со скрежетом, осыпая белую пыль, стал яростно набрасывать на доске формулы, — Как видите, он легко проникает сквозь межклеточную мембрану и тут же блокирует дыхание клетки.
— То есть, он действует подобно синильной кислоте? — спросил проректор по науке.
— Никакого сходства! Он просто принуждает клетки впасть в состояние, независимое от поступления кислорода, анаэробного и аэробного гликолиза. Цикл Кребса тормозится, а это означает, что у нас появляется практически бесконечная возможность восстановить гомеостаз, пока организм спит!
— Но как же вывести клетки из этого состояния? Разве есть антидот? — продолжал интересоваться проректор.
— Действие препарата обратимо! — раздельно произнёс Грачёв, — Он сам распадается на совершенно безвредные продукты по прошествии времени. Только доза, рассчитанная на массу тела, определяет время для выведения организма из терминального состояния!
— Значит, это что—то вроде искусственной летаргии?
— Именно так, коллега! В древние времена на Востоке лекари умели вводить больных в состояние, близкое к летаргии, и я теперь убеждён, что ребионит — из того же ряда лекарственных средств. Я не сделал открытия, просто доказал с научной точки зрения правоту древних медиков.
— А кто получит Нобелевскую премию — вы или древние медики? — спросил Веселов.
— 34 —
Кое—кто рассмеялся. Профессор Черняк постучал по графину и придал лицу серьёзное выражение:
— Давайте делать выводы. Перед нами факт, не допустимый в медицине, главным девизом которой был и остаётся принцип «не повреди!». Я полагаю… и думаю, что присутствующие меня поддержат… Следует запретить товарищу Грачёву эксперименты на больных. Пусть представит доказательства более весомые, обобщит опыты над собаками, накопит, так сказать, статистику, оформит это дело, мы внимательно выслушаем его, а там уж решим, как поступать. Но пока, я повторяю, никаких опытов! Никаких опытов незаконных, понимаете ли. При повторении подобного факта, я думаю, разговор будет проходить в другом месте. Вы согласны?
Зал сдержанно загудел.
— Вам понятно, товарищ Грачёв? Вы приняли наше решение?
— Нет, ваше решение негуманно. Никто не может мне запретить использовать дополнительный шанс для спасения человека.
— Вы ходите по лезвию ножа! — погрозил пальцем Черняк.
На этот раз Марина легче переносила автобусную давку, поскольку ехала с подругой по работе. Тем более, что Ира пересказывала содержание очередного номера журнала «Бурда».
— Ой, Ирка, я не могу! Все вокруг только и говорят, что он у нас выходит, к тому же на русском, а я ни одного номера в глаза не видела. Ты—то откуда берёшь?
— Ну ты даёшь! Да откуда я могу его взять? Это Милке шеф из столицы привозит, а я как раз вчера после работы, ты—то умоталась уже, приношу в приёмную отчёт нашего зава, а она сидит и листает его. Мама родная! Вся из себя такая важная, будто на ней уже все эти тряпки надеты. Ну, понесла она мои бумаги, а я прям вся взмолилась: Милочка, лапочка, дай хоть на секунду посмотреть, пока ты ходишь. Вот и повезло.
— Ну, подруга, ничего себе секундочка — ты же, вон, сколько нарассказывала уже.
— Хы! Так ты знаешь, сколько времени Милка у шефа была?
— Сколько?
— Сорок пять минут!!
— Иди ты?!
Они пошли вместе. Хоть с трудом, но благополучно добрались до передней двери. Ирка, продолжая болтать, спрыгнула первой, Марину оттеснил какой—то шустрый парень, и когда она спустилась на землю, то раскрыла рот от удивления. Потом вздохнула и произнесла:
— Ну, привет, подруги…
— Как тебе Черняк? — шёпотом спросил Оленев у Чумакова.
— 35 —
— Все они одним мирром мазаны, начальнички. Ты видел, как он скальпель держит? Словно кухонный нож! А оперировать ни хрена не может.
— Вот зануда. Ты хуже меня. Ладно, если будет нужда, я свой живот доверю тебе. Что—то в последнее время стало побаливать в правом подреберье.
— Жри меньше сала. И вообще, жри меньше. Все болезни от жратвы.
Суд над Грачёвым заканчивался. В первом ряду восседала Мария Николаевна, прямая и строгая, рядом с ней — остальные реаниматологи. Только Оленев затерялся в глубине зала с хирургом Чумаковым.
— Кстати, как там твой дедушка? — между прочим поинтересовался Оленев.
— Он у меня умница. Я ему подарил бинокулярный микроскоп для исследования шлихов.
Юра фыркнул.
— Ничего смешного, обиделся Чумаков, — Должен же кто—то открыть тайну сотворения Вселенной.
— Ну да, конечно, Ведь Академии наук не до этого. Впрочем, пусть открывает на здоровье. Просто я думаю, что летом он исчезнет.
— Откуда ты знаешь? — подозрительно покосился Василий.
— Лето ведь. Пора отпусков, — отшутился Оленев.
— Ты не каркай. А то живо схлопочешь по шее.
Посох резко лёг на плечо у самого основания шеи. Юра вздрогнул и открыл глаза. Он дремал в кресле напротив прихожей и увидел, как входная дверь бесшумно, без щелчка замка, отворилась. В тёмном проёме никого не было. Дверь снова закрылась, а на пороге зала материализовалась фигура Чумаковского деда. Дедушка, он же Ван Чхидра Асим, он же Ванюшка, он же Философский Камень стоял с дорожным мешком за плечами и с посохом в руке.
— Всё, — печально и торжественно произнёс он, — Час Договора наступил. За все годы своей квазижизни я ни разу не чуял так близко запах моей находки. Как же ловко я нашёл тебя двадцать лет назад!
— Меня сгубило неуёмное любопытство, — вздохнул Оленев, — И ещё я по малости лет думал, что безмятежность души, равновесие духа — это и есть вершина мудрости. Ты сделал меня не мудрым, а равнодушным. Все эти двадцать лет я никого не любил, не страдал, не мучился… Зачем мне красавица—жена, если она меня не любит, если я сам равнодушен к ней?! Слава Богу, что хоть отцовской любви ты меня не лишил.
— Это было запрограммировано. Любовь к детям очищает и возвышает. Любовь к женщине несёт страдания, а это мешает делу.
— Но ты же лишил меня обыкновенной человеческой души! Чумаков страдает, но он намного счастливее меня. Он вечно ищет, а я, выходит, давно нашёл свою тесную, душную, куцую истину и должен радоваться?!
— Заметь: Чумаков не закладывал свою душу за ценности, которые в какой—то
— 36 —
миг жизни кажутся вечными! Ты обрёл, что желал — теперь изволь расплатиться, потрудись на меня.
Круг искателей определён и замкнут. Вам из него не вырваться!
— Какой нам отпущен срок?
— От двухкопеечного до шести световых лет. Я сделал всё, что обещал, что мог. Теперь очередь за тобой, Юрик!
С этими словами правая рука его грациозно поднялась, и посох опустился на шею Оленева с лёгким сухим треском.
Конец первой серии
ВТОРАЯ СЕРИЯ
Посох опустился на шею, сверкнула искра, и Юра ощутил, что переворачивается в пространстве сразу во всех направлениях. Он не упал,
