В тот день у нас — у десяти участников охоты — было право на один выстрел. Не так уж и мало, если это выстрел по самому могучему зверю русских лесов. Мы по знали, кому выпадет счастливый номер — да и выпадет ли он кому-нибудь?! — но всем поровну принадлежали волнения ожидания, тайного созерцания лесной жизни, потревоженной загонщиками, торопливо уходящей в глубины леса от крикливой цепочки людей. И удивительно было в обыкновенных охотничьих угодьях в течение десяти минут загона увидеть столько промысловых животных, сколько в ином заповеднике не увидишь и за день скитаний.
Мы уже знали, что из этого крупного военно-охотничьего хозяйства, лежащего на слиянии Нерли и Медведицы с Волгой, ежегодно сотни зверей и птиц расселяются по другим районам страны, и все же одно дело — слышать, другое — воочию убедиться, сколь плотно здесь лесное население. Костер дикой жизни, когда-то угасавший, вновь ярко заполыхал, раздутый усилиями человека. Далеко разносятся его угольки, и если там, куда падают они, сумеют уберечь теплинки жизни, новые костры ее заполыхают во всю силу. В природе ничто не разгорается так быстро, как пламя жизни.
Сегодня законы государства охраняют природу так же, как охраняют они ценности, созданные трудом человека. Однако законы могущественны лишь там, где на страже их поставлены люди, которых в зеленую мастерскую приводит не каприз судьбы, а любовь к родному краю, ведь егерская служба меньше всего тешит устремления корысти и честолюбия.
В то утро, перед выходом на облаву, инструктировал нас сам Михаил Борисович, начальник хозяйства. Большой, косая сажень в плечах, одетый в защитного цвета меховую куртку, он кажется великаном — под стать здешним богатырским лесам. Лицо бронзового цвета, отмеченное следом немецкой пули, кажется суровым, а глаза — два лесных ключа: душу видно. Но и твою душу они тоже видят. Хорошо встретить такого человека в лесной глухомани, если ты пришел с добрыми намерениями и не надо прятать от него ни снасти, ни собственных глаз.
Тридцать с лишним лет Михаил Борисович служит русской природе. Еще раньше послужил он ей на солдатском поприще, защищая от врага, которого и сравнить-то нельзя со стихийными бедствиями. На войне, на краю жизни и смерти, человек острее чувствует земные привязанности, собственное предназначение. Как знать, не в тот ли час, когда окровавленный припал к родной земле, подумал он о высшей драгоценности всей жизни, которую она вскормила?.. Михаил Борисович стал егерем, едва отгремели бои…
Тяжелого труда требует зеленая мастерская. Стужа, метель, дождь ли — ежедневно вставай до зари. Десятки верст по лесным и болотистым бездорожьям, тонны кормов для животных, которые надо заготовить, сберечь, вовремя заложить в кормушки, утомительный и тонкий труд по сооружению гнездовий, порхалищ, солонцов, по отлову и расселению зверей и птиц, организация охот, многолетние тревоги о новоселах, охранная служба, стычки с браконьерами… Сколько трудных случаев, опасных происшествий и настоящих драм хранит память егеря!
Вот и минувшим летом смерчи пожаров черными язвами обезобразили соседние лесные края. Здесь же огню погостить не довелось, хотя за три месяца небывалой засухи солнце превратило травы и листья в порох, торфяные болота — в гигантские залежи сухого трута, а настойчивые суховеи, казалось, искали неосторожно оброненную сигарету, горячий пепел костра или тлеющий ружейный пыж, чтобы до неба раздуть ненасытное пламя. Нет, не нашлось по всей округе зловещей искры: как солдаты, стояли на постах егеря во главе с Михаилом Борисовичем, помогая лесникам, и жители окрестных селений делили с ними тревожные дни и ночи.
Говорили мне егеря, будто бы в ту ночь, когда пришел долгожданный дождь — черный, свирепый, по-осеннему ледяной. — жители охотничьей базы выбежали из домов и при свете срывающихся молний увидели посреди просторной поляны, в потоках сплошного ливня, неподвижную человеческую фигуру. Узнав начальника, пытались зазвать в дом — в пятьдесят лет ледяной душ не шуточки, — однако он мок до конца, словно собственной кожей хотел испытать силу дождя, первого за три месяца, самолично проверить, имеет ли право в эту ночь спокойно уснуть…
Главный враг лесов — пожар — меньше всего страшен там, где у зеленого друга людей кроме хозяина-лесника есть хозяин-охотник. Когда в лесу берегут древесину — это одна бережливость. Когда вместе с нею берегут красоту и целительный воздух — это уже другая бережливость. Надо помнить, что лес — еще и дом для зверей и птиц, без которых природа теряет живую душу.
…Инструктировал нас Михаил Борисович обстоятельно, четко отделяя одно слово от другого, словно впечатывал их в нашу память. Для примера скупо рассказал пару историй — из тех, что называют скверными. Не пугал — остерегал от легкомыслия и безалаберщины. Хмурился и умолкал, давая нашему воображению поиграть минуту, чтобы крепче запомнилось. Улыбнулся при последних словах:
— Кто в себе не уверен, прошу не стесняться. Лучше сейчас проявить решительность, чем потом — растерянность. Не на зайца идем и не в одиночку. Я уж новичков поближе к себе поставлю, если коллектив не возражает.
Коллективная охота ответственна, и нелегка она жесткой дисциплиной. Если ты не готов безмолвно повиноваться каждому слову и знаку старшего команды, не охая и не вздыхая идти за ним длинные версты через снега и буреломы, в тридцатиградусный мороз с ветром неподвижно стоять на номере час и другой, если не веришь в твердость собственной руки и зоркость глаза, если способен забыть, что держишь смертоносное оружие, а справа и слева — твои товарищи, и любой неясный предмет повсюду, доколе хватает глаз, может оказаться человеком, если по самонадеянности или небрежности можешь сойти с номера до конца облавы или, сходя по команде, не разрядить оружия, — лучше остаться у самовара в теплом домике базы.
Охотники любят пошутить, но лишь после того, когда ружья разряжены и упакованы в чехлы.
А в наших ружьях — пулевые патроны…
Явственней звучат голоса загонщиков, и тревожный вскрик сойки в глубине елового распадка будит в душе тревогу и надежду. «Быть может, сегодня мой номер — счастливый?..» Позволяю глазам обратиться в сторону соседа, но и такого движения достаточно, чтобы сидящая в полуметре синица вспорхнула с ветки, тревожно тенькая.
Сосед в белом полушубке — точно снеговик возле побеленной елочки. Зовут его Виктором, он — старший охотовед. Неподвижная поза человека способна выдать и настороженность, и тревогу, и нетерпение. Виктор — несокрушимо спокоен и в спокойствии своем удивительно похож на начальника хозяйства. Но слышал ли Виктор сойку?..
Позже, когда в кругу охотников старший охотовед станет рассказывать редкие подробности звериного быта, кто-то посоветует ему засесть за научную работу. Виктор смущенно рассмеется: «Что вы! Грамотешка-то у меня — пушной техникум да двенадцать лет практики в нашем хозяйстве…» И понятно мне станет, что человеку с подобной «грамотешкой» не так уж и трудно было понять, о чем сказала сойка. А сказала она — идет зверь, но не тот, которого мы ждали.
Зыбкая тень скользнула среди неподвижных деревьев, и почудилось: не Волга журчит подо льдом за опушкой леса, а своенравная дочь Амура — Уссури. Олень-цветок… Да не один — три сразу!..
Сколько тысячелетий понадобилось бы природе на расселение пятнистых оленей аж до берегов среднерусских рек? Скорее всего, земного времени просто не хватило бы. А человеку на такие дела требуются считанные дни. И даже часы, ибо все чаще звери, птицы и рыбы из края в край земли путешествуют в заоблачных высях. Многие ли знают, что ныне в калининских лесах живет и множится олень-цветок?.. Мы видели целые пятнистые стада у зимних кормушек, лебединые шеи грациозных зверей, сливающиеся с березовым белоствольем, настороженно повернутые головы, темные глаза, печально-вопросительные, доверчивые, как у детей. Олени — настоящие дикари летом, но едва падут снега и ударят морозы — жмутся к человеку, идут на голоса егерей, особенно тех, что пополняют кормушки. Уссурийские зимы не уступят суровостью среднерусским, и все же люди не могут оставить на произвол судьбы стадо пятнистых оленей — этот новый костер жизни, зажженный их трудом в тиши калининских лесов, — пока искры его не вызовут множество новых очагов, не нуждающихся в присмотре человека, способных сохранять неумирающее тепло среди самых жестоких и длительных стихий, которые время от времени бывают в нашем северном крае. И между прочим, почти каждый год возникают все новые оленьи стада за границами охотничьего хозяйства, а это значит — еще одно замечательное животное становится не чужеродным гостем, а естественным детищем русских лесов.
…Неслышно плывут точеные головы оленей над мелким ельником, вдоль безмолвствующей линии стрелков; к дальнему флангу, где стоит на номере самый страстный из наших фотолюбителей. Какая буря теперь в душе его! Фотоаппарат на груди, и три красивейших зверя неспешно скользят в стеклянной глубине «телевика», но дисциплина охоты повелевает не двигаться. Тот, кого мы ждем, тоже умеет ходить неслышно, и появление его часто внезапно…
