– Абсолютно точно. Ты посмотри, как все криво-косо и тупо! – Вика опять рассмеялась, отчасти по инерции. – Я бы в сто раз аккуратнее сделала, учитывай разницу в возрасте! И клей у тебя соплей размазан! Это даже не клей, а знаешь что?
– Что?
– Лак для ногтей.
– Иди ты! Это клей.
– Я серьезно. Ты вместо клея взял мамин лак для ногтей. Прозрачный, с блестками. Видишь, блестит?
Петя присмотрелся. Тень снеговика и вправду слегка поблескивала.
– Ух ты! – восхитился Петя. – Прямо как настоящий снег. И как мне это в голову пришло?
Вика пожала плечами. Она смотрела на портрет в траурной рамке, который заметила только сейчас. Он стоял на рояле, но спиной к клавишам.
– Слушай, а ты помнишь, как я вообще придумал такую штуку, чтоб с одной стороны получалась елка, с другой – пароход. Это же гениально придумано, да? С точки зрения этой… интер-пре-тации. Я что тогда говорил, когда это придумывал?
Вика закусила губу (дурацкая привычка!) и вновь пожала плечами. Петя перехватил ее взгляд и находчиво продолжил в новом русле:
– Знаешь, я считаю, что мне это передалось от деда.
– Что передалось? – Вика отвлеклась от созерцания портрета, встрепенулась. – Что передалось?
– Ну, гений интерпретации передался, – пояснил Петя. – Ты же согласна с тем, что дед мой был гениальным мужиком, особенным!
– Да, это точно, – печально согласилась Вика. – Знаешь, о покойниках всегда такие слова говорят, но твой дед… он на самом деле был особенным. Правда. Жаль, что он многого не успел. Не успел завершить свою работу…
Петя посмотрел на портрет деда и тоже закусил губу. Не потому что… а потому что дурные привычки заразительны. И кивнул.
– Он особенным был, – повторила Вика.
– Гениальность передается по наследству, – обреченно и немного картинно вздохнул Петя.
Он чувствовал теперь огромную ответственность перед миром. Ему надо будет, наверное, не только стать официально признанным гением, но и завершить неведомую работу деда, это же его дед, кто же продолжит его дело, если не внук? Петя сделал глоток кофе, поставил чашку на стол и задумался о своем светлом будущем и прочих неопределенных, но очень важных делах.
Вика тоже сделала глоток, горько улыбнулась:
– Эх… Не трави душу.
– Почему? – не понял Петя.
– Потому что ты прав: гениальность передается по наследству, а у меня, например, папаша – алкоголик конченый, мать – обычная рядовая женщина… У нее даже слуха музыкального нет, на троечку у нее слух. Вот так! – Вика цокнула языком, точнее, не языком, а языком-и-щекой как-то: мол, ничего теперь не поделаешь, такова жизнь.
Гению Пете стало ее жалко. Перспектив при таком раскладе у Вики не было никаких. Он одобрительно похлопал девушку по плечу и сказал:
– Ну ничего-ничего, харэ париться! Простые люди стране тоже нужны!
Потом плюхнулся на диван, вытянул ноги и закинул руки за голову.
«Надо будет всерьез заняться английским! – подумал Петя. – И китайским. Гению положено знать несколько языков в совершенстве!»
Вика стояла красная, как… И думала, что… И готова была на… Почему она не взяла шкатулку? Права мама: этому уродскому снобу не должно было ничего достаться, он урод, урод, урод, выродок! Дед Петя тут умирал, а они, а он, а он в это время…
– А у тебя ситуация еще катастрофичнее, – спокойно сказала Вика. – Ты же приемыш. Вообще неизвестно, кто родаки. Но ясно, что уроды. Нормальные своих детей никогда не бросают.
– Что???
Вика мстительно повторила, мягко так повторила, сочувственно:
– Нормальные никогда не бросают. Раз тебя бросили, значит… Но зато тебе с приемными повезло, правда? Они тебя не бьют, нет ведь? Дядя Петя так переживал, когда вы тогда уехали в Москву. Все заходил к нам вечером чай пить и говорил: как там они, как там они?
Петя вскочил. Но почувствовал, что пол медленно уходит из-под ног. Превращается в океан, как в детстве. Он попытался удержаться за воздух, но воздух проскальзывал сквозь пальцы и не держал. Тогда Петя опять опустился на китайские домики между книжных стопок. Одна стопка пошатнулась, а вторая рассыпалась. Прижизненное издание Пушкина в отвратительном состоянии, перевязанное зеленой шелковой лентой, шлепнулось в волны и пошло ко дну, медленно растворяясь в пучине паласа.
– Эй, ты что? Ты же знал. Ты же мне сам в трехлетнем возрасте с подробностями все рассказывал.
– Я?!
– Ну да… Не помнишь, что ли?
Петя отрицательно покачал головой. Ничего такого он не помнил. Да и в дневнике деда было все четко написано: родился, вес 3300, рост 51.
– Вика, ты… Ты ничего не путаешь? – напряженно спросил Петя. – Может, ты шутишь?
– Такими вещами никогда нельзя шутить, Петр, – очень серьезно ответила Вика. – И даже будь я последней сволочью, я бы не стала такое придумывать ни сейчас, ни даже в детстве. Ты сказал мне о том, что у тебя мама – неродная, сам сказал, и ты не представляешь, сколько я потом ревела, и как мне было тебя жаль.
– Я совершенно этого не помню, – растерялся Петя. – Совсем. Этого не может быть. О таких важных вещах люди не забывают. Как я мог о таком забыть?
– Ты точно это говорил. Описывал со всеми подробностями. Клянусь Богом! – Вика перекрестилась.
Петя понял, что она не врет. Не по «Богу» понял, а по тону, по интонации.
– Может, тебя потом загипнотизировали? – предположила Вика. – Вы тогда как-то неожиданно в Москву уехали… тебя там к врачу никакому не водили?
– Водили… – вспомнил Петя. – Водили. Мне операцию делали тогда. В четыре года.
– Усыпляли?
– Да.
Петя отлично помнил, и как его усыпляли, и как потом хотелось пить, а попросить он не мог, потому что губы не желали открываться, и много другого.
– Ну вот! – сказала Вика. – Вот тогда и…
– Мы из-за этого уехали… – догадался Петя.
– Ну, может, и не из-за этого, – покачала головой Вика. – Может, просто подальше от людей, которые могут рассказать тебе правду…
Пете опять ужасно захотелось пить, и он опять не мог разжать губ, и встать, и сказать что-то.
«Что я делаю! – вспотела вдруг Вика. – Ведь такими вещами шутят только последние сволочи! Я и есть последняя сволочь, да?»
У нее тоже пересохло во рту и… и что-то надо было делать теперь, но что?
Вика присела на корточки рядом с диваном и взяла в руки Петину ладонь.
– Але, мужик! Ты чего? Все норм, не раскисай! Смотри на мир позитивно! Смотри, как тебе повезло. У тебя же отличные родители, лучшие в мире. И дед был гений. И ты сам красавец. И квартира вон какая, это еще не считая московской. Один рояль чего стоит! Да мне б такой рояль, я б…
– Я не умею играть на рояле. – Петя собрался с силами, встал.
Океан под ногами был теперь больше похож на зыбучие пески, чем на океан. Идти надо было осторожно.
– Но я нашел твои ноты, – добавил он, привыкая к песку. – Пока ты кофе варила.
– Да? – обрадовалась Вика. – Это здорово!
– Только дед их почему-то из стола сюда переложил…
Петя, по колено увязая в паласе, подошел к необитаемому острову и достал из него подзорную трубу.
– Эти?
– Они! – обрадовалась Вика, вытягивая листы.
– Забирай с упаковкой! – махнул рукой Петя.
«Не хватало еще, чтобы она их вытащила и начала опять играть!» – подумал он.
– Спасибо тебе!
Петя не отреагировал.
«Наверное, мне лучше уйти сейчас, – решила Виктория. – У него такой убитый вид. Зачем я… Жалко же… Хотя… А не жалко! А пусть! Пусть и пусть! Пусть помучается!.. А может, я и не наврала, – он ведь сам мне когда-то сказал, что у него нет мамы…»
– Я пойду?
Петя кивнул:
– Давай.
Вика тенью выскользнула из квартиры.
6. Как Петя ел блин
Отец вернулся, когда уже совсем стемнело. Петя мок в ванне, когда папа наконец ввалился в дом. Мок он уже второй час, наверное. Или третий. В его голове играли в бешеные догонялки две короткие мысли: «я – гений» и «я – приемыш».
– Сова, вылезай, Пух пришел! – постучался отец.
– Угу!
– Ты ел?
Пауза, потом неуверенное:
– Угу.
Отец заглянул в холодильник с нетронутыми йогуртами и творожками, бросил взгляд на мойку и сушилку:
– Ничего ты не ел весь день! Кофе себе два раза варил – и все. Небось чипсы свои обожаемые лопал.
– Не лопал. – Петя вылез из ванны розовый, распаренный. – Тебя ждал.
Папа поглядел на него, головой покачал:
– Скелетина типичная, одна штука. Ты ванну сообразил помыть, прежде чем в ней сауну устраивать?
– Сообразил, сообразил.
Не сообразил, разумеется. И никакой не скелетина, нормальный стройный парень. «Изящный», как однажды выдала Ксюша. Не всем же быть качками и спортсменами! И ел он сегодня аж два раза: утром с отцом и потом два творожка, йогурт и печеньки.
– А у меня зарядка средь бела дня сдохла, я тебе не мог позвонить, – извинился папа.
«Ну и хорошо, что не мог!» – подумал Петя. Больше в его голове совсем никаких мыслей не было, ни о гении, ни о приемыше.
