савельевич. — Вполне могло повлиять. Как потомственный дворянин, вы должны были очень остро отреагировать. Впоследствии на душевный надлом наложилась простуда — и вот мы имеем тот результат, который имеем.
— Именно так, милейший! — обрадовался адвокат. — Именно так. Обман, предательство, малейшая нравственная нечистоплотность действуют на меня ужасно, совершенно выбивают из колеи.
Татьяна Павловна подала в кабинет кофе, ликер. Церемонно раскланялась с Худяковым. По просьбе доктора она переоделась, теперь на ней ничего не было, кроме короткой юбочки и тонкой ниточки лифчика, едва прикрывающего соски. Гарий Рахимович уставился на нее с изумлением, на подбородок хлынули два тоненьких белых ручейка.
— Танюша, дорогая, вы ли это?
— Я, Гарий Рахимович, кто же еще? Вот ваш любимый ликерчик, арахисовый.
Наклонилась над столиком, груди всколыхнулись, будто снежные вершины. Гарий Рахимович сронил еще две слюнки, но все же взял себя в руки.
— Какие новости от мужа, сударыня?
— Вы у меня спрашиваете? Это же вы обещали навести справки.
— Разве? — Адвокат недоверчиво покосился на Ивана Савельевича.
— Обещали, обещали, — подтвердил доктор. — Я свидетель.
— В таком случае могу вас уверить, мое слово — все равно что чек Манхэттенской пароходной компании. Просто руки не дошли. На этой неделе все сделаю. Напомни, пожалуйста, сколько ему еще париться?
— Трудно сказать, — ответил за медсестру Сабуров. — Ему же все время новые сроки добавляют. Видно, беспокойный молодой человек.
— Не верю! — вспыхнула Татьяна Павловна. — Он смирный, как ягненок. Комара ни разу не убил. А тут — надругательство над истопником. Надо же такое выдумать!
— Ступай, Танюша, ступай, — распорядился Сабуров. — Нам пора начинать.
Гарий Рахимович проводил медсестру тяжелым, ненасытным взглядом.
— Хороша штучка! Как же я раньше не заметил? — инстинктивно ухватился за причинное место и радостно сообщил доктору: — Сухо, Иван Савелич! Честное слово, сухо!
— Хороший знак… Давайте-ка теперь баиньки…
Спящий адвокат напоминал большую угрюмую птицу, прилетевшую из мезозоя. Слабый парок тянулся из широких, с белой бахромой ноздрей. На подбородке индевели два серебряных шарика. Чтобы отогнать дурноту, Сабуров выпил большую рюмку ликера. Мыслями унесся далеко. В ту пору, когда был молодым сотрудником Института мозга и жил в постоянном упоении открывающимися перед наукой, а значит, и перед ним лично фантастическими перспективами… Десять, двадцать, тридцать лет промелькнули, как одна слезинка восторга. Теперь они все очутились в иной реальности, где не будет больше блистательных открытий и сокрушительных разочарований. В новом мире все просчитано на компьютере. Все поддается реальному исчислению, включая человеческие чувства. Институт дольше многих других сопротивлялся варварскому нашествию, пока не исчах окончательно. От него осталась одна оболочка. Псевдонаучные идеи, которые он в мучительной агонии пока еще производит, изъедены злокачественной коммерческой слизью и гроша ломаного не стоят. Слава труду, Сабуров вовремя сбежал с тонущего корабля. Человек — самое приспособленное к изменениям среды животное, в этом он убедился на собственном опыте. Спас свою шкуру, уцелел — и в охотку, добивая век, занимается лечебным плутовством. Ничего, можно и так. К примеру, ему ничего не стоило избавить блудливого адвоката от приключившейся с ним напасти, но это было бы не по правилам игры, которую затеяли оборзевшие отечественные рыночники. За один сеанс не слупишь столько, сколько за десять. Спи, голубок, отдыхай, дядя Ваня тебя не выдаст. Писай на здоровье в штанишки месяц-другой. Растряси мошну.
Кто-то из классиков, кажется, Чехов заметил, что русский человек не живет, а вспоминает. Сущая правда. В воспоминаниях к нему часто являлась Манечка со своим вечным укором: «Ах, зачем, Иванушка, зачем мы так быстро расстались?» — и даже такая встреча была не больной, а счастливой…
Гарий Рахимович вышел из транса посуровевший, сосредоточенный. Озирался по сторонам с непонятным испугом.
— Что такое, господин Худяков? Что вас беспокоит?
— Да так, пустяки… Ничего не беспокоит. Сон привиделся странный. Словно сижу в огромной луже мочи, и сверху еще поливают из шланга. Немного, знаете ли, озяб.
— Первый признак исцеления, — успокоил доктор. — Организм выдавливает из себя дурную энергетику, отсюда соответствующий ассоциативный ряд. Еще два-три сеанса — и про надбрюшник можно будет забыть.
— Хотелось бы верить, а то, знаете ли, не жизнь, а кошмар. Недавно судья Загоруйко из Южного округа, поганый, кстати, продажный человечишко, оштрафовал за неуважение к суду.
— Полагаю, с дамами тоже испытываете некоторые неудобства? — посочувствовал Сабуров.
— Тут ошибаетесь, милейший. Дамы, напротив, принимают за извращенца, балдеют. Даже, я бы сказал, проявляют повышенную активность. Как говорится, о времена, о нравы!
На прощание адвокат подтвердил намерение позаботиться о муже Татьяны Павловны. Ласково потрепал ее за подбородок.
— Уж отслужу как-нибудь, — зарделась медсестра. — Останетесь довольны.
