ишува диктовала отсутствие прямой связи между первоначальными мотивами иммигрантов и их действительным поведением: многие из тех, кто прибыл без особых ожиданий и идеологии, становились лояльными патриотами, в то время как довольно много прибывших идеалистов, готовых принести жертвы, разбились о камни суровой реальности и уехали. До Первой мировой войны иммиграция в Палестину не была обязательным сионистским принципом, а уезжавшие из страны никак не осуждались. Отъезды на короткий или постоянный срок были частью жизни в Палестине. И сионистские лидеры, и деятели еврейской культуры приезжали в гости, но не оставались. «Лучшие из наших товарищей и вообще среди сионистов проживают в диаспоре и тоскуют, и этого им достаточно, – пожаловался Ицхак Бен-Цви, добавив: – Они приезжают из-за границы только ради того, чтобы увидеть древность и современность нашей жизни – и вернуться назад»[47].
Сельскохозяйственные поселения 1882–1904 годов
Хотя новый городской ишув, особенно в Яффо, поглотил большинство иммигрантов, образ сионистского освоения Палестины был сельскохозяйственным. Этому влечению к сельскому хозяйству способствовало несколько факторов: романтика обработки земли, ограниченные навыки иммигрантов и стремление заложить основы еврейского землевладения.
Хотя может показаться, что капитализм, возникший в Западной и даже в Восточной Европе в XIX веке, должен был создать экономический уклон в сторону предпринимательства, торговли и финансов, появление марксизма возродило статус трудящегося. Марксисты утверждали, что только пролетариат своим трудом создает прочные активы; все другие классы живут как пиявки прибавочной стоимости, производимой рабочими. Эта концепция была продолжением мысли физиократов XVIII века, которые придавали ценность только рабочим, занимающимся основной деятельностью, маргинализируя посреднические факторы в экономике. Обе эти философские школы приписывали евреям более низкий статус, поскольку они были непродуктивными и эксплуатировали чужой труд. Современный антисемитизм продолжал создавать образ еврея-паразита, который, начиная с эпохи Просвещения, проник и в публичный дискурс евреев. Все современные еврейские благотворительные общества рассматривали обработку земли как способ спасти евреев от их якобы маргинального места в экономике и дать им производительную роль в обществе, поэтому они продвигали инициативы по проектам сельскохозяйственных поселений по всему миру.
Другим фактором была романтическая концепция города – колыбели индустриализации и порожденного ею отчуждения – как корня всех зол. Идеалом было, как у персонажа Руссо Эмиля, вернуться в потерянный рай невинности – в сельское общество, к жизни, близкой к природе, и физическому контакту со стихиями. В России народники превозносили простого крестьянина, выражавшего истинную, фундаментальную сущность нации, в отличие от дворянства и новой буржуазии, которая начала появляться в городах. Они считали русского крестьянина и его сельское сообщество предвестником возможности установления в России социалистического режима без предварительного прохождения по виа Долороза[48] жестокого капитализма, вытягивающего из человека все соки.
Это отношение перекинулось из русской интеллектуальной сферы в еврейскую. В сионистских кругах считалось, что человек, возделывающий землю, имеет глубокую связь со своей землей – мощное противоядие от скитания, еще одной черты, в которой обвинялись евреи. Живя честным трудом, крестьянин развивал такие особенности, как простой образ жизни, любовь к природе и независимость. Конечно, эта идеалистическая картина была далека от реальности. Как однажды иронично заметил Берл Кацнельсон, вряд ли молодые люди, выражавшие нелепое восхищение русским крестьянином, сумеют выдержать запах смолы от его ботинок. Такое же романтическое видение было связано с еврейским сельскохозяйственным рабочим, и фигура еврейского труженика, шагающего по своему полю, была главным символом сионистской пропаганды. Даже такой умеренный, образованный на Западе человек, как Артур Руппин, видел работу в поле как «источник, из которого мы оживляем нашу физическую и духовную жизнь»[49].
В этот период города Палестины могли принять ограниченное число новых жителей, и большинство иммигрантов, пытавшихся поселиться в них, были вынуждены покинуть страну. Не было какой-либо значимой промышленности, и сомнительно, чтобы вообще в этой стране могла в дальнейшем развиться промышленность. Палестина была сельскохозяйственной страной, поэтому самым простым и очевидным решением для любого, кто хотел туда иммигрировать, было осесть на земле и зарабатывать на жизнь сельским хозяйством. Подавляющее большинство иммигрантов не имели ни средств, ни опыта ведения сельского хозяйства. Те, у кого был небольшой капитал, посчитали, сколько будет стоить участок земли, сельскохозяйственное оборудование, строительство дома, обработка и посев земли и ожидание в течение года, пока дождутся урожая. Затем, когда их представители купили землю, на которой они и их товарищи будут строиться, казалось, для будущей мирной и спокойной жизни оставалось только пересечь Средиземное море. Те, у кого не было капитала, полагали, что благотворительные организации найдут способ поселить их на земле. Более того, они знали, что всякая поселенческая ассоциация, создаваемая для покупки земли, выделит часть земли нескольким семьям, не имеющим имущества. Так что издалека казалось, что зарабатывать на жизнь сельским хозяйством вполне возможно и все это может быть организовано заранее.
Помимо экономической необходимости и романтической идеологии, существовала политическая концепция «практического сионизма»: покупать земли и заселять их – лучший способ завладеть территорией страны и создать еврейское право на обладание Палестиной. Все же не безлюдная, страна была относительно малонаселенной, и точно так же, как когда-то темплеры, евреи пустили корни на этой земле. Любые политические достижения будут проистекать из этого акта колонизации. Такое представление не было уделом отдельных поселенцев – особенно бедных и необразованных, – но царило в умах многих: членов отделения Hovevei Zion в России, известного как Одесский комитет; барона Эдмона де Ротшильда, который начал поддерживать поселенцев еще в 1882 году; Еврейского колонизационного общества (ЕКО), основавшего новую цепочку поселений в первом десятилетии XX века, и Палестинского бюро, созданного в 1908 году и возглавляемого Артуром Руппином, которое координировало сионистскую деятельность в Палестине.
Герцль был против любых попыток еврейского расселения в Палестине до того, как будут получены международные гарантии, и рассматривал их как «проникновение», то есть безответственное поведение, неуместное для движения, миссия которого заключалась в создании безопасного убежища для еврейского народа, гарантированного международным правом. Он также опасался, что покупка земли до получения хартии приведет к спекуляциям и повышению цен. Но национальный инстинкт требовал заложить основы еврейского поселения в Палестине с гарантиями или без них, в надежде, что действия на местах в итоге определят политический порядок. Это восприятие продолжало отличать сионистский проект и стало основополагающим мифом.
Османские власти были хорошо осведомлены об устремлениях сионистов и их усилиях по расширению еврейского плацдарма в Палестине. В Ливане уже существовало сепаратистское христианское движение, и импорт в Палестину еще одного такого движения привел бы к усилению вмешательства со стороны иностранных держав – добавление еще одного элемента давления к
