Коля внимательно слушал замысловатую речь дедушки. Неужели есть она, такая задача, которую никто решить не может? И что это за начальные правила на столбах?
- Дед... а дедушка, где вы читали об этом? Не в тех ли книжках, что с чердака сняли?
- Да-с, в журнале, издаваемом при Санкт-петербургской императорской академии, - ответил дед. - Пожалуй было бы весьма полезно прочесть и Коле ту "Историю о математике", - продолжал он, обращаясь к дочери. - Ничего порочного там я не встретил.
Прасковья Александровна, занятая раздачей сладкого не возразила.
После обеда дедушка подозвал к себе Колю и, кивнув на стопку книг, сказал ему:
- Бери-ка, постранствуй по ним, а я потом расспрошу, в каких царствах побывал и какие училища в оных книгах посетить изволил...
Когда вечернее солнце заглянуло в детскую, старые книги у Коли уже стояли на полке в ряд. И не может он наглядеться на свое неожиданное сокровище. Тут были томики в серых переплетах "Академических известий" за 1779 - 1781 годы. Чего стоят, например, одни заглавия:
"Натуральная история о рыбах", "Жизнь капитана KyKa"j "История Америки", "Христофор Колумб", "История о древних российских монетах", "Происхождение различных отраслей математики и история их у самых древнейших народов"! Пока лишь осмыслишь одни заглавия, уже совершишь немалое увлекательное путешествие. А на журнальных страницах бушуют моря, из неприступных джунглей выглядывают индейцы, вооруженные копьями. Но ты плывешь дальше, затем, отдышавшись на каком-нибудь открытом тобой необитаемом острове, снова поднимаешь паруса...
И так день за днем, с одной страницы на другую. А рядом с тобой стоит, навалившись на штурвал, отважный Колумб и зорко всматривается в безбрежную даль. Не ждал он у моря погоды, потому и открыл Америку. "Да, Колумбы не боятся трудностей", - решает Коля. Жаль только, не скоро увидишь в этом безбрежном океане желанный берег.
В "Академических известиях" вон сколько томов! Но Коля неутомим. Этому способствуют крещенские морозы: холод загнал всех в комнаты. Коля проводил время с матерью и дедом, читал им вслух. А в долгие вечера попеременно читали дед и мать.
Наконец глубокий снег покрыл землю сугробами, заоушевали бураны. Занесет окна доверху, надует снегу даже в сени, заметет все дорожки от крыльца в сараи так, что надо их отрывать лопатами. В такую погоду Коля редко выходил из дома.
Как у большинства детей, растущих одиноко или в кругу взрослых, у него сложился богатый мир своих понятий, о существовании которого старшие и не подозревали.
В последнее время стал он увлекаться поэзией. Читал запоем все поэтические сборники, сохранившиеся на чердаке. Даже пробовал сам сочинять стихи. В "Истории о математике" узнал он, что ученики Пифагора писали свои сочинения стихами. То воображал, что едет на верблюде по египетской земле, мимо величественных пирамид и сфинксов. То посещает гордого Евклида в Александрии, который на вопрос царя Птолемея - нет ли другого легчайшего пути для изучения геометрии, ответил: нет, к сожалению, даже для государей. То спускается в темницу к Анаксимандру, который старался и там, в заточении, сыскать квадратуру круга... Такими стихами он исписывал все попадавшиеся клочки бумаги, убежденный в том, что со временем будет поэтом.
Разыскивая новые стихотворные сборники, обнаружил Коля в сундуке потрепанный томик Державина. При неярком свете у грязного, затянутого паутиной окошка жадно прочитал он первые страницы этой книги в засаленном переплете, и мысли его унеслись далеко. Державин сразу покорил его своими звучными стихами.
При каждом удобном случае Коля возвращался на чердак. Теперь он проводил там, в "своей библиотеке", целые часы. Мать уже сняла запрет, и прибегать к помощи бельевой веревки не требовалось. Выложив книги, Коля решил разделить их по содержанию и составить список: в одну сторону лубочные издания, в другую - рукописные книги, С витиеватой славянской вязью, читать которые он еще не мог. В третью стопку легли старинные богословские книги в тяжелых переплетах, и, наконец, в четвертую - самые ценные для мальчика - математические, исторические и философские. Томик стихов Державина Коля положил отдельно, в углу, на маленький столик, нашедший на чердаке последнее прибежище.
Однако привести в порядок библиотеку Сергея Степановича до конца не удалось. В куче старых, пожелтевших от времени газет Коля нашел истрепанную небольшую книжку. Это был рассказ о том, как сын простого рыбакапомора с далекого севера зимой отправился учиться в Москву.
"Бывают же такие, - подумал Коля, прочитав эту книжку. - Не побоялся. Ушел один из родной деревни. В лютую стужу догнал обозы... А я-то? Учиться бросил. Из-за чего? Ломоносов не бросил бы..."
Коля покинул чердак и закрылся в своей комнате. Никого не хотелось видеть. Но вскоре постучала мать, затем вошла и протянула ему письмо:
- Прочитай. От Саши.
Старший брат сообщал из гимназии, что с Алешей учатся успешно и жизнью своей довольны. Коля позавидовал братьям. Здесь в Макарьеве он один, как птица в клетке.
- Хочу в Казань. Обратно... в гимназию...
Мать выслушала его спокойно, будто и не удивилась.
- Хорошо, - улыбнулась она. - Поедем.
Одобрил ее решение и дед, хотя и горькой была для него новая разлука с внуком.
Собрались быстро: в конце марта зимний путь ненадежен. До Казани четыре дня езды по твердой дороге. И вот они опять на тройке лошадей, в рогожной кибитке. Звон-"
кий говор бубенчиков теперь звучит по-другому. "В Казань... В Казань..." - выговаривают они. Говор их успокаивает и веселит надеждой. Когда кибитка заворачивала за угол, сердце Коли заныло. Он оглянулся на деда, сгорбленного, жалкого, - тот опирался рукой о калитку и пристально смотрел им вслед...
Снова бегут лошади, позванивая бубенчиками, шуршат колеса на дороге, и за каждым поворотом открываются новые картины - то большое озеро, то снежные поляны, окруженные темными соснами.
Днем хорошо было ехать, но еще лучше ночью. Ни Коле, ни матери не спалось. Они сидели молча, думая каждый о своем, и не могли надышаться приятным весенним воздухом.
При выезде на Волгу из-за леса показалась полная луна и залила серебристым светом снежные просторы. Впереди по дороге шел одинокий путник, напоминавший Коле мальчика-помора. Тот в такую же ночь, одинокий, шагал с котомкой за плечами навстречу тяжелой, но прекрасной жизни.
Коля прижался к плечу матери.
- Замерз?
- Нет, мама. Ты за меня теперь не бойся. Учиться буду хорошо.
Мать обняла его за худенькие плечи.
- Спасибо.
До ночлега и в следующие дни - до самого приезда в Казань - больше не говорили об этом. Но когда собрались идти в гимназию, к Яковкину, да еще с такой трудной просьбой, Коля не выдержал.
- Мама, - сказал он, - пусть он только примет. После я докажу этому инспектору, что я не попугай. Больше тебя ничем не огорчу. Никогда.
Прасковья Александровна поцеловала его.
- Я верю тебе, Коля.
* * *
Разговор с Яковкиным затянулся.
- Распущенность! - кричал он, шагая по кабинету и поворачиваясь так, что брелоки часовой цепочки позвякивали на его круглом животе. - Если такое допустить, все мальчишки по домам разбегутся. Дурной пример, сударыня, и пагубный!
Прасковья Александровна сидела бледная. Сжав руки, она молча смотрела, как беснуется человек, от которого зависит будущее мальчика, ее сына.
- Прошу вас, простите крестника Сергея Степановича. Больше таких поступков не будет с его стороны, обещаю, - заверила Прасковья Александровна, когда инспектор замолчал. И, странно, ее сдержанность понравилась Яковкину. Слезные просьбы его раздражали.
- Ну что ж, - сказал он, усаживаясь в кресло. - Пусть будет по-вашему. Но предупреждаю: на собственное содержание. Достаточно того, что ваш старший уже принят на казенное. Этот же пусть еще заслужит. Учредим за ним особое наблюдение. Особое! - подчеркнул это слово коротким взмахом жирного пальца. - И при первом же случае...
Не договорив, Яковкин повернул кресло к столу и придвинул к себе толстую папку с бумагами, дав этим знать, что разговор окончен.
Прасковья Александровна даже не помнила, как поклонилась ему и вышла из гимназии. Очнулась она у дома, где ждал ее сын. Еще на лестнице провела рукой по лицу, вытирая слезы, так что Коля, кинувшийся к ней, увидел только ее радостную улыбку.
- Все благополучно, сын мой: ты принят.
Коля, неожиданно для себя, тоже улыбнулся. Будто в груди его лед растаял. Все тяжелое потускнело в памяти, осталась только тоска по великолепному зданию, похожему на греческий храм, по товарищам, особенно по веселому соседу - Мише Рыбушкину.
В тот же день пошел он в гимназию. Опять его стригли под гребенку, водили в баню, выбрали по росту мундирную курточку, повязали суконный галстук. Выдали также перчатки, носовые платки и гребенку. Теперь он становился полноправным учеником гимназии.
