В холодильник саженцы закладывают осенью и хранят до весенней высадки. Благодаря этому задерживается процесс вегетации. И если из холодильника молоденькие елочки привезти ранней весной в Рудные горы, где почва еще не совсем согрелась, саженцы не погибнут, а быстро акклиматизируются, приживутся.
— Ты говоришь «энтузиазм». Забота саженцам нужна, вот что. А молодым моим помощникам терпения да ответственности не всегда хватает,— качает головой Фалтис.— Как-то в весенние солнечные дни ударили морозы. А для саженцев это очень опасно, их может спасти дым. Я разбудил с утра помощника, а сам побежал на дальний участок. Там сделал задымление, прибегаю обратно к домам, а он, оказывается, решил еще поспать. Так десятки тысяч саженцев и погибли. Мы должны заботливо смену воспитывать — тогда дело пойдет.
Оленьи глаза
О том, что без поездки в заповедник не поймешь чешскую природу, тонкость здешнего пейзажа, а значит, и душу народа, мне не раз твердили в Праге защитники лесов, озер и всего живого в них. В пример приводили чешских композиторов, творивших особенно плодотворно в заповедниках и заказниках: Л. Яначек писал музыку в заказнике Хуквальды, а Б. Сметана искал вдохновения в Ябкеницком заказнике.
Приглашали меня в Жегушице, что находится в одном из лесных хозяйств Восточной Чехии. Особенно захотелось побывать в нем, когда я узнал, что там сохранились белые олени. Но окончательно я решился на поездку, когда один биолог, участник восстания в Праге во время войны, тихо спросил: «Ты знаешь, что в войну фашисты стреляли по белым оленям из автоматов?» Я-то думал, что за двести с лишним лет существования этого заповедника там вообще не раздавались выстрелы. Оказалось, что из сотни оленей войну пережили лишь двенадцать животных.
...И настал день, когда заведующий заповедником, немногословный человек по имени Вацлав Пернер, открыл мне скрипучую калитку в ограде, сбитой из деревянных планок... Сюда уже восемь лет закрыт доступ широкой публике.
После войны оленье стадо росло медленно. Сюда постоянно приезжают доктор Яромир Пав и другие ученые из научно-исследовательского института лесного хозяйства и охоты.
Конечно, в первую очередь проверяют — все ли здоровы, а если нет — обязательно найдут причину болезни и дадут лекарство.
Поскольку оленям грозило вырождение, уже довольно давно стали скрещивать белого оленя с лесными, красными и серыми. Рождавшихся пестрых оленей, а их бывает около трети, выпускали за пределы заповедника — там на них разрешено охотиться. Долголетняя терпеливая работа по селекции принесла свои плоды: популяцию белых оленей удалось не только сохранить, но и приумножить. Сейчас, кроме основного стада в 80 оленей, в огромном парке при замке Жлебё содержится еще около полусотни особей. Это способствует улучшению породы. Кроме того, малое стадо в замковом парке легче показывать желающим без особого ущерба для здоровья животных.
...Стоит сделать несколько десятков шагов от ограды, как тебя охватывает удивительный покой. Ветра нет. Недвижны ветви столетних дубов и лип. Только на одной вершине сонно ворохнулся серый совенок, да подчас раздается громкое хлопанье утиных крыльев. Дневное солнце заливает спокойным светом ярко-зеленую громадную чашу, окруженную купами деревьев. Это бывшее озеро, названное когда-то Коровьим и осушенное так давно, что его дно превратилось в обширный луг, поросший деревьями и кустами. Здесь-то и пасутся олени.
Откуда они появились в этих ухоженных лесах, бывших владениях графа Тун-Гогенштейна? История происхождения стада белых оленей туманна. Существуют разные версии. По одной — наименее вероятной — их доставили из Персии. По другим сведениям, оленей привез из своего путешествия в Индию обер-егермейстер императрицы Марии-Терезии; а тому вроде бы лично отбирал оленей махараджа из Кашмира. Во всяком случае, их пытались приручать и разводить магнаты Валленштейн и Шварценберг, терпя в этом деле неудачи, пока граф Кинский не подарил семью оленей в 1830 году графу Тун-Гогенштейну в Жегушице. Здесь они и прижились...
Медленно двигаемся с Вацлавом Пернером по берегу бывшего озера, мимо кип сена, накиданных на вешала. Вацлав молча трогает меня за плечо и протягивает руку. Вдали у противоположного склона что-то белеет, полускрытое кустами. Я осторожно, прячась за дубами, подбираюсь поближе. И вижу несколько белых красавцев. Не успел я приглядеться в бинокль, протянутый Вацлавом, как они подняли головы, насторожили уши, почуяв опасность.
Пернер много лет живет здесь, знает повадки пугливых оленей.
— Только одна олениха ходила за мной, когда повредила ногу. Даже терпела ласки детей,—говорит Вацлав.— Потом выздоровела и убежала.
Но Пернера олени все же узнают. Особенно если он зовет их на кормежку.
Мы тихонько подбираемся к лежке оленей поближе, и Вацлав начинает их приманивать.
— Холки! Холки! — кричит он. Это значит «девочки». На его голос олени начинают подходить.
Осторожно ступая тонкими ногами по изумрудному полю, они тянут к нам узкие мордочки, чутко поводя ушами...
— Ученые говорят, что это подвид благородного оленя, хангул, или кашмирский олень, который так долго живет у нас в Чехии.
Я знаю, что в Жегушице приехал режиссер — хочет снять белых оленей для фильма по рассказу погибшего в Бухенвальде художника Йозефа Чапека, брата классика чешской литературы Карела Чапека. В этом рассказе двое людей, скрывающихся в лесу, дичают от вседозволенности и начинают уродовать прекрасное вокруг себя, убивают животных и людей — все живое. И природа жестоко мстит им. По древнему поверью, явление белого оленя неправедному человеку предвещает смерть. Олень, верили, возникает перед онемевшими от ужаса убийцами как призрак. И обрекает тех, кто истребил в себе все человеческое, кто поднялся против жизни, на гибель.
Олень в этом фильме возникает на миг — белый олень на зеленом поле. Возникает как воплощение радости жизни, неистребимой красоты и вечности природы, обрекающей зло на уничтожение...
— Холки, холки,— тихо произносит Вацлав. И олениха доверчиво тянется к нам изящной головой.
Здесь говорят, что, если олень посмотрит в глаза, сбудутся все желания. Олень не пугается нас, и мы смотрим в его ярко-голубые глаза. Мы с Вацлавом понимаем, что наше желание сбудется. Мы еще не раз встретимся в этом зеленом заповедном мире, и выстрелы никогда не разорвут его тишину. И люди смогут сохранить белых оленей и любоваться на них.
Прага — Ленинград — Москва
В. Александров
Многоликий Алекс
Вечером Александерплац — берлинцы называют эту площадь просто «Алекс» — совсем не такая, как днем. Вечером она выглядит, пожалуй, романтично, несмотря на современную — стекло и бетон — тридцатисемиэтажную гостиницу «Штадт Берлин» и телебашню, которая своим шпилем царапает невысокие берлинские облака. Все дело в продуманном до мелочей освещении и «механических соловьях» — искусно спрятанных в кустах динамиках. Даже если знаешь, что это всего лишь хорошая запись, соловьиные трели создают весеннее настроение, а уж неискушенных туристов прямо-таки завораживают: «Надо же, в таком большом городе — и соловей!»
У этой площади много лиц. Торговое — здесь всюду магазины и магазинчики... Рабочее — на Алексе немало учреждений... Место культурного досуга... Место встреч и отдыха... Во многих странах мира Александерплац знают как «площадь солидарности».
В этот день — последнюю пятницу августа — на площади негде было яблоку упасть. Свыше ста тридцати редакций и издательств отмечали здесь традиционный День солидарности журналистов. Пресса, радио, телевидение Германской Демократической Республики, агентства печати разных стран мира прислали сюда своих представителей, чтобы выразить поддержку народам Центральной Америки и Юга Африки, во весь голос заявить о решимости бороться против безумной гонки вооружений, потребовать у ядерных держав последовать примеру Советского Союза и отказаться от применения ядерного оружия и милитаризации космоса.
Площадь была похожа на живой пестрый ковер. У лотков «базара солидарности» толкутся люди — выбирают и покупают различные изделия, сувениры. Весь сбор идет в фонд солидарности. То тут, то там мелькают активисты — сборщики подписей под петициями об освобождении патриотов, брошенных в застенки антинародными режимами в странах Латинской Америки, Африки и Азии. Играют оркестры. Над многоголосой шумной толпой летят мелодии песен солидарности. Писатели, поэты, ученые раздают автографы. Дети обязательно хотят прокатиться на настоящих повозках, в которые запряжены настоящие лошади. Курсирует старый двухэтажный автобус. И здесь весь сбор — в фонд солидарности!
