— Снимайте! Это мы ее построили! Лёва, Валера, я… Галя, Таня… Алеша… ну и еще, конечно, тысяч двенадцать народу…
Потом на машине же через длинный тоннель в скале мы въехали на гребень плотины, вылезли и встали под дождем на ветру, как на взлетной полосе аэропорта, глядя в сторону рукотворного мора — щетинистая, сизая вода, казалось, напирала и давила на изогнутую черной дугой плотину.
Туровский что-то сказал, показывая под ноги.
— Что?! — переспросил Никонов.
— Ведет… себя… адекватно! — Он обернулся к плачущей от радости или от ветра Тане. — Упирается же в берега… всё движение гребня вперед-назад сантиметров двадцать… возвращается в первоначальное положение. Нет остаточной деформации! Даже лучше, чем думали когда-то проектировщики…
Никонов услышал, хлопнул директора по спине:
— Не хвастайся! А в галереях? Помнишь, в сапогах бегали?.. Сильно просачивается?
— А поехали! — кивнул на машину директор. — Можно в домашних тапочках ходить.
— Верю-верю, — скалил зубы и вскидывал руки к небу Никонов. — Вот, блин, махину слепили, а?! Сейчас бы водочки. Да с рыбкой хорошей.
— А все готово, — отвечал, улыбаясь смущенной знаменитой улыбкой, хозяин ГЭС. Не первых гостей он сюда, под облака, завозил, и не первые гости, озябнув от холода и красоты, вспоминали о горячительном…
И правда, подкатила «тойота» — вышла девица в кокошнике, с подносом, на подносе хлеб-соль (в солонке мигом набралась вода), рюмки с водкой тряслись на ветру, дольки малосольного хариуса сверкали…
А через минут десять наши герои, обнявшись на гребне плотины, пели, срывая голоса:
— Я не знаю, где встретитьсяНам придется с тобой…Глобус крутится-вертится,Словно шар голубой…
Хрустов не пел, но и он растрогался, кивал своим мыслям, глядя вниз, на рассыпавшийся вдоль берега в сизом сумраке городок строителей с его унылыми двухэтажными бетонными домами и дощатыми бараками, которые начальство так до сих пор и не снесло…
— Жила бы страна родная,И нету других забот!И снег, и ветер…И звезд ночной полет…
Сергей Васильевич здесь, на крыше плотины, совершенно преобразился: пиджак расстегнул, галстук сорвал и — в карман, плащ хлещется позади, как черное пламя, а глаза, как у Петра Первого, сверкают.
А тут еще на гребень плотины вырулила очередная серебристая иномарка, из нее улыбаясь вылез молодой, широкоскулый, с усищами подковой, с бархатными ресницами вокруг карих глаз директор алюминиевого завода Тарас Федорович Ищук.
— «Муха» пр-рилетит завтр-ра, — прорычал он, как Высоцкий. — А вы уже под мухой? Без меня?!
Ищук поцеловал ручки Галине Ивановне и Татьяне Викторовне, кивнул Хрустову, распахнул объятия Никонову:
— Наслышан, наслышан… поздравляю… А я — Ищук… расшифровывается: ищу К, то есть компанию. Конечно, компанию хорошую. — Затем он вопросительно глянул на меня.
— Наш человек, из музея Сибири, — пояснил Сергей Васильевич. — Когда все помрем, народ придет смотреть наши портреты к нему.
Туровский кивнул вниз:
— Ко мне?
И мокрые, забравшись в машины, мы съехали на площадь перед дирекцией. И Туровский, открыв свой зонтик над женщинами, повел всех под навес крыльца — он приглашал нас в свой кабинет.
Однако, в сверкающем белым мрамором холле Никонов, остановившись, переглянулся с женой, и та устало-кокетливым голосом пропела:
— Мальчики, отпустите нас домой. У нас свои разговоры.
— Да, да, да! — как бы согласился Сергей Васильевич. — Мясца там пожарьте на ужин. Лёвка поруководит.
Но бледный и сгорбленный Хрустов не пожелал уезжать.
— Давно не виделись… — пробурчал он. — Я вполне ничего.
Мне кажется, до него дошло: начальники не просто так съехались, не лясы точить, а собираются обсуждать нечто важное. И он, Хрустов, должен быть здесь, не смотря на свои личные, «семейные» страдания. Я уловил, как перебросились взглядами Туровский, Ищук и Никонов, а затем, как бы успокаивая Ищука, Никонов царственно положил руку на плечи Хрустова.
И наша компания вознеслась на финском лифте вверх.
15
В огромном кабинете Туровского, в правом дальнем углу, имелась еще одна дверь — в комнату для отдыха. Как пояснил со смущенной улыбкой гостям Валерий Ильич: «монплезир». Причем, «монплезир» по размеру оказался не таким уж маленьким — перед гостями здесь предстал длинный накрытый стол с напитками разного цвета, окруженный двенадцатью роскошными, розового дерева стульями, диван того же цвета под огненным узбекским ковром и в углу — зеркальный буфет.
— Кто-нибудь курит? — спросила девица в кокошнике, которая угощала приезжих на плотине, но уже успела переодеться в сухое.
— Я… — содрогнулся и прохрипел было Хрустов, но Никонов властно оборвал его:
— Тебе, Лев, нельзя. Господа, надо нам поберечь нашего друга. Мы и сами воздержимся, верно?
Туровский кивнул, убирая на сервант трубку. Ищук большим и указательным пальцами огладил усы.
— А теперь никто и не курит. Президент-то не курит! — и заглядывая в глаза коллегам, бисером рассыпался в смехе.
— Что-нибудь будем? — туманно, но и понятно спросил Туровский.
Все переглянулись и отказались. Достаточно той рюмки, что подняли под дождем. Надо переходить к делу. Я так это понял. Конечно, я здесь был, что называется, пришей кобыле хвост, но, коли при разговоре присутствует лидер рабочего движения Хрустов, то, видимо, и я не помешаю. Да если что и будут иметь в виду воротилы бизнеса, то вряд ли выскажут впрямую…
Туровский кивком отпустил официантку и сложил руки на столе.
Первым начал Ищук, он обратился безошибочно именно к Хрустову.
— Я никогда не лезу в друзья, но раз уж мы свиделись, хочу сказать, что высоко ценю вашу принципиальность. Я тоже за своих рабочих, как теперь говорят по телевидению, пасть порву. И если они собрали перед воротами завода митинг, я первый иду к ним, чтобы узнать, кто обидел.
Лев Николаевич, тускло глядя на него, молчал. Безмолвствовал и Туровский, пряча под носом печальную усмешку. Никонов с важным видом кивал всем словам Ищука.
— Я слышал, у вас завтра манифестация, — продолжал директор САРАЗа. — Но ведь дождь?
Хрустов пожал плечами. Измученное лицо его говорило, что если будет продолжаться ливень, то, конечно, манифестацию придется отложить. Но она все равно не завтра, так послезавтра состоится.
— Я хочу тоже побывать среди строителей. Разрешение от мэра вы, конечно, получили?
— Зачем?! — буркнул Хрустов. — Валеваха — нелигитимный мэр. Знаю я, как ему голоса считали…
— Ну, почему ты так говоришь? — не выдержал Валерий Ильич. — Из Саракана была комиссия наблюдателей. Даже из Москвы. Ты же помнишь?
Хрустов зло дернулся, но даже не стал возражать. Я мог только догадываться, какие у него доводы против результатов голосования. К тому же помнил заметку в одной из центральных газет с заголовком: ГОЛОСА В ПРОЗРАЧНОМ. Речь шла о новых прозрачных урнах для голосования, а по сути — о специально разводимой для гостей форели, которую подают в тоже стеклянных ящиках… Что если бы рыбки захотели, то они бы рассказали…
— И вообще скоро мы его переизберем! — не выдержал Хрустов. — Осталось месяца два.
— Но пока у него власть, не обидит вас? Он же может милицию послать…
— Мы его сами пошлем! Вон, Варавва пойдет, объяснит хохол хохлу.
— Я тоже хохол, — раскатисто засмеялся бровастый Ищук. — Если надо будет, и я пойду.
Никонов залился тонким смехом.
— Вот будет смешно, и все трое с гуцульскими усами!
— Варавва сбрил, — пробурчал Хрустов. — Чтоб не походить на Валеваху, жулика!
— Мне тоже, что ли, сбрить? — не унимался Ищук. И враз сменив маску на озабоченную, государственную, как бы пояснил Туровскому. — Понимаю, ты Валерий Ильич, обижаешься на меня. Но доля правды в голосе народа всегда есть.
Туровский криво усмехнулся, принялся наливать минеральной в фужеры гостям. Ему, как мне показалось, было сейчас безразлично, о чем здесь говорится. Может быть, ждет другого разговора, в другом месте? А может быть, я заблуждаюсь. Туровский, как опытный боксер, нарочно опускает руки, чтобы выждать момент и ударить.
В вялый, пока что праздный разговор вступил Никонов.
— Я бы все-таки встал на сторону хозяина ГЭС. Не надо провоцировать народ. Всем сегодня живется трудно, кроме Ельцина и его детей. И жуликов, которые оплатили ему переизбрание в девяносто шестом. Но от наших воплей что изменится?
— Тогда надо сидеть в болоте и тихо квакать, — огрызнулся Хрустов.
— Да не в этом смысле! Есть руководство. Там что, ничего не понимают? До всех дойдут руки.
