Он замолчал и отвернулся от меня, как от врага.
Солнце жгло нам плечи. Мы дремали. Над судном висела непроницаемая туча угольной пыли. Гул крана мы перестали воспринимать.
Время шло!
Нигде нам не было места. Ни на море, ни на суше нет места восставшим из мертвых. Жара высасывала волю и остатки сил. Мы должны были бы взять с «Гильдеборг» пару банок консервов, теперь бы они пригодились. Что еще мы должны были сделать и что не должны? Я ни за что не должен был идти в этот рейс. Я должен был остаться на судостроительной верфи у Либеньского моста. Я не должен был встретить Августу, не должен был тогда провожать ее домой. Совсем иначе сложилась бы моя жизнь. Наверняка сегодня я не сидел бы на куче угля в самом южном конце Африки. Остаток человека, обломок. Не знаю, кто я такой.
Вдалеке на проспекте между оградами появилась автомашина. Она продвигалась сквозь неподвижный зной. Медленно и тихо подкрадывалась к угольным кучам. Я тупо смотрел на нее. Передо мной была иная панорама. Видел я небольшой замок в Либеньском парке, каштановую аллею вдоль реки и в глухой заводи лодочную станцию. На "Старую плавбу" я ходил зимой кататься на коньках; сколько мне было тогда лет? Четыре или пять? Тогда река еще замерзала зимой…
— Полиция! — ахнул около меня Гут. — Будут требовать документы. Здесь каждый должен иметь документы, а кого схватят без документов, того направят на принудительные работы.
Мы метнулись, как рыбы. Прочь с мола! Исчезнуть среди складов я улочек. Но бдительные глаза за рулем заметили движение, сирена завизжала, фиолетовая мигалка закрутилась. Машина рванулась.
Мы неслись и петляли. На машине тут было пробраться не так просто. Они знали о нас, почуяли добычу. Мы бежали назад к центру порта, переполненному людьми. На мгновение мы затаились за воротами какого-то здания. Никого: можно бы вздохнуть с облегчением, но не тут-то было. "NON EUROPEANS!"[3] Гут вытер ладонью вспотевшее лицо. Сирена кружила по окрестным улицам.
— Если нас здесь поймают, то могут объявить неграми. Туг масса метисов, поди докажи без документов — белый ты или черный. Так они и избавляются от подозрительной бедноты. Нет документов — никто с тобой не разговаривает, езжай на принудительные работы, здесь никакой порядочный белый не остановится, даже если дело идет о его жизни. Это страшная страна.
Буквы били нам в глаза: "Не для европейцев!"
— Прикинемся неграми, попытаемся исчезнуть среди черных, — предложил я.
— Это невозможно… С каких это пор здесь негры живут в городах? Черные размещены в негритянских поселениях, а поселение должно быть не ближе чем в шестнадцати километрах от города. Между городом и негритянским поселением лежит ничейная земля. Практически это означает, что попасть туда можешь только автобусом или поездом, но для этого ты должен иметь деньги. Кроме того — всюду постоянный контроль, как здесь.
К первой полицейской машине издалека присоединилась вторая и еще одна. Мы беспомощно посмотрели друг на друга. Нас сжимали с трех сторон.
— Мы должны быть среди людей, здесь нас схватят! — сказал Гут.
Я крепко схватил Гута за руку.
— Подожди!
Мне не хотелось уходить отсюда.
— Что будем делать? Можем ли мы вообще что-нибудь сделать?
Минуту он со злостью смотрел на меня.
— Можем, — сказал он, — бежать или прыгнуть в море, другой возможности нет!
Мы выскользнули на улицу. Одна сирена удалялась в сторону моря, другие две приближались от центра.
— Пойдем в туалет, там мы сможем хотя бы немножко умыться.
— Кто тебя пустит, если тебя можно принять за негра?
— Тогда в туалет для черных…
— Таких не бывает.
Мы торопясь пробирались между постройками и складами, не прислушиваясь к тому, удаляются или приближаются сирены. При всем постоянном петлянии и смене направления я вдруг понял, что с виду беспорядочная застройка пригорода делалась по хорошо продуманному плану, что она задумана с определенным смыслом. Все улочки сбегались к проспектам. Первый вел прямо на набережную вдоль мола и рейдов, другой — по центру застройки и, по всей вероятности, соединял самые отдаленные складские территории, а третий проспект — торговые, он служил границей с городом. Если на каждый проспект в центре порта поставят полицейскую машину и устроят облаву, то никто, с какой стороны он бы ни шел, от них не уйдет. Машина, едущая за нами, по существу, толкает нас в ловушку. Как в кибернетическом лабиринте. Мышь добирается к своей цели, если подчиняется приказам экспериментаторов. Мы должны сделать что-то совсем другое, выскользнуть, вернуться! Вернуться на исходные позиции. И все повторится, говорил разум. Те же приказы погонят нас к центру лабиринта. Бежать! Сирены уже выли у нас за спинами.
Через несколько шагов Гут остановился и судорожно сжал мне руку. Из витрины нам дружески скалил зубы бородатый симпатяга с автоматом через плечо.
"Приди к нам!" — настойчиво призывал текст плаката. — "И здесь ты сражаешься за Европу!"
Люди вокруг нас уже разбегались в боковые улицы.
— Только он может нас вытащить из этого, — проронил затравленно Гут.
"Решение! — шепнул разум. — Нетрадиционное решение, которое расстроит игру полицейского кибернетика".
Минуту мы попеременно смотрели то на плакат, то друг на друга.
Наемники!
Сирена выла в опасной близости. Если нас задержат, то сразу прикончат. В десять минут вычислят, кто мы такие.
Мы открыли стеклянные двери и вошли. За длинной перегородкой с ослепительной мраморной доской, которая могла сделать честь любому туристическому бюро, где теснятся толпы желающих, дремал с газетами в руках довольно толстый парень в серо-зеленой рубашке и серо-зеленых брюках. Униформа или гражданская одежда-это могло быть чем угодно. Газеты у него упали на стол, в непритворном изумлении он вытаращил глаза.
— Grussgott[4] — сказал Гут. — Не храпи, мы хотим наняться!
Его немецкий поднял парня на ноги.
— Ради бога, парни… — ахнул он недоверчиво. — Откуда вы удрали? У вас неприятности?
— С английского угольщика, и ни за что на свете туда не вернемся!
Он широко раскрыл объятия. Потом рассмотрел наши лохмотья, рассмеялся и не стал нас обнимать.
— Добро пожаловать, милости просим. Англичане — трусы, это каждый знает.
Сирена выла перед витриной. На стенах висели десятки плакатов с африканской тематикой. На каждом стоял или сидел в открытом джипе симпатичный паренек в серо-зеленой униформе.
— Вы решили правильно, жалеть не будете, все будет в порядке, — сказал он решительно. — Чем где-то надрываться… — неопределенно развел он руками. — Вот это работа — для настоящих парней. Будете довольны и наживете немалые денежки. Но прежде всего мы составим договор. У вас есть документы? — и он искоса посмотрел на нас.
— Остались на судне, — спокойно сказал Гут. — У капитана. Знаешь как это бывает, не могли же мы идти за документами.
— Гм… конечно, разумеется, нет, — кивнул парень и минуту выжидательно наблюдал за нами. — Вероятно, вы на самом деле не могли… — оскалил зубы по-дружески, — на это нам наплевать, наш армейский корпус это не интересует, это ваше дело. Получите воинское удостоверение, этого вполне достаточно. Оно, конечно, не заменяет действующий паспорт, и вы не сможете путешествовать за границу вне воинского подразделения. Да и что вам там делать, не так ли? После пяти лет службы вы сможете попросить о предоставлении родезийского гражданства и получите настоящий паспорт. Наш корпус размещен в Родезии.
Это было ясно. Только теперь мы начали постепенно понимать, где мы очутились.
— На сколько лет хотите подписать? — спросил он деловито и разложил на конторке печатные бланки договора с большим государственным гербом. Он не терял время, все шло гладко.
— Сколько нам дадут? — сухо спросил Гут.
— Для начала — две тысячи долларов, родезийских, конечно, плюс доплаты за боевые операции.
Мы торопливо подсчитали.
— Наживете больше трех тысяч — это совершенно точно, — сказал соблазнитель и перевернул бумаги. — Так на сколько, ребята, на год, на два или на пять? Только в нашем корпусе вы узнаете, что такое добровольческая армия. Гофман — молодец, самый лучший командир, которого я знаю. Но вы обдумайте, это ваше дело. Подпишете на год или два, а что будете делать потом? У нас вам обеспечен твердый оклад — замечательный оклад и полное обеспечение…
— На два года, — сказал Гут, — потом увидим.
— Отлично. Если захотите, договор всегда можно продлить. — И пододвинул к нам бумаги. Все было очень просто и легко. Меня охватил ужас: продать душу дьяволу на два года или даже на пять лет? Мне стало дурно. У нас нет документов, без документов каждый зажмет нас в кулак.
— Посмотри, в каком мы виде, — пытался я отдалить решение, — прежде всего мы хотели бы привести себя немного в порядок.
