себе Джузеппина, разрывал ее сердце на части. Стук колес скачущей по бесформенным камням проселочной дороги кареты заглушал плач блистательной звезды итальянской оперы. Рыдания теснили ее грудь, боль сжимала горло. Слезы текли по красному распухшему лицу, и она не пыталась их унять. Дорога длинная. Она еще успеет.
На понедельничную же репетицию «Оберто» синьорина Стреппони явилась отдохнувшей и посвежевшей, как и полагается после выходных за городом. Однако работе, похоже, не было суждено начаться. Темистокле Солера принес в театр страшную новость: в пятницу по полудню, проведя три дня в неожиданно начавшейся горячке, скончался сын Джузеппе Верди, Ичилио.
Музыканты скучали на своих местах в оркестровой яме, труппа понуро сидела на расставленных на сцене стульях. Мерелли маршировал взад и вперед напротив них. Звук его каблуков, нагнетал тишину, как тикающие часы в экзаменационном зале.
– Они потеряли дочь в прошлом августе. Маргарита две недели не вставала с кровати, – проговорил Солера, сидевший на своем привычном месте в первом ряду.
– Дочь? – переспросил кто-то из труппы.
– Вирджиния Мария, – кивнул Солера, – покинула этот мир до своего второго дня рождения. Через месяц после появления на свет Ичилио и за месяц до того, как Джузеппе перевез семью в Милан.
– Как внезапно… – произнесла Джузеппина.
– Меньше четырех недель до премьеры… – задумчиво протянул Мерелли, который все еще ритмично шагал по сцене.
В ответ на это Джузеппина смерила своего импресарио несколько более осуждающим взглядом, чем должна была бы себе позволить.
– Мое почтение, господа! Примите искренние извинения за опоздание, – раздался всем знакомый голос у бокового входа в зал. В дверях стоял Джузеппе Верди.
Он был бледен, но абсолютно собран. В зале, где находилось больше сорока человек, никто не позволил себе даже пары фраз шепотом. В воцарившейся тишине Верди направился к своему месту.
– Начнем со второго акта, речитатив и ария Оберто, – произнес он.
Кивнув артистам в знак того, чтобы те занимали позиции, Мерелли молча ушел со сцены. Стулья разобрали, музыканты взялись за инструменты. Через десять минут репетиция уже шла полным ходом. Только вот с этого дня маэстро перестал проявлять в работе чрезмерную эмоциональность. Сказать по правде, какие-либо эмоции во время репетиций от него не видели вовсе.
За неделю до премьеры «Оберто» погода в Милане совершенно испортилась. Ноябрьское небо было затянуто облаками, на горожан который день мелкими иголками сыпался редкий противный дождь. Поздним вечером Джузеппина вышла из служебного входа Ла Скала и зябко поежилась. Она уже собиралась принять услужливо протянутую руку Саверио и сесть в карету, когда заметила едва различимого в ночной мгле Верди на другой стороне улицы. Он стоял, прислонившись к каменной стене здания закрытого бара.
Сделав знак Саверио подождать и отмахнувшись от предложения подать ей зонт, Джузеппина направилась к Верди. Лишь подойдя к нему на расстояние вытянутой руки, она увидела, что, бормоча себе под нос какую-то мелодию, он низко наклонил голову и разглядывал свой ботинок, которым отбивал ритм по мостовой. Пальцами руки он барабанил по лбу аккорды в такт этому ритму. Ни дождя, ни того, что он насквозь промок, он не замечал, как не видел и стоявшей перед ним Джузеппины.
Она положила руку ему на плечо. Он вздрогнул и поднял голову. Осторожно, как будто пытаясь не потревожить хрупкий сон дитя, другой рукой она убрала с его лба ладонь, игравшую аккорды. Он сжал ее запястье. Какое-то время они молча смотрели друг на друга, потом он попытался заговорить, но слова задавили слезы. Она провела рукой по его волосам, и сдержаться он уже не мог. Она обняла его, он прижал ее к себе, что было сил. Он плакал у нее на плече как мальчишка, плакал впервые лет с девяти, и часть его невольно удивлялась тому, каким было упоением размякнуть и рыдать навзрыд, давая себе утонуть в собственном горе.
На премьере «Оберто», как и на каждой премьере в звездном Ла Скала, помпезный пурпурно-золотой зрительный зал изо всех сил старался вместить желающих и еле справлялся с этой задачей. Никем не узнаваемый Верди стоял у входа в оркестровую яму и наблюдал за последними приготовлениями к представлению. На верхнем этаже галерки толпились, тесня друг друга плечами, простые горожане. Знатные синьоры и их спутницы чинно занимали места на пяти ярусах балконных лож и в партере. Больше всего Джузеппе волновала одна из лож на третьем этаже. То и дело он бросал взгляды на пока никем не занятые там кресла.
Бартоломео Мерелли с супругой уже сидели в центральной ложе. Джузеппе посмотрел на синьору Мерелли. Шикарная молодая женщина в самом изысканном наряде скучала. Джузеппе показалось, что она уже терпеливо ждет, когда вечер закончится. По левую руку от Мерелли сидела еще одна пара. Молодая дама в экстравагантном наряде, в шляпе с огромным страусиным пером, с надменно поднятым подбородком и вышколенной грацией каждого движения явно принадлежала к высшему сословию. Синьор Мерелли вел себя с ней подчеркнуто почтительно. Компанию даме составлял грузный синьор лет пятидесяти со слишком простодушным для аристократического общества лицом, который явно боролся со сном.
Джузеппе вновь взглянул на ложу третьего этажа. Там уже сидели Антонио Барецци и Маргарита. Синьор Антонио приветственно помахал зятю и ободряюще кивнул. Другой рукой он крепко держал ладонь Маргариты, которая была настолько бледна, что казалась прозрачной на фоне утопающего в золоте пурпура. Глаза Джузеппе и Маргариты встретились, и она попыталась улыбнуться. Искренне попыталась, но, видимо, любое проявление эмоций мгновенно рождало лишь слезы, а потому, чтобы не заплакать, ей пришлось отвести взгляд. Верди угрюмо отвернулся и сел на композиторское кресло. Зрители заняли свои места, оркестровая настройка утихла, воцарилась тишина. Верди закрыл глаза.
Джузеппе вдохнул полную грудь воздуха, и голос Джузеппины, проникнув куда-то глубоко внутрь, привел его в благостное забытье. Где-то далеко, на краю сознания проскочила мысль: «Этот голос – самый прекрасный, что есть на земле», и все мысли угасли, не смея более нарушать таинство звуков.Четыре звонких скрипичных аккорда, духовые осторожно вступили легкой мелодией, перебившие их переливами флейты добавили кокетства, и вот они уже все вместе флиртуют с публикой, пока их не прерывает фортиссимо оркестрового тутти. Облако рожденной им музыки окружило Джузеппе, и он уже не чувствовал ни боли, ни волнения. Увертюра подошла к концу, в свои права вступил хор, он уступил место тенору Рикардо. Мягкий, серебристый тембр певца обласкал зал кабалеттой, и зазвучало сопрано Леоноры.
Два часа продолжалось действо на сцене, и два часа Джузеппе не открывал глаз. Но вот последний аккорд. Занавес. Верди открыл
