- Константин Петрович, - полуобернувшись, неожиданно спросила Надя, я вам нравлюсь?
Бурунов опешил и, радостно спохватившись, ответил:
- Неужели это не видно из моего, я бы сказал, почти религиозного отношения к вам?
- А как же Кассиопея? - не без лукавства спросила Надя.
- Она божественна, как и вы, но... нас с вами объединяет некое математическое родство душ.
- Ах вот как? - с притворным удивлением воскликнула Надя. - А я думала, что вы презираете во мне математичку.
- Напротив, я восхищаюсь вашими стремлениями походить на Софью Ковалевскую.
- А знаете, почему я стала ее поклонницей?
- Не подозреваю, но хотел бы узнать.
- Но это тайна!
- Тем более!
- Вы любите находки? Старинные?
Бурунов не знал, к чему клонит эта внезапно ставшая кокетливой девушка, по многим причинам привлекавшая его:
- Еще с мальчишеских лет мечтал найти окованный железом сундук с сокровищами рядом с человеческими костями.
- А я нашла клад! В папином архиве. Только не сундук, а старую тетрадь столетней давности. В нее записывал свои математические этюды (по примеру Ферма) мой прапрадед, скромный офицер, служивший под Семипалатинском, Геннадий Иванович Крылов, предлагавший читателям самим найти доказательства своих выводов.
Бурунов поморщился:
- Опять Великая теорема Ферма, которую без особой надобности пятьсот лет не могут доказать?
- Не только. В тетради был эпиграф из Ферма: "Наука о целых числах без сомнения является прекраснейшей и наиболее изящной". Слова-то какие! Ферма был истинным поэтом, и недаром мой прапрадед Крылов связал эти слова с именем Софьи Ковалевской, посвятив ей свой труд. Он почитал женщин, и в особенности ее, отдавшую себя математике. Свои формулы он называл женскими именами: "Людмила", "Вера", "Надежда"... Моя формула, понимаете? Я ею и увлеклась. И стала самой собой.
- То есть как это?
- Подойдите к этой березке. У вас есть карандаш? Спасибо. Помните теорему Ферма? - Надя написала на березке формулу.7 - Мой прапрадед не искал, как все, ее общего доказательства, а исследовал численные значения, лес цифр, отыскивая в нем закономерности, и открыл, что число в любой степени всегда равно сумме двух чисел, возведенных в степень на единицу меньшую, - и Надя записала рядом с первой вторую формулу.8 - И я, еще девчонка, школьница, поставила перед собой три задачи.
- Три? Сразу три?
- Три, кроме Жанны д'Арк, ради которой я выучила французский язык. И решила: первое - узнать все о Софье Ковалевской. Ну вы это, конечно, знаете. Второе - узнать все о прапрадеде. О нем я вам расскажу. И третье доказать эту его теорему. - Она показала на березку. - Формула Надежды.
- Похвально для того вашего возраста. Итог?
- Мой прапрадед был занимательный человек. Происходя от коренных сибиряков и преклоняясь перед благородством краснокожих, он считал себя родственным североамериканским индейцам. Правда, никто из его предков в Америке не бывал, но индейцы, как он считал, в Америку перешли из Сибири через Берингов пролив по существовавшему тогда перешейку или по дрейфующим льдам. Сам же он поклонялся цифрам, как язычник, выделяя из них совершенные и прежде всего цифру три.
- Опять три?
- Он пишет, что три точки определяют плоскость, что треугольник первая плоскостная геометрическая фигура, что троекратное повторение самое многозначительное, что трехчастная сонатная форма наиболее доходчивая в классической музыке, что пространство трехмерно, что Земля стояла на трех китах и что золотую рыбку старик поймал в сети с третьего раза.
- Этот принцип ограничивает доказательство тремя примерами, но я не удержусь добавить еще один: у отца было три сына: первый умный, второй так и сяк, третий вовсе был дурак.
- Но стал любимым народным героем.
- Увы, у своего папаши я был только вторым сыном.
- А я у дедушки внучка единственная!
- И несравненная! - поклонился Бурунов.
- Если не сравнивать с Софьей Ковалевской.
- Так почему же вы увлеклись ею?
- Потому что доказала теорему прапрадеда и вообразила кое-что о себе! Вот смотрите, - и она снова стала писать на березке одну за другой формулы.9 Бурунов внимательно следил за нею.
- И я доказала теорему Крылова, моего прапрадеда. Не правда ли?
- Вполне корректно, - согласился профессор.
- Тогда я решила сделать Софью Ковалевскую своим кумиром. У девочек это бывает. Вот почему я занялась математикой.
- Конечно, доказательство теоремы, которая не публиковалась, я бы сказал, элементарно, но... пожалуй, характеризует уровень автора теоремы, принадлежащего, очевидно, к категории дилетантов. Отдавая вам дань, как искусной оппонентке, какой и не заподозришь, глядя на вас, выражу искреннее сожаление по поводу того, что вы, принадлежа к такой всемирно чтимой научной семье, войти в которую счел бы за счастье любой ученый, - и он вскинул на Надю глаза, а та полуотвернулась. - Принадлежа к такой семье, продолжал он, - вы опускаетесь до исканий честолюбивого дилетанта, воображающего, что ему доступно то, что не под силу профессиональному ученому.
- А вычислить Плутон на кончике пера дилетанту оказалось под силу? А изобрести шину, открыв тем эру автомобилей, было под силу простому садовнику, обернувшему свой шланг для поливки цветов вокруг обода колеса? А выдвинуть специальную теорию относительности служащему патентного бюро в Цюрихе Альберту Эйнштейну было под силу?
- Но Эйнштейн стал профессором, общепризнанным ученым, хотя ваш дед, академик Зернов, и опроверг ныне его теорию. Так что Эйнштейна никак нельзя причислить к дилетантам.
- Однако в момент своего выступления с теорией относительности он все-таки был лишь дилетантом, а профессиональным ученым стал потом. И остался убежденным сторонником полезной деятельности дилетантов, этих бескорыстных служителей науки, любителей, то есть любящих. Недаром ему приписывают слова о том, как делаются открытия: "Знатоки знают, что этого сделать нельзя, а тот, кто этого не знает, приходит и делает открытие".
- Ну, это милый анекдот, которому нельзя отказать в остроумии.
- А дилетантам можно в этом отказать?
- Нет, почему же. На примере Эйнштейна, если согласиться с вами, мы видим, что и любитель способен стать видным ученым.
- Простите, но Эйнштейн еще не стал профессором, а был инженером, недавним выпускником Цюрихского политехнического института, когда выдвинул, как вы считаете, наиболее остроумный "парадокс времени"?
- Ах, Надя! Вы завели меня в такую чудесную лесную глушь! Я вижу пять березок, растущих как бы из одного корня, напоминая предостерегающую длань некоего лесного божества. Но на одной из березок нанесены вашей рукой волшебные знаки, символизирующие надежду. Я хотел бы надеяться, Надя... Глядя на эту полянку, усыпанную цветущими ромашками, подобными звездам на ночном небосводе, мне хочется раскинуть ваш и мой гороскопы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
