Все теперь сходилось, белокурая журналистка была убеждена в этом: бесспорно, ей в руки попал сенсационный материал, хотя то, до чего ей удалось докопаться, было слишком грустным и мерзким.
Вот что, по всей вероятности, произошло на самом деле: сначала попытались скомпрометировать Симпсона, инсценировав порнографические снимки с Марией Лопес, затем его чем-то накачали. После этого его стало несложно шантажировать, демонстрируя скандальные фотографии.
Но зачем его заставили вписать в свое завещание Марию Лопес, вместо того чтобы попросту взять эти десять миллионов?
Быть может, потому, что деньги, переданные согласно завещанию, были легальными, эту сумму будет невозможно опротестовать: мошенники не могут быть обвинены в шантаже, поскольку документ был нотариально заверен по всем правилам.
А что касается риска, связанного с ожиданием смерти Симпсона, по наступлении которой Мария Лопес могла получить свои деньги, то мастера шантажа настолько хорошо все подготовили, что даже спланировали его будущую смерть!
Значит, миссис Симпсон была права, утверждая, что ее муж всегда был ей верен.
«Да, все сходится», – подумала Николь с упоением.
Глава 11
В просторном помещении редакции газеты «Майами Геральд» ежедневно трудилось добрых полсотни журналистов. Николь, разумеется, тоже располагала здесь своим пространством – «маленькое королевство», границы которого были очерчены простыми съемными перегородками, обеспечивал ей тем самым относительный личный простор: до нее доносилось не только постукивание по клавиатуре, но также и телефонные звонки, смех, разговоры и ругань.
Однако если ее муж был способен писать лишь в монашеском затворничестве, то она любила это оживление, постоянный гул, всю эту газетную суету, которая была для нее стимулом, давала ощущение того, что она находится в эпицентре активности.
Этим утром, придя в редакцию к семи тридцати, она не закрылась в своих четырех перегородках. Возбужденная, журналистка немедленно направилась разыскивать своего патрона, Пола Снайдера.
Это был низкорослый, аскетического вида мужчина слегка за пятьдесят, совершенно седой, его ленноновские круглые очки то и дело соскальзывали с переносицы. У него, несомненно, были недостатки – например, среди работавших в газете журналистов у него имелись любимчики. Вокруг Снайдера сложилась группа избранных, куда Николь, невзирая на прилагаемые усилия, так и не удалось войти.
Шеф был трудолюбив и не считал, что, заведуя редакцией, можно являться на работу сколь угодно поздно. Поэтому зачастую он являлся в «Майами Геральд» одним из первых, к шести утра, так что вряд ли его семье уделялось много времени. Нужно сказать, что его брак уже давно пребывал на грани развала. Он наверняка попросил бы развода, если бы не сыновья: три оболтуса-подростка, за которых он считал себя ответственным. Другие завели бы себе любовницу – или психоаналитика, – он же обрел пристанище в газете.
Всегда перегруженный делами, с сотрудниками он все же придерживался тактики открытых дверей. Что, однако, не мешало ему выставить подчиненного за дверь кабинета по истечении тридцати секунд, если предлагаемый сюжет его не заинтересовал!
Как и Николь, он был большим любителем кофе и даже держал у себя в кабинете эдакую хитроумную кофеварку, что позволяло по желанию варить кофе эспрессо, который он поглощал в изрядных количествах. Но предлагал он его только своим протеже, входившим в круг любимчиков.
Снайдер уже по третьему разу пил эспрессо из маленькой итальянской чашечки с двойной красно-зеленой каемкой, читая «Нью-Йорк таймс», но при появлении сотрудницы он тут же отложил газету. Хотя заведующий редакцией был открытым и в целом сердечным человеком, по крайней мере внешне, однако Николь в его присутствии всегда испытывала некоторый дискомфорт. Возможно, это было связано с его, скажем прямо, своеобразной манерой одеваться: он предпочитал темные и крайне тесные костюмы, которые никогда не оживлялись светлым галстуком. Кроме того, он обычно смотрел на нее с несколько подчеркнутой настойчивостью, словно изучал ее, а может, пытался соблазнить?
Но скорее всего это было связано с тем, что Пол Снайдер являлся ее начальником и между ними сохранялась большая дистанция… Нужно заметить, что в течение четырех лет работы в газете у Николь со Снайдером достаточно часто случались разногласия во мнениях, порой выливавшиеся в словесные перепалки. Что, собственно, объясняло относительную немилость, в которой она находилась.
– Ну, как ваша жизнь, Эйвон?
С самого начала он обращался к ней именно так: Эйвон. Не миссис Эйвон, не Николь Эйвон, а просто Эйвон. И это не для того, чтобы подчеркнуть дистанцию между ними. Нет, это просто была его манера, и иногда он вкладывал в нее если не нежность, то по меньшей мере некоторую теплоту, которая могла быть расценена как симпатия. (Однако не до такой степени, чтобы предложить ей чашечку эспрессо, хотя он знал, что она обожает настоящий кофе, а не ту неудобоваримую бурду, похожую на помои, которую перегонял автомат, стоявший в редакции!)
– Хорошо.
– Все еще замужем не за тем человеком? – спросил он с кисло-сладкой усмешкой.
– Все выходят замуж не за тех.
– Или разводятся с ними, – согласился Снайдер, разразившись громким смехом. – И все же жаль, Эйвон, – продолжил он. – Возможно, вы этого не осознаете, но сейчас у вас самая лучшая пора жизни.
– Зачем вы мне это говорите?
– Потому что я забочусь о вас, Эйвон.
– Благодарю вас за это. Теперь можно мы поговорим о чем-нибудь другом, кроме моей личной жизни? Или вы хотите знать, сколько раз в неделю я занимаюсь любовью?
– Я вас слушаю, Эйвон, я вас слушаю.
Она выдержала паузу, приходя в себя после этой утренней разминки, – Снайдер обладал талантом портить ей настроение! – затем достала из конверта три снимка и разложила их на столе шефа.
Хотя снимки были весьма откровенными, Снайдер рассматривал их невозмутимо, продолжая молча отхлебывать кофе. Затем, утратив интерес к фотографиям, он оглядел Николь и спросил неприятным тоном:
– Что вы хотите, чтобы я с этим делал?
– Вы не понимаете? Это снимки Джорджа Симпсона и его предполагаемой любовницы, Марии Лопес, которая наследовала согласно его завещанию десять миллионов долларов. Эти фотографии подделаны. Смотрите, я вам объясню.
Она склонилась над снимками, но Снайдер грубо одернул ее:
– Подделка это или нет, эти снимки меня не интересуют.
– Но я уверена, что с таким сюжетом, особенно если поместить этот материал на первой полосе, мы удвоим тираж. Я могу доказать, что Мария Лопес на самом деле вовсе не являлась любовницей Симпсона, что этот мужчина стал жертвой чьих-то махинаций, что его подло шантажировали.
– К вашему сведению, Эйвон, наше издание называется не «Национальный Следопыт», а «Майами Геральд», и мне кажется, что вы склонны порой забывать об этом. К тому же, влипнув в эту историю, мы рискуем, что нам предъявят судебный иск.
– Кто предъявит?
– Как кто! Честное слово, Эйвон, сколько вам лет, четырнадцать? Разумеется, миссис Симпсон!
– Глория Симпсон будет скорее довольна тем, что правда в этой истории восторжествовала.
Блеск в воспаленных зрачках Снайдера усилился, он сухо возразил:
– Конечно, она будет просто счастлива увидеть снимки своего мужа в постели с этой Марией Лопес, которой он совершенно случайно завещал десять миллионов долларов! Неужто после их публикации ей удастся убедить людей из своего окружения, что ее муж не имел любовницы? Представьте себе реакцию друзей, родственников! Они станут открыто потешаться. В самом деле, Эйвон, где ваша голова? Вы окончательно разрушите жизнь этой бедной женщины, которая, несомненно, и без того потрясена тем, что случилось. Дайте ей спокойно пережить траур!
– Но, мистер Снайдер, эти снимки служат доказательством, что у ее мужа никогда не было любовницы, что им бесчестно манипулировали и, самое главное, что его вероломно убили те, кто его шантажировал, – добавила она и, не дожидаясь ответа патрона, продолжила: – Они фальсифицированы, это очевидно. Симпсон был накачан каким-то веществом, и я сумею доказать это в своей статье как дважды два четыре. Посмотрите на этот снимок. Я сделала увеличение вот этой зоны, и здесь видно, что Симпсон не снял ботинок, тогда как сам уже улегся в кровать. Неужели вы, когда занимаетесь любовью, вы лично, снимаете только один ботинок?
– Мне плевать, Эйвон, на ваш ботинок, плевать! – сказал он, даже не удосужившись удостовериться.
Отчего Снайдер считал, что необходимо вести себя столь вульгарно? Получал ли он от этого настоящее удовольствие или считал, что подобный тон способен внушить журналистам почтение?
Он язвительно проговорил:
