Если, таким образом, смерть не есть неизбежный закон людей, то спрашивается: откуда и как она произошла?
Слово Божие, к которому мы теперь, как и всегда, должны прежде всего обратиться, показывает нам, что смерть есть естественное наказание за грех наших прародителей, наказание, сначала постигшее их самих, а затем и все происшедшее от них человечество.
Мы сказали, что смерть есть наказание и притом естественное, т. е. такое, которое само собою вытекало из совершенного первыми людьми греха, как его прямое следствие, и сопровождалось неизменным лишением их средств для бессмертия и по телу (т. е. возможности вкушения от плодов древа жизни). Что она является для человека наказанием за грех, это ясно видно из угрозы за нарушение заповеди: в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь (Быт. II, 17). Сюда же относится и распоряжение Божие об изгнании Адама из рая и об удалении его от древа жизни, плоды которого сообщали ему бессмертие по: телу (Быт. III, 22-23). И ап. Павел учит: возмездие за грех – смерть, а дар Божий – жизнь вечная во Христе Иисусе, Господе нашем. Но смерть, как мы сказали, есть наказание естественное, которое само собой вытекало из природы греха падшего человека, а не было искусственно установлено Богом.
Если педагог дает своему воспитаннику наставления не вкушать незрелых плодов, под опасением болезни, то очевидно, что не он устанавливает болезнь наказанием за ослушание со стороны воспитанника, но эта болезнь есть естественное следствие, вытекшее из устройства его организма и только опытным наставником предусмотренное и предупрежденное.
Таков характер естественного наказания.
Из сказанного ясно, что не Бог причина смерти, а грех человека произвел смерть, или смерть произошла вследствие злоупотребления свободою человека, которую неизменяемый Бог не мог отнять, раз давши её человеку. Бог только установил строгое соответствие между грехом и смертью, которое только в том случае должно было обнаружиться, когда грех был бы совершен. В противном случае, эта связь греха со смертью для людей, если бы они до сих пор оставались святыми, не была бы, по всей вероятности, известна, как и многое другое, что находится в планах Божиих: но, всматриваясь в это соответствие греха и смерти, мы не можем не поражаться глубиною премудрости и благости Божией, установившей в смерти как естественном наказании за грехи могущественное средство, при помощи которого человечество делалось способным к принятию спасения и могло снова возродиться к жизни. Смерть есть дело величайшей премудрости Божией, ибо что другое, кроме смерти, может уничтожить греховную деятельность человека, состоящего из души и тела? Только разобщение тела от души, т. е. смерть, может лишить человека того органа, при помощи которого главным образом грешил человек, того телесного состава, который и сам, проникнутый грехом во всех частях – в плоти и крови, предрасполагал человека к греху. Самое возникновение в душе первых людей греховного желания произошло не без посредства тех органов тела, при помощи которых человек вступил в непосредственное отношение к миру: зрения (похоть очей) и плоти вообще (похоть плоти). Лишение телесного состава, что происходит в смерти и через смерть, избавляет человека от множества греховных движений, пороков и страстей. Дух человека, оторвавшись от телесной оболочки, лишается своего важнейшего греховного орудия. В телесной смерти человека, полное существо, жизнь и деятельность которого состоит из души и тела, заключено премудростью Божию и великое преимущество человека пред бесплотными духами – на случай грехопадения его.
Первый грешит на земле по преимуществу телом, по крайней мере, и для духовных страстей человека материалы доставляются от мира и плоти; с прекращением жизни в теле прекращаются греховные стремления и возникновения новых грехов; вторые, бесплотные духи, из которых некоторая часть по своем грехопадении сделалась злыми духами, будучи по своему существу одной духовной природы, которая умирать не может, грешат духовными грехами, которые продолжаются вечно и способны к бесконечному развитию. Вот почему грех дьявола, возникший раз и не подавленный им, развивался постепенно и достиг такой страшной степени зла, при которой сделалось невозможным обращение к Богу. Кроме того, грех человека, будь он далее чисто духовного происхождения (например, зависть, гордость и т.п.), болезненными переменами в теле, которые являются как следствие его, и наконец, смертью ослабляется и не доходит до сатанинской степени зла; грех же дьявола, не встречая преград ни в болезни, ни в смерти, развивается до бесконечности; для первого возможно спасение, для второго – нет.
в) Смерть есть величайшее дело милосердия и любви Божией к роду человеческому. В самом деле, что сталось бы с человеком, если бы он, не получив заслуженного им наказания после нарушения заповеди Божией, оставался навсегда жить? Не повлияла ли бы на него самым гибельным образом надежда на безнаказанность? Нет сомнения, что он стал бы все смелее и смелее совершать грехи и, наконец, дошел бы до такой нравственной порчи, до такого восстания и ожесточения против Бога, до которого ниспал некогда светлый, высокий, бесплотный дух, сделавшись потом сатаною.
Но, получив в свой удел болезни и смерть, как наказание за грех, человек смирился пред Богом и призвал над собою карающую десницу всемогущего Творца.
Вместе с тем при краткой, хотя и греховной жизни, он не мог дойти до такого нравственного падения, которое сделало бы для него невозможным принять и усвоить ту спасительную помощь, которая ему некогда будет подана премудрым и всеблагим Богом. Таким образом, смерть, как естественное наказание за грехи, тесно связана с планами Божиими о спасении людей. её вступление в историческую жизнь рода человеческого, происшедшее не по воле всеблагого Бога и не составлявшее для людей естественного закона, сделалось в руках премудрого промысла, после грехопадения человека, самым сильным средством, как к уменьшению количества грехов, так и самым могущественным препятствием к бесконечному их развитию» [14]
9. Смерть – только метаморфоза [15].
Все мы со страхом относимся к смерти, что доказывается и обычным восклицанием, невольно вырывающимся у нас при известии о чьей-либо кончине: «Ах, бедный, он умер!» – говорим мы, внутренне радуясь от сознания, что мы еще живы, а тот несчастный перестал жить. От умирающего скрывают, что час его настал: близкие тщательно оберегают его покой, неосторожным словом боясь намекнуть на предстоящий его переход туда. Высшее наказание, налагаемое на преступника, – отнятие у него жизни.
Посмотрим, насколько мы правильно относимся к тому, что обойти не во власти нашей. Посмотрим, не сами ли мы, – кто от страха вдумывается в этот «ужасный вопрос», кто по легкомыслию, – добровольно отворачиваемся от «просветов», время от времени пропускающих, хотя и слабые, а все же лучи, сквозь густую «завесу», отделяющую от глаз наших следующую стадию нашего бытия, т. е. от «лучшего мира», о близости к нам которого большинство из нас и знать ничего не желает. В самом деле, нельзя не удивляться беспечности, с какою почти все мы относимся к самому важному вопросу: жить или не жить после смерти? Только тогда, когда удар судьбы отнимает от нас дорогое нам существо, в тоске своей по нем мы впервые начинаем задавать себе вопросы: «Где теперь он или она?… И в самом деле, существует ли нечто за пределами гроба?… Быть может, все кончено?… И никогда, по всей вероятности, мы не увидимся?! Но, впрочем, кто знает, быть может, и не все со смертью кончается?… А если не все здесь на земле кончается, если душа переживает тело свое, то каким путем убедиться в бессмертии, а главное в том, что дорогое существо, продолжая жить, помнит нас и там?…» PI вот, начинается искание. И открывается истина тем, кто сам идет ей навстречу, зорко вглядываясь в лучи света, которых вовсе не так мало и не столь они редки, как мы полагаем. Пусть искренние искатели только постараются прислушиваться, присматриваться к намекам, служащим доказательством тесной связи того мира с нашим. Чем зорче мы будем присматриваться, чем пристальнее станем прислушиваться к этим намекам, тем скорее удастся нам убедиться в великой истине того, что земля служит только первою ступенью к индивидуализации нашего вечного я.
В поисках истины, прежде всего, следует понять, что мы напрасно привыкли относиться слишком метафизически к «сути», оживляющей наш бренный организм. «Сто» эта вполне реальное существо, одаренное формой и волей; но, принадлежа по своей крайне эфирной вещественности [16] к предметам настолько тонким, что они не могут быть уловимы пятью нашими земными ограниченными чувствами, она ускользает от нашего зрения, как и многое другое, чего мы не видим и не слышим, и что, тем не менее, существует в экономии природы. «Суть» эта самостоятельно и более полною жизнью живет после отпадения с нее грубо материального тела, стеснявшего её волю, её движения. Выделившись из бренной оболочки, приспособленной только влачить свою жизнь, ползая по земле, «суть» оказывается живущей в иной степени бытия, во всех отношениях более полно, более интенсивно, нежели земное её существование.
