Что-то не так. Стас проснулся сразу, резко. Но не вскочил, не сбросил куртку — просто медленно приоткрыл глаз и незаметно напряг мышцы, восстанавливая кровообращение.
Опасность.
Старый Сокол почувствовал опасность.
Прижав руки к груди, перевернулся на живот, приподнялся на локтях и встал на колени. Лезвие томагавка блеснуло в лунном свете — это плохо, демаскирует. И ведь говорил Уголь Медведя, и предупреждал Лорес, мол, на стене подобная игрушка смотрится красиво, а на войне… Зря, Сокол, блестящее баловство ты ценишь выше вороненой практичности.
Единственным своим глазом Стас всматривается во мрак: копоть горящей резины, а не ночь. Вроде и луна есть, и звезды, а между домами ничего не разглядеть: стена в стену упирается, да кустарник пятном, да деревья всякие. Справа так вообще бамбуковая роща шелестит, под ветром чуть ли не до земли гнется.
Шелестит?
Шум. Стас уловил какой-то шум: непонятный, далеко. Странный звук приближался. Стас успокоил ощеренного Рекса, почесав тому горло.
А шум тем временем превратился в грохот взрывов. Это мины плодоносят — ни с чем не спутаешь! Но почему вдруг?! Стаса охватила паника: спрятаться, зарыться в землю! Надрывая грыжу, поднять бетонную плиту и… Мины взрываются. Мины!!!
…и настанет День, и Махэо вернется к детям своим, и все мины взорвутся в тот День Благодати. И три дня и три ночи будет Пыль и Дым, и умрет каждый третий, но это справедливая цена…
Началось! Сбывается древнее пророчество, а Стас один в междутропье, пес не в счет. Пыль и Дым — ладно, но Старый Сокол не хочет быть «каждым третьим». С трудом он унял панику. У ноги жалобно скулил пес-проводник. И ночь. И грохот. Куда бежать? В темноте? По заминированному междутропью? До ближайшей растяжки?!
Нельзя. Каждый шаг грозит смертью, пусть не мгновенной, но беспощадной. Тысячу раз исхоженная тропа, знакомая с детства, осталась далеко позади. А тут только буйные травы, прячущие нажимные крышки и взрыватели.
Лиза, где ты? Ну где же ты, Лиза?!
Старый Сокол лицом прижался к холке проводника. Он готов ко всему: в одной руке щуп, в другой томагавк. К голени пристегнуты ножны с мачете, рукоятка инкрустирована роговыми вставками, серебром и золотой проволокой — привязанность Стаса к красивым вещам поражала его самого, а уж Лорес сколько раз говорил, и Угме намекал… Ну да ладно, не время об этом думать.
Плохо, что Сокол не захватил с собой копье и лук. Собирался-то впопыхах, да и не стрелок он, не его обрубками тетиву растягивать. Зато есть миска и кружка. Но миской много не навоюешь, а кружкой мину не обезвредишь. Как ни старайся. А значит — ждать.
— Тише, Рекс, тише.
Пес скулил, никак не успокаивался. И врагу в глотку вцепиться не спешил — плохой признак, тревожный. Тревожней некуда.
Взрывы. Громко. Рядом уже.
Тряслась бетонная плита, земля дрожала. Небо посерело, скоро рассвет. Злым духам пора прятаться, с первыми лучами солнца закончится их власть, мины перестанут взрываться, Сокол спасется. Ну же, ну, свети солнышко, свети!..
Грохот все ближе. Черная тень, приземистая, хищная, неслась к Стасу, ломая кустарник, сшибая деревья.
Что это?! Неужели?..
Ревел движок, клубился дым. Из-за панельной девятиэтажки, шагах в трехстах от Стаса, выполз самый настоящий танк. Мощные прожекторы, установленные на приплюснутой башне, освещали междутропье. Минный трал бронемонстра подбрасывало на пару метров в воздух, когда он накатывал на очередную противотанковую мину. Противопехотки, конечно, тоже подрывались, но гораздо скромнее.
Однажды, когда Стас был совсем маленьким, мимо их дома проехал танк… Маленький Соколенок тогда спрятался в маминой юбке.
Что-то ужасное двигалось по междутропью. Тварь рычала, стонала и кашляла. Мальчик и его мама стояли на балконе, с которого отлично просматривался двор: кустарник, десяток тополей, высокая трава — ничего особенного. Но малышу не хотелось смотреть вниз. Внизу — нечто из потаенных глубин детского кошмара. Да и юбка такая мягкая и мамой пахнет. А что вышивка царапает лоб, это ерунда. Зато не виден надрывно хрипящий ужас…
Отец, еще не седой, оторвал Соколенка от матери, поднял на руки. Малыш расплакался. Но слезами воина не пронять — он развернул сына лицом к междутропью и заставил смотреть на чудовище.
— Сынок, ты должен это видеть. Это настоящий танк. Их мало осталось, они делают новые тропы, чистят междутропье.
— Зачем? — Мальчик всхлипнул. — Чистят зачем?
Отец удивился:
— А зачем мы живем, сынок? У всех есть предназначение: жить, любить, умереть. У всех: у тебя, у меня, у птицы любой, у букашки. Даже у гремучих змей и скорпионов оно есть, ведомое лишь Махэо. И у танка своя судьба.
— Он наш друг?
— Он враг наших врагов.
Отец рассказал Стасу о том, как рождаются эти необузданные чудовища, которым мины не страшны. Как сверкает в полдень камуфляж танка-младенца, не обкатанного еще, не стрелявшего. Как из глубоких нор к свету устремляются бронемонстры и, чадя и хлюпая маслом, выбрасывают дымовые гранаты и палят осколочно-фугасными снарядами по бетонным заборам и трансформаторным будкам.
Отец рассказывал, а танк кружил по двору, ломая тополя и траками сдирая дерн. Под тяжелым тралом рвались потревоженные мины: бух! бах! бух! Стас и подумать не мог, что во дворе растет столько мин.
— Хорошо, огород наш стороной объехал, — сказала мама. — Враг наших врагов…
Танк уполз. Грохот еще слышен был какое-то время, а потом стих где-то далеко за домами. Отец разрешил Стасу уйти в свою комнату, а на следующий день взял его с собой в междутропье. Отец крепко держал Соколенка за покалеченную капсюлем ладошку.
Кварталом южнее дома така они остановились.
Большой двор, незнакомый: три кирпичные пятиэтажки квадратом без одной стороны. В центре «квадрата» — березовая роща. Была. Молодые деревья поломаны, вывернуты из земли с корнями. Тропа, продавленная тралом, спряталась за стеной низкой развалюхи, то ли гаража, то ли мусорного киоска. За той стеной покоился танк.
Стасу почти не страшно. Все-таки отец рядом. Да и бронемонстр вовсе не такой грозный, как вчера: ни дыма, ни смрада, ни грохота. Тишина и свежесть утреннего воздуха.
— Он умер, да? — догадался Соколенок.
Отец пожал плечами — мол, все мы не вечны.
— Запас хода ограничен, сынок. Ничего не поделаешь, так суждено…
Давно это было.
А нынче у Стаса словно приступ дежавю.
Траки наехали на соседнюю плиту. Всего десяток шагов разделял Сокола и железную громадину, пышущую жаром. Пахло сталью и машинным маслом. Укусив Стаса за руку, Рекс вырвался и кинулся прочь. Зацепы безжалостно сдирали с плиты мягкую прослойку мха, обнажая бетон. А потом плита лопнула под тяжестью боевой машины. Но бронемонстр этого даже не заметил: как полз себе, так и дальше ползет.
Друг? Враг наших врагов?
Дым, вонь, лязг металла, слепая мощь и безрассудная ярость.
Спаренный пулемет, усиленная гидравлика.
Взвыл движок, облако выхлопа обдало Стаса, прожекторы ослепили. Он едва успел отпрыгнуть — танк, проявив завидную резвость, прокатился прямо по «кровати», плита с треском раскололась надвое.
— Ах ты боек ржавый! Да я тебе тэкаэны[32] выколю! А ну пошел вон отсюда! — В крови Стаса было столько адреналина, что голосовые связки напрягались сами собой.
Да только танку без разницы, кричат на него или нет: он едет себе и едет, пушкой по сторонам вертит. Он же ого-го!
Вот так ночью Стас оказался посреди междутропья.
Хорошо Рекс вернулся. Хоть и укусил, а вдвоем как-то веселей.
Да и осознал пес вину: жалобно скуля, прижался к мокасинам хозяина.
Глава 8
НЕПОРОЧНОЕ ЗАЧАТИЕ ZX-210/325
Пять матчей назад подростки-болельщики из Северной Ирландии помочились с верхнего яруса трибун на зрителей ниже. Произошла несусветная давка. Сорок три гражданина Великобритании погибли, более трехсот получили ранения различной степени тяжести. Футбол — жестокий вид спорта.
Утро. Солнечный свет протиснулся в щели жалюзи. Это иллюзия. Здесь нет окна и солнца нет. И свет, и жалюзи — лишь голограмма.
— Подъем! Хватит спать! Подъем-м-м, м-мать в-вашу!
У Макса Мцитури посетители — вчерашние вежливые парни с физиономиями мыслителей-интеллектуалов. Они тактично — пинками — согнали с постели заслуженного ветерана, почетного мастера спорта. Мол, нечего бока отлеживать, топай на собрание команды. То есть на смотрины нового состава.
Широкий коридор, выкрашенные белым стены. Кабинка скоростного лифта. Сенсорная панель с мерцающими циферками. Затянутый в латекс палец «мыслителя» коснулся самой нижней «кнопочки». Спуск — желудок запутался в голосовых связках. Коридор. Под ногами красная дорожка. Интимный полумрак.
