Тут до ее слуха донеслись какие-то звуки. Кто-то появился на другой стороне каменной осыпи. Она услыхала чьи-то шаги. Кто бы это мог быть? Может, один из разбойников Борки? Затаив дыхание, она не смела пошевелиться; она замерла и стала прислушиваться. Ей хотелось уйти, прежде чем человек по ту сторону осыпи заметит, что она здесь.
И тут разбойник из шайки Борки начал насвистывать незатейливую песенку, которую она уже когда-то раньше слышала. Да, конечно же, она слышала ее раньше! Бирк насвистывал ее, когда надрывался, стараясь изо всех сил освободить ее от ниссе-толстогузок. Так, может, это сам Бирк так близко от нее? А может, все разбойники Борки насвистывают именно эту мелодию?
Ей до смерти хотелось узнать, как все на самом деле, но спрашивать она не могла, это было опасно. Все-таки ей во что бы то ни стало нужно было выведать, кто этот свистун. И она тоже принялась насвистывать. Очень тихо и ту же самую мелодию. Тогда по другую сторону каменной осыпи все смолкло, и долгое время было так отвратительно тихо, что она уже приготовилась удрать, если вдруг незнакомый ей разбойник Борки начнет перелезать через груду камней, чтобы запустить в нее когти.
Но тут она услыхала голос Бирка. Голос тихий и неуверенный, словно Бирк не знал, что ему и думать.
— Ронья?
— Бирк! — воскликнула она, обезумев от радости так, что у нее почти перехватило дыхание.
— Бирк, о, Бирк!
Потом она замолчала, а затем спросила:
— Правда, что ты хочешь быть моим братом?
Она услыхала, как он смеется за каменной осыпью.
— Сестренка, — сказал он. — Я рад слышать твой голос, но мне хотелось бы и видеть тебя тоже. Ты все такая же черноглазая, как и прежде?
— Приди и посмотри! — ответила Ронья.
Больше она не успела произнести ни слова. Потому что вдруг услыхала нечто, от чего у нее снова перехватило дыхание. Она услыхала, как тяжелая дверь подземелья далеко-далеко за ее спиной отворилась, а потом с шумом захлопнулась. И вот теперь кто-то уже спускается по лестнице. Да, кто-то идет, и если она сейчас же не придумает, что ей делать, она погибла! И Бирк тоже! Она слышала шаги, все ближе и ближе. Кто-то медленно и неотвратимо шел по длинной галерее. Она слышала шаги, она знала, что они означают, и все же стояла, застыв на месте, словно неподвижное, парализованное страхом животное. Но в последний момент она все же пришла в себя, к ней вернулась жизнь, и она быстро прошептала Бирку:
— До завтра!
Затем ринулась навстречу тому, кто шел по галерее. Кто бы это ни был, нужно во что бы то ни стало помешать ему увидеть, что она натворила с каменной осыпью.
Это был Пер Лысуха, и при виде Роньи лицо его просветлело.
— Как я искал тебя! — сказал он. — Ради всех диких виттр, умоляю, скажи мне, что ты здесь делаешь?
Она быстро взяла его за руку и заставила повернуть назад, пока не было еще непоправимо поздно.
— Нельзя же вечно расчищать снег, — сказала она. — Идем, теперь я хочу выбраться отсюда.
И вправду ей этого хотелось! Лишь сию минуту дошло до нее, что она натворила. Ведь она открыла путь в крепость Борки! И Маттис непременно об этом узнает! И узнает не потому, что хитер, как старый лис. Ведь просто нельзя не понять, что отсюда наконец-то можно проникнуть в крепость Борки. Об этом он и сам мог бы давным-давно догадаться, думала Ронья. Счастье, что он так и не догадался. Как это было ни удивительно, но ей больше не хотелось, чтобы кого-либо из разбойников Борки выгнали из Маттисборгена. Они должны были остаться здесь, ради Бирка. Бирка нельзя было выгонять отсюда, и если она только сможет помешать этому, никто не посмеет проникнуть в крепость Борки тем путем, который она открыла. Потому ей нужно позаботиться о том, чтобы Пер Лысуха ни о чем не догадался. Он шел рядом с ней, и вид у него был, как всегда, хитрый и таинственный. Можно было подумать, что он знает все тайны, какие только есть на свете. Но как он ни был хитер, Ронья на этот раз его перехитрила. Ее тайну он не открыл. По крайней мере, не открыл до сих пор.
— Ну, нельзя же вечно расчищать снег, — в этом Пер Лысуха был с ней согласен. — Но играть в кости можно день и ночь. Или нет? Как по-твоему, Ронья?
— Играть в кости можно день и ночь. А особенно сейчас, — ответила Ронья и быстренько потащила его за собой по крутой подземной лестнице подземелья.
Она играла в кости с Пером Лысухой до тех пор, пока Лувис не запела Волчью песнь. Но мысли о Бирке не выходили у Роньи из головы.
«Завтра! — Это была ее последняя мысль перед тем, как заснуть в ту ночь. — Завтра!»
7
И вот наступило это «завтра», и теперь она должна пойти к Бирку. Ей нужно отправиться в путь как можно скорее. Надо улучить миг, когда другие станут заниматься своими утренними делами, а она останется одна в каменном зале. Ведь в любую минуту мог вынырнуть Пер Лысуха, а ей хотелось избежать его вопросов.
«Я могу поесть и в подземелье, — думала она. — Здесь все равно спокойно не поешь».
Она быстро сунула хлеб в кожаный мешочек и налила козьего молока в деревянную флягу. И, никем не замеченная, исчезла под сводами подземелья. Вскоре она была уже у каменной осыпи.
— Бирк! — закричала она, страшась, что он не придет. Но никто не ответил ей за грудами камней, и она почувствовала такое разочарование, что чуть не заплакала. Подумать только! А если он не пришел? Может быть, он обо всем забыл? А может, раскаялся? Ведь она была из шайки Маттиса, врага Борки. В конце концов, быть может, он не захотел иметь дело с такой, как она.
И вдруг кто-то за ее спиной дернул Ронью за волосы. Она так испугалась, что вскрикнула. И надо же было снова подкрасться сюда этому Перу Лысухе! Шныряет тут и мешает ей.
Но это был не Пер Лысуха. Это был Бирк. Он стоял и смеялся, а его зубы блестели в темноте. При свете фонарика она больше ничего разглядеть не могла.
— Я долго ждал тебя, — сказал он.
Ронья почувствовала, как в душе ее затеплилась радость. Подумать только, у нее есть брат, который долго; ждал ее!
— Ну а я? — сказала она. — Я ждала с тех самых пор, как избавилась от ниссе-толстогузок.
Потом они некоторое время не могли произнести ни слова, и только молча стояли, несказанно довольные тем, что они наконец вместе.
Бирк поднял свою сальную свечу и осветил лицо Роньи.
— У тебя по-прежнему черные глаза, — сказал он. — Ты все такая же, только чуточку побледнела.
И тут Ронья заметила, что Бирк не похож на самого себя, каким она его помнила. Он сильно исхудал, лицо его стало совсем-совсем узким, а глаза большими-пребольшими.
— Что ты с собой сделал? — спросила она.
— Ничего, — ответил Бирк, — но я не так уж много ел все это время. Хотя мне и доставалось еды больше, чем кому-либо другому в крепости Борки.
Ронья не сразу поняла, что он имел в виду.
— Ты хочешь сказать, что у вас нет никакой еды? Что вы не наедаетесь досыта?
— Сытым никто из нас не был давным-давно. Все наши припасы уже кончаются. И если весна наступит не скоро, мы все уберемся отсюда. Точь-в-точь как ты хотела, помнишь? — спросил он и снова засмеялся.
— Но это было тогда, — возразила ему Ронья, — в тот раз у меня не было брата. А сейчас у меня есть один.
Она раскрыла свой кожаный мешочек и дала ему хлеб.
— Ешь, если ты голоден, — сказала она.
Бирк издал какой-то странный звук, похожий на легкий вскрик. И он взял в каждую руку по толстому ломтю хлеба, а потом стал есть. Казалось, Роньи там не было. Он был наедине с хлебом и проглотил его весь, до последнего ломтика. Тогда Ронья протянула ему флягу с молоком, и он жадно поднес ее к губам и пил до тех пор, пока фляга не опустела.
После этого он смущенно посмотрел на Ронью.
— Ты должна была съесть и выпить это сама?
— Дома у меня есть еще, — сказала Ронья. — Я не голодна.
И она мысленно увидела пред собой богатейшие припасы в кладовой Лувис: чудесный хлеб, козий сыр и масло из молочной сыворотки, и яйца, а также бочонки с солониной, копченые бараньи окорока, висевшие под потолком, лари с мукой, и крупами, и горохом, кувшины с медом, корзинки с орехами и мешочки, набитые разными травами и листьями, которые Лувис собирала и сушила как приправу к куриной похлебке, которой она иногда всех их кормила. Ах, эта куриная похлебка! Ронья почувствовала, как ей захотелось есть, когда она вспомнила, как вкусна курятина, особенно после солонины и копченостей, которыми разбойники кормились всю зиму напролет.
Но Бирк, видно, голодал по-настоящему, она не понимала почему. И ему пришлось ей объяснить.
— Сейчас мы просто нищие разбойники, понимаешь?! До того как мы пришли сюда, в Маттисборген, у нас тоже были и козы, и овцы. Теперь у нас остались только лошади, и их мы приютили на зиму у одного крестьянина, далеко за лесом Борки. Спасибо и за это, ведь иначе мы бы их, верно, уже съели. У нас был небольшой запас муки, но теперь и он истощается. Тви, тьфу, ну и зима у нас была!
