Однажды я предпринял смелую попытку прочесть одновременно размышления моего собеседника на сцене и мысли красавицы в первом ряду. Левое и правое полушария моего мозга вступили в конфликт. Посреди изуродованных тел возникали букеты роз, прекрасный принц сделался генералом от инфантерии. Все смешалось. Клиент вопил, что я мошенничаю. Зал меня освистал. Но среди враждебного гогота я расслышал безмолвную благожелательную мелодию.
Как-то вечером она не пришла. Мир опустел. Куда скрылась невольная виновница моей печали? Часы тянулись невыносимо медленно. Ее лицо стояло у меня перед глазами, а минуты и секунды все растягивались. Моя красавица умела останавливать время. Я влюбился в колдунью.
После моего выступления Марлен, один из трансвеститов, вошел в уборную и протянул мне конверт:
— Какая-то цыпочка вручила мне это у входа и ничего не сказала. Тут написано твое имя.
Была ли это моя молчаливая почитательница? Из суеверия я стал убеждать себя, что письмо от мамы, хотя почерк был явно незнакомый. И потом, если бы мамочка узнала, где меня прячут, она прорвалась бы сюда, выбив все двери по дороге. Любой, кто стал бы на ее пути, был бы зарезан большим кухонным ножом. Она унесла бы меня, взвалив на плечо, а г-н Ганц со своими мафиози пал бы под ударами молний или пустился наутек. Снаружи я увидел бы разгромленный Берлин. Германии потребовалось бы тридцать лет на восстановительные работы. Мама не усвоила галантных манер французских офицеров. Она была моей Красной армией.
«Я вернусь через месяц. Дождитесь меня, и мы убежим вместе».
Под запиской стояла подпись: «Маша».
Каким далеким кажется мне теперь это первое послание… Я давно уже не получаю взволнованных, наспех нацарапанных записок. Только в мыслях умерших я нахожу слова любви. Души дорогих, навеки ушедших людей шепчут их мне по ночам. А письма не сохранили давнего аромата. Назначенные свидания не состоялись, но я не просиживаю часами в тревожном ожидании на пороге дома. Мои умершие не напишут мне больше.
Я жил, как автомат, не ощущая более вкуса ни в чем. Представления проходили вяло. Мой мозг функционировал нормально, однако душа блуждала далеко. Я бродил в сумраке чужих, удрученных душ — трансвеститов, бандитов, курильщиков опиума и извращенцев. В их мыслях гнездились лишь образы разврата, мечты о власти и господстве, золотые тельцы. Остался ли в этом мире хотя бы один человек, чистый духом? Содом и Гоморра воздвигались в моем мозгу.
Между тем мой успех рос. Пресса сравнивала меня с молодым Караяном. Ученые искали встречи со мною. Г-н Шмульде, заслуженный деятель Берлинской академии, предлагал Ганцу миллион марок за мою скромную персону. Он считал, что путем рассечения лобных долей сможет постичь секрет моих способностей. Его открытия должны были принести великую пользу всей германской расе. Несмотря на значительность суммы и великую честь причастности к прогрессу науки, его предложение не показалось мне привлекательным.
Деньги текли в «Бруденбар» рекой. На афишах у входа на разные лады варьировалось мое имя. «Натан, юный пророк». Ассистировали мне теперь новые танцовщицы, изысканные, в шелковых чулках, ненавязчиво подкрашенные, в соответствии со вкусами новых посетителей. Когда они раздевались в уборной, я сновал между ними и поглаживал украдкой их задницы. Как-то раз одна из них поймала меня за руку: «Вот так так, юный гений, духовных богатств тебе уже мало?» Подняв глаза, я наткнулся взглядом на ее голую грудь и испытал безумный прилив желания. Она приложила мою руку к груди и сказала: «Не бойся, это не кусается!» Неведомое доселе ощущение охватило меня, бесконечное наслаждение, несравнимое с тем, что я доставлял себе сам. Вдруг, без всякого предварительного растирания, мое сокровище ожило! Потрясающее приключение ожидало меня за краем женского декольте. Все прочее — форсирование Атлантики, завоевание всех на свете Россий, великолепие Сикстинской капеллы — было лишь литературным приложением.
— Эй, а заплатить? — голос Гильды вырвал меня из мира мечтаний. — Мое тело — не грошовая лавочка, здесь в кредит не отпускают. За одну грудь — сто марок!
— И не прикидывайся евреем! — добавила ее подруга.
Они проводили меня дружным хохотом. После этого краткого эпизода ритм моих потаенных упражнений заметно ускорился. И еще годы спустя мне удавалось удовлетворить себя, попросту вызвав воспоминание об этом.
Иван и Таня не отступились. Они упорно требовали то, что им причиталось. Однажды дошло до кровопролития. Одного из людей Ганца пришлось отвезти в больницу. Потом чудом удалось избежать поджога. Эти происшествия бросали тень на репутацию заведения. Газеты жирели, питаясь слухами. Опасались, что начнется отток посетителей. Г-н Ганц выходил из себя.
В одно декабрьское утро нагрянула полиция, и всех нас в наручниках отвезли в участок. Выяснилось, что Ирму, Ивана, Альберта и всю прочую банду моих похитителей нашли убитыми в Браймбургском лесу, с простреленными головами. Подозрение сразу же пало на нас.
Однако у г-на Ганца были связи, и спустя несколько часов нас отпустили.
Мне было грустно. Как сказано в книге Бытия, глава 5, стих 8: «Не возрадуешься ты смерти врага твоего». Должен, впрочем, признать, что моей печали недоставало искренности. Мучения, пережитые в берлинской квартире, я, правда, уже почти позабыл, а вот того, что Таня познакомила меня с женской изменой, простить не мог. Есть на свете преступления, которые ничем не искупить.
Был вечер субботы, уже десять часов, а зал все еще пустовал. Однако г-н Ганц не выказывал никакого беспокойства или досады. Наоборот, он то и дело перевязывал галстук покрасивее, и глаза его удовлетворенно поблескивали. Меня разрядили как никогда. Сценический костюм заново отутюжили. Одна из танцовщиц меня причесала, другая сделала маникюр. Готовилось явно нечто из ряда вон выходящее.
— Слушай, Натан, — начал г-н Ганц, подойдя ко мне, и лицо его вдруг стало очень серьезным, — сегодня — не простая ночь. Это великая ночь. Сегодня придет один-единственный посетитель, но это человек, достойный всяческого восхищения, человек будущего. Настанет день, когда ему покорится весь мир. Он прочел все, что было о тебе написано, и хочет узнать больше. Не разочаруй его! Прочти как можно тщательнее его мысли, вспомни все мои наставления. И если он сочтет, что ты способен служить его великим замыслам, ты войдешь в число его приближенных… несмотря на происхождение. Как твоя голова, работает нормально?
Я заверил его, что все в порядке, взволнованный и гордый оказанным мне доверием. Вдруг в глубине зала кто-то вскрикнул: «Идет!» Ганц ущипнул меня за щеку.
— Не подведи! — повторил он и бросился встречать долгожданного гостя.
Четверо типов в черной форме, по виду — скорее варвары, чем остготы, ввалились в залу и застыли каждый в своем углу. В морозной тишине хлопнула дверь. Темный шатен небольшого роста, со злобным взглядом и походкой автомата, вошел, со стуком впечатывая в пол каблуки сапог. Ему повезло, что здесь не было моей мамочки. Она бы устроила ему знатную выволочку за исцарапанный паркет.
У пришельца были темные, плохо подстриженные усики. Прядь черных волос наискось перечеркивала лоб. Видно было, что он из тех фальшивых и самоуверенных индивидуумов, которые считают, что весь мир им что-то должен.
— Хайль Гитлер! — рявкнули телохранители.
— Зиг хайль, — вежливо ответил он, приподняв руку так, словно желал заказать стаканчик официанткам, сгрудившимся за стойкой.
Меня все это разочаровало. Эти высокомерные повадки выдавали менталитет мелкого капрала.
Зато г-н Ганц млел от восторга. Он дружески протянул руку. «Капрал» ответил новым взмахом правой руки. То ли у него была такая мания, то ли просто этот тип страдал какой-то нервной болезнью, вызывавшей периодическое сокращение мышц. Огорченный тем, что не удостоился рукопожатия, г-н Ганц щелкнул пальцами, и в мгновение ока официантка подала два стаканчика шнапса на большой стол в центре зала.
Этот тип говорил рублеными фразами. Лицо его подергивалось. Со сцены мне был слышен их разговор. После обычных комплиментов насчет приятной обстановки в заведении беседа свернула на какие-то неясные темы. Что-то об убийствах в лесу, о том, как сложно было добиться освобождения на поруки при нынешних гонениях, о наемных убийцах и политических друзьях, которых следовало отблагодарить, потом о большой сумме денег, предназначенной к выплате без проволочек. Г-н Ганц хотел было скрепить договор в свойственной ему демонстративной манере, хлопнув по ладони гостя. Но, видимо, подумал, не сочтет ли его собеседник этот жест проявлением фамильярности в дурном тоне, и рука его застыла в воздухе. Тогда тип с усиками протянул вперед свою руку, и четверка остготов повторила то же движение. Официантки забегали с бутылочками шнапса, и снова раздался тот же возглас: «Хайль Гитлер!»
