Неприветливо встретила меня моя прародина: систематическим членовредительством.
Тут сильная рука скомкала рубаху на моей груди и приподняла меня над лежанкой.
— А этот! — закричал Гришка с рваными ноздрями. — Немец вот этот! Это ведь ты, Харитошка, привел его сюда! А поклянись — не служба ли он царская?
Секунды три, приподнятый за рубашку, висел я в воздухе.
Бить меня не будут, знал: Митек не даст. С грустью, сжимая волю в кулак, понял, что без применения специальных способностей не обойтись. Глянул в глаза Григорию. Его рука сразу разжалась. Очень мне захотелось, чтобы он принес ночной горшок, теплый, обогретый.
— Воды много выпил, — тихим, слабым голосом сказал я, на двор хочется, да холодно. Поди-ка, Гришенька, ночной горшок мне принеси.
Гришка торопливо выбежал в сени, послышалась возня, бабий взвизг, потом он спешно появился с глиняным кувшином, от которого еще шел пар.
— Вот-тя, — ласково, упреждая мои движения, говорил он. У бабы к разу и кипяточек был. Горшков нету, кувшинчик обогрели. Кувшинчик сойдеть? — с готовкой предупредительностью хихикнул он.
В избушке стояла тишина.
Харитон испуганно смотрел на меня. Серый кот, как по сигналу тревоги, с паническим “мяу” шмыгнул с подоконника под стол.
— Бог поможет! — кротко поблагодарил я Григория. Опустился на лежанку и умиротворенно позвал: — Кис-кис! Иди-ка сюда, мурлыка! Кис-кис!
Кот вынырнул из-под стола, взметнулся мне на грудь. Удовлетворенное утробное мурлыканье наполнило избушку примиряющим покоем.
Опытный старушечий шепоток заметил:
— Вон и мурлыка его признал! А мурлыка к чужому — ни-ни! И Харитон с Митьком да Гришка — вона для него стараются. Не иначе — божий человек!
“Божий человек, божий человек!” — зашептала избушка.
Круглое лицо Гришки кривилось. Он ошеломленно перекрестился, смотрел на меня, жалобно улыбаясь.
— Ты, Гришка, белены объелся? Продался Харитошке? — мурлыканье кота и тишину в избушке грубо нарушил властный голос: — Размурлыкались! Божий человек! — красавец в польском кафтане вскочил. — Не ты ли, Гришка, говорил, что Харитошка на службе Годунова? Намурлыкаешься под палачом! Крушить предателей надо! А тут друг друга лижут…
— Ты што, Прокофий! Што криком пошел? Иди — в Рязани у себя вопи! А здесь полюбовно надо! — укоризненно говорил Харитон.
— А мы, Ляпуновы, всегда за полюбовный разговор — да только за честный! Народили, прости, господи, божьего человека!
Прокофий Ляпунов выхватил одну лучину, поднес мне:
— Вы, братие, гляньте на ряшку своего божьего человека. Ишь отъел на божьих харчах!
— И верно! — радостно пробасил Митек. — Румянец во всю щеку! Дядь Харитон, а все твой навоз. Божий ты человек, Харитон!
Ляпунов ругнулся:
— Тьфу! Куда ни плюнь — все божьи люди!
А у меня румянец — не иначе: Трансмигрант перестарался при регенерации.
Я с любопытством, с каким-то тайным наслаждением смотрел на Прокофия Ляпунова, одного из будущих вождей народного ополчения в разгар Смуты. Единственный враг одолеет его — его собственный необузданный характер.
— А ну вас к богоматери! Лобызайтесь здесь! — Ляпунов выбежал из избушки.
Харитон крепко крикнул.
— Нельзя упускать Ляпунова! Нельзя!
Будто проснувшись, все кинулись следом.
БОЯРЫНЯ РОССОХВАТСКАЯ
Это была эпоха гибели московского престола Рюриковичей в бурях Смутного времени. На последнем Рюриковиче — царе Федоре Ивановиче — пресекся род, с которым шло становление централизованной Руси.
В Европе назревали религиозные войны — протестанты шли на католиков. Во Франции падала к закату царственная линия Валуа. В Германии нарождалась Тридцатилетняя война. В Польше скончался Стефан Баторий — самый заклятый враг Московского государства, отнявший у русских балтийские берега. Шла извечная борьба за передел мира.
Москва ежечасно ждала с юга нападения Крыма. В Казанском ханстве волновались черемисы. Правитель Годунов, отменный дипломат, вязал добрососедские отношения на границах — даже с шахом Аббасом, иноверцем, жаждущим прибрать единоверную Картлию и царя Луарсаба…
После ухода Прокофия Ляпунова Харитон решительно приказал всем собираться:
— Менять место будем, братушки! Знаю я этих хитрецов Ляпуновых, что Прокофия, что Захара. Митек, вздевай своего немца.
— Вот што, — сказал мне Харитон, — заедем мы сейчас в Россохватку. Дело у нас там незавершенное. Христопродавцу одному долг надо отдать. Все тихо-мирно. Только ты — как бы посланец Годунова, проездом в Москву, а мы — холопья твои. Переночевать нам, якобы. Ты уж на весь вечер боярина займи. Вот держи бритву, обрей щеки да подбородок, усики оставь.
Он внимательно наблюдал, как я брился. Улыбнулся заговорщицки:
— Таким тебя и мать родная не узнает… Однако, брат, вижу, никакой ты не немец. Чувствую, русак-то русак, да с заковыкой. Поди, из ведунов? Ведаешь волхвание, ведаешь!
Эк ты Гришку-рваную ноздрю заковал. Я и сам немножко ведаю. Только куда мне до тебя! Я вот навозом лечу. Думал, поначалу, и тебе помог… Навоз — что! Просто под рукой он всегда. Я силу в себе чую — только не всегда она во мне. А вот как ты Митька ухитрился исцелить да Гришку заворожил тут уж ведовство чистой воды! Слышал о таком, но сам впервой встретил.
Харитон напряженно ожидал ответа. В сущности, единственный приемлемый ответ он сам и подсказал — ведовство. У дохристианских славян были волхвы, гадатели, кудесники, ведуны, ведьмы: то, что родилось, быть может, у финнов и долго у них сохранилось. Финны верили, что отражением добра и зла является белая и черная магия: “Доброе, или белое божество проистекает из существа женщины, тогда как чернокнижие по своему характеру есть мужское”.
— Из византийских книг, — ответил я, — толику почерпнул.
— Ого! Чернокнижки, значит! Вот бы глянуть!
— В Москве покажу. “Книги волхвования” называется…
На богатых санях с тройкой мощных белых жеребцов, с криками сопровождающих верхоконных влетели мы в Россохватку.
С надрывным лаем ударились следом сторожевые псы.
На кондовом русском вел разговор я с боярином. Россохватский был не в духе, зевал, пучил глаза, борясь с сонливостью: ждал, когда же посланец Годунова отойдет ко сну.
Внезапно оживился и, доверительно склонясь ко мне, пожаловался:
— Намеднись немец-купец Николаус Ван-Куль из Москвы приехал, шиши умыкнули, прямо из Россохватки. Ты уж, гость дорогой, Борису Федоровичу покайся от меня: не уберег. Много ватажников развелось, стрельцов буду просить — охранять.
Распахнулась со стуком дверь, из соседней комнаты величаво вышла боярыня в тяжелом бархатном платье, с длинным шлейфом, волочащимся по полу.
Сначала Россохватский недовольно наморщился, но по мере приближения женщины лицо его принимало выражение безрассудного почтительного обожания.
— Цыпленочек! — капризно протянула боярыня. — Я жду, жду, когда же ты меня позовешь. Мне скучно! В Москву хочу! В Москву! — она топнула ногой, путаясь в подоле. — В глушь завез, ирод!
— Матушка! — упрекнул Россохватский. — Сколько уж раз говорено!
Я вскочил, поклонился, пытаясь встретить взгляд капризной боярыни. Она манерно-стыдливо прятала взор.
Жестокое разочарование! Это была не Нина! Как же так я напутал? Великий космос! Где ж теперь искать Нину?
Я растерянно лепетал любезности. Россохватский ревниво сопел. Беседа не удавалась. Боярыня скучала.
— Батюшки, — зевнула сладко она. — Баиньки хочется. Сидим здесь яко схимники. Ску-учно!..
Утром мы с Россохватским распрощались очень любезно.
Даже боярыня вышла на крыльцо. И вдруг блеснули изумрудной зеленью ее глаза, мгновенно притушенные тенью прекрасных, быстро опустившихся ресниц.
Но я уже сел в сани, и тройка рванула.
В МОСКВЕ
Так это была Нина? Но что за игру в узнавалки она мне предложила? Сколько времени я нахожусь на Руси вовсе не по заданию, стремлюсь вместе с нею вернуться в свое время, а она играет со мной в кошки-мышки. Сторицей отплатила мне она за своего Христоперского. Удивительно, что Трансмигрант не дает мне никакого руководящего указания, а ведь аварийная служба уже дважды приходила на помощь. Ни одного аварийного вызова — было предметом моей тайной гордости. На своей прародине — удосужился! — целых два. Ох, Нина, Нина: становилось понятно, что возвращаться в свое время она не хочет.
Мне без нее — тоже нельзя. Квадратура круга!
Приемный отец Ван-Куль отбыл в Голландию, широкой торговли организовать ему не удалось: опередила Англия. Королева Елизавета, зная положение на Руси от своих агентов Боуса и Гудсона, вела собственноручную переписку с Борисом Годуновым, величала своим братом. Английским купцам было позволено торговать вольной торговлей, пошлины с их товаров — брать не велено. Ван-Куль уговаривал меня отправиться с ним, но мне удалось отговориться на более поздний срок.
