Коля выскочил из-под лестницы, тремя скачками перемахнул ступеньки парадного крыльца. Ворота в другую половину двора были распахнуты настежь, а около будки сторожа не видно.
Пригибаясь, готовый в любую минуту броситься наземь, чтобы его не увидели, Коля перебежал вдоль забора к воротам. Неожиданно в будке послышался кашель. А что, если сторож глядит в окошко? Надо спрятаться.
Коля устремился в угол второй половины двора и там под забором увидел большую промоину от весеннего ручья.
Он пролез в дыру на край оврага, заросшего кустарником, и, хватаясь руками за ветки, торопливо спустился по крутому откосу вниз...
Через полчаса Коля стоял на крыльце двухэтажного дома. Тихонько постучал в окно. Еще раз, еще... Наконецто занавеска приподнялась.
- Кто? - спросил встревоженный голос горничной.
- Я... Коля... Прасковьи Александровны сын.
- Коля?! Сейчас...
Дверь открылась.
- Пожалуйте, - пригласила горничная, указав на лестницу. - Они уже не спят. Собираются...
Коля поднялся по ступенькам на второй этаж.
Мать укладывала вещи в дорожную корзину. Заслышав чьи-то шаги на лестнице и скрип распахнутой двери, она выпрямилась, не в силах вымолвить ни слова. Затем бросилась к сыну и торопливо начала раздевать его.
- Что случилось?
И Коля не выдержал - заплакал.
- Убежал я, убежал. Возьми оттуда меня. Все там злые... Увези меня в Макарьев, домой!
Прасковья Александровна подняла голову сына, заглянула ему в глаза.
- Увезу, родной, увезу. Не оставлю.
Через несколько минут, успокоившись, мать и сын сидели рядом на диване. Коля впервые за короткое время гимназической жизни рассказал ей все, что пришлось ему вытерпеть в этом заведении. Прасковья Александровна слушала его, не прерывая.
- Хорошо, Колюшка, - решила наконец. - Только больше никому не рассказывай, будто ничего и не было.
А сейчас отдыхай, оставайся дома. Я пойду в гимназию, попрощаюсь там с Алешенькой и Сашей... Поговорю еще с директором. И сегодня же уедем в родной Макарьев. С жарковским приказчиком я уже договорилась.
* * *
Небольшой городок Макарьев, куда в отчий дом возвратились Прасковья Александровна и Коля, находился у левого притока Волги - Керженца. В то время весь путь свой эта быстрая извилистая речка бежала дремучими лесами.
На берегах ее лоси, медведи, куницы, волки водились в изобилии. Тут же спасались и непокорные, свободолюбивые люди от произвола помещиков, царских чиновников, а чаще всего - сохраняя свое "древнее благочестие" от гонителей светских и церковных. Отсюда, с Керженца, вылетали на волжский простор вольные молодцы - гроза купцов и судовладельцев. И здесь же, в недоступных дебрях, они таили награбленное добро.
Скиты на Керженце множились в удалении от. церковной и гражданской власти. Еще в 1435 году Нижегородский Печерский монастырь основал здесь, на волжской пойме, свою обитель. Инок Макарий должен был переманить, вернуть в лоно православной церкви спасавшихся в глухомани непокорных. Успешно ли действовал Макарий - неизвестно, так как уже в 1439 году золотоордынский хан Улуг-Мухаммед обитель эту разорил. Самого Макария с его монахами увели в Казань и вскоре отпустили, взявши клятву - не восстанавливать обитель у границы Казанских владений.
Однако через два столетия в 1624 году клятва Макария забылась, и тетюшский инок Авраамий с братией снова построил обитель на том же месте. В древней Руси чтимые монастыри всегда были центром, куда стягивался народ.
Случилось так и с обителью Авраамия: к северо-западу от нее, в полутора верстах возникло селение Крестцы. У стен тогда новой, но по старой памяти называемой "макарьевской" обители река запестрела торговыми судами. Одни приплывали по Волге сверху, из русских земель, другие снизу, от устья. В середине июля тут обменивались грузами, затем возвращались каждый в свою сторону.
Москва к этому отнеслась доброжелательно: перенести центр волжской торговли с Арского поля у татарской столицы в русские земли - чего уж лучше. И вот в 1641 году издается указ: ярмарка у Макарьевского монастыря утверждается.
И у правительственных чинов забота с плеч, и монастырь доволен. Еще бы! Все денежные сборы с ярмарки:
таможный, привальный, отвальный, похомутный а также "на свечи и ладан, и церковное строение, и братии на пропитание" - полностью шли на монастырь, хотя государство иногда и накладывало руку на его доходы. Монастырь быстро вырос и превратился в крупнейшее феодальное поместье, с тремя тысячами "крепостных душ". Он вел большое хозяйство и куплю-продажу, сдавал в аренду склады погреба, торговые помещения; держал для их постоянной охраны караул из большого числа иноков. Забота о "спасении душ" самих монахов и окружающего населения все меньше и меньше беспокоила монастырскую верхушку Огромен был монастырь, окруженный высокою каменною стеною и похожий больше на замок или крепость- по четырем углам его круглые башни, между ними на середине стен - квадратные, с воротами. С южной стороны обращенной к Волге, главный вход - Святые ворота Толстые стены монастыря имели амбразуры нижнего боя а также бойницы для стрельбы сверху. Но все они оказались ненужными - во время разинского восстания в октябре 1670 года монастырь был захвачен без боя отрядом атамана Максима Осипова, которому защитники сами открыли неприступные ворота крепости.
Слава макарьевской ярмарки росла и скоро вышла далеко за пределы волжского края. На великое, невиданное в других местах России торжище съезжалось множество купцов из Китая, Индии, Персии, среднеазиатских и европейских стран. Каких только товаров тут не яродавали!
От персидских ковров и китайского фарфора до карет английских - все можно было купить на этой ярмарке.
Город, выросший из монастырского села Крестцы разбогател, расширился и выглядел сказочным. Правда, прошлой осенью, когда Коля приехал сюда из Нижнего, Макарьев показался ему невзрачным городишком: немощеная грязная площадь с единственной церковью Казанской богоматери, покосившиеся темные заборы, незатейливые деревянные домики, тротуары, выложенные досками, по которым надо ходить с оглядкой, а на улицах мусор и ни души, точно жители не то спят, не то куда разъехались Хуже того зимой - глушь страшенная. Но весной как только Волга и Керженец разлились, город будто сбросил прежнюю дремоту. Первым, как медведь после зимней спячки, "проснулся" монастырь: там с утра до ночи слышалось церковное пение, голоса певучих колоколов разносились по широкому раздолью. Казалось, жители только и ждали этого зова: где-то в дальнем углу городка, на всполье застучал топор, ему откликнулась пила, и вокруг закипела дружная работа. Не прошло и нескольких недель, как на широкой песчаной равнине, словно по щучьему велению, возник новый Макарьев - ярмарочный город с грандиозным Караван-сараем или Гостиным двором, окружавшим центральную площадь. В середине площади красивое деревянное сооружение - биржа. Вокруг этих построек на сотни десятин раскинулся лабиринт разукрашенных улиц, переулков и закоулков со множеством лавок, гостиницами, ресторанами, театром и комедиантскими балаганами, армянской церковью и мечетями, огромными шатрами цирка и зверинцем - всего не перечесть.
Накануне ярмарки по Волге сверху и снизу потянулись к Макарьеву вереницы груженых судов. Как лебединые стаи белели паруса быстроходных расшив. Тяжело налегая грудью на лямки, медленно двигались бурлаки, волочившие тяжелые дощанки, тихвинки с разукрашенными кормами, кладушки, барки, соминки, гуеяны с причудливыми украшениями коротких мачт и прочие "посудины". Черепашьим шагом ползли неуклюжие коноводные баржи. Двигаясь, они шумели внутри шестернями, оглашали Волгу неумолкаемой перебранкой рабочих, которые вываживали со дна заброшенные якоря или на лодках-завознях торопились подальше закинуть новые. Шум, скрип, конский топот, ругань, звон якорных цепей и стоны бурлаков неумолкающим гомоном стояли над Волгой. Суда с каждым днем все гуще обступали противоположный отвесный берег, откуда выгруженные товары доставлялись на ярмарку плоскодонными паромами. Густой лее высоких мачт все больше и больше закрывал белые стены монастыря, встречавшего с утра гостей бархатным звоном колоколов.
Ярмарка уже давала знать о себе огромным столбом пыли, поднявшимся над нею. Бесчисленная толпа людей, тысячи лошадей, экипажей и телег на много верст покрывали недавно пустующее поле. Суета вокруг, давка, звон колоколов и грохот колес, многоязычный говор и хлопанье по рукам - все это сливалось в единый гул, от которого кружилась голова.
В самом городе была такая же сутолока. Все мало-мальски пригодные помещения домовладельцы Макарьева сдавали приезжающим для жплья, а сами занимались стряпней дешевых обедов, которые тут же разносили по лавкам торговцев или продавали прямо на улицах
Так шумела бойкой торговлей и безудержным весельем ярмарка в течение двух месяцев. Но вот приходил ей конец, и жизнь замирала. Исчезали причудливые строения, многотысячные толпы людей, отплывали суда - и снова пусто было на песчаной равнине, окутанной мраком ненастной осенней ночи.
