- Я просто хотела услышать твой голос, - сказала она. - Вечером я тебе расскажу кое-что.
И всю ночь они обсуждали невыносимое: Ина считала, что ее никто не любит. Они прокручивали в голове каждое воспоминание, каждый эпизод.
- Но в семнадцать лет часто так кажется, - утверждал муж. - Так кажется.
- Я не разрешила ей поехать летом в конноспортивный лагерь, - говорила Мария. - Я оставила ее как-то, когда она была маленькая. Может быть, она чувствовала себя лишней, когда родился Джон.
- Бедный Джон, - сказал муж.
Они долго не могли уснуть от осознания своей вины.
* * *
Вот твоя комната. Это священное место.
Ни к чему здесь нельзя притрагиваться.
Я могу здесь сидеть часами.
Я произведу тебя снова. Каждое воспоминание, каждое твое слово, каждую фотографию, все, что напоминает о тебе, я возложу на высокий пьедестал, и молния вселит в тебя жизнь.
Нельзя, чтоб ты исказилась. Я хочу войти в сознание всех знавших тебя и посмотреть, какая ты там. Ты не можешь защитить себя сама. Даже в моей памяти ты не та, какой была.
Я должна удержать тебя. Но я ничего не держу. Там ничего нет.
Я знаю, что ты умерла; я видела тебя в таком покое, который не укладывается у меня в голове.
Но все же где-то ты должна быть. Где-то ты есть.
Вернись, умоляю тебя. Хоть как-нибудь, в любом облике.
Однажды ты прошла через меня.
Вернись, умоляю тебя; я приму тебя в любом облике.
* * *
Сын сидел рядом на диване. Они смотрели телевизор. Мария поставила перед ним вазу с чипсами, но он не ел их. Он теперь всегда такой: стиснувший зубы, отважный и отсутствующий. Восьмилетний солдат.
- Как ты? - спрашивала она обычно.
- Все в порядке, - отвечал сын.
И когда кто-нибудь обнимал его, чувствовалось, что что-то в нем как будто застыло.
- Может, поговорим? - беспомощно спрашивала она.
- Нет, - отвечал он.
- Ты думаешь о сестре? - спрашивала она.
И тогда он сказал:
- Ненавижу людей, которые превышают скорость. Никогда не буду водить машину. Ненавижу машины. Я убью их.
У него были летние каникулы, но он не хотел играть с друзьями. Большую часть времени он проводил у себя в комнате.
Они только каждый день смотрели вместе телевизор - что показывали, им было не важно.
На этот раз была какая-то передача про диких гусей.
Вдруг он вышел из гостиной и пошел к себе.
Еще через минуту Мария услышала грохот. Рядом с домом что-то упало или разбилось. Она подбежала к окну и выглянула.
За окном лежал разбитый компьютер Джона. Рядом валялась коробка из-под паззла, содержимое которой разноцветным конфетти рассыпалось по гравию.
Она взбежала по лестнице и вошла в его комнату.
Джон стоял у окна. Он собрал все свои вещи и методично выкидывал их в окно.
- Прекрати! - закричала Мария. - Что ты делаешь?
- Я разожгу там костер, - сказал Джон и выбросил старого тряпичного кролика. - Я все сожгу. Это все равно никому не нужно.
Мария подошла к сыну. Побледнев и крепко стиснув зубы, он повернулся к ней.
- Я ничего не хочу! - сказал он. - Ничего мне не надо!
- Джон, - сказала Мария беспомощно.
- Я тоже никому не нужен, - сказал он.
Тут она слишком сильно захлопнула окно, на секунду ей показалось, что стекло сейчас треснет.
- Ты самое лучшее, что у нас есть, - сказала голосом Марии Мудрая Женщина.
И в его глазах она увидела действие лжи.
Обнять его Мария не решилась; как-то не могла.
Но они вместе спустились вниз, чтобы убрать разгром на гравиевой площадке.
Спасибо тебе, Мудрая Женщина.
Потому что на самом деле она никогда не любила сына так же сильно, как Ину. Это правда. Родители редко любят своих детей одинаково сильно. Раньше это не так ощущалось.
Теперь она должна это как-то изменить. Когда она выйдет из паралича. А пока надо это скрывать.
О Мудрая Женщина, помоги мне, сотвори во мне любовь, которой я не в силах породить, помоги мне.
* * *
Наступило время, когда Мария вообще перестала чувствовать.
Однажды, отправившись за покупками, она случайно увидела в витрине магазина перед коробкой с бананами свое отражение. На лице была идиотская ухмылка. Мария и не замечала, что ходит по улицам и улыбается. Люди, наверно, принимали ее за сумасшедшую. Ее лицо не было похоже на лицо женщины, которая потеряла дочь.
Вот ей же было любопытно, как ведет себя лицо человека, когда тело не покидает окоченение и боль, точь-в-точь как у нее сейчас.
Теперь она знала: лицо улыбается. Ей хотелось ударить его. Ей хотелось ударить по глазам, чтобы из них снова потекли слезы.
Она вернулась домой и спряталась. Шли каникулы, но все были дома.
Муж сидел в своей комнате вместе с Джоном. Они там болтали или, может, играли во что-нибудь. Конечно, она могла пойти к ним. Но с таким лицом идти нельзя.
Она была одна. На улице было в разгаре лето. За окном бушевала роскошная бесстыжая природа.
На кухне об оконное стекло бьется шмель. На кухне, которая уже никогда не станет снова обычной комнатой.
На белой стене висит бабушкино заляпанное зеркало. Над ним Мария повесила старую Инину соломенную шляпу. При виде шляпы она ничего не чувствует.
Инина шляпа. Инина шляпа на Ининой голове. Маленькая беленькая Ина бегает на солнце. Мне хочется плакать, но я ничего не чувствую. Я сделана из того же серого сухого материала, что и старое осиное гнездо. И у меня внутри тоже как будто кишат ядовитые насекомые.
Когда я куда-нибудь выхожу, люди смотрят на меня с уважением. Хочется высунуть язык или рассмеяться им в лицо неестественным безумным смехом.
Мой муж выглядит таким спокойным, почти безмятежным. Наверное, потому, что он не настоящий отец Ины. Где-то в глубине души он, может быть, чувствует облегчение.
О чем я думаю? Ко мне подступает безумие?
Хочется выдернуть один за другим из головы все волосы. Пройтись по улице с идиотской ухмылкой, приклеенной на лицо, безумно бормоча и безумно хохоча.
Я должна пройти по этой черной воде.
Можно скорбеть правильно. Я скорблю неправильно.
Предполагается, что я пройду по этой черной воде.
Они стоят на берегу и говорят, какая я молодец. Но не долго. У них не хватит терпения. Почему скорбь ее не облагораживает? Почему она вся пропитана ядом? Почему отец увозит сына на рыбалку? Почему она так улыбается?
Позвольте мне утонуть, позвольте мне не идти дальше. Одной, с приклеенной идиотской ухмылкой, как шрам через все лицо. Утопите меня, убейте меня.
Шмель бьется о стекло, жужжит. Она должна прекратить этот шум. Берет газету и хлопает по стеклу. Но она не убила шмеля, он падает на пол и лежит на спинке. У него дергаются ножки и трепыхаются крылышки.
Она смотрит на него, как он борется, как будто в этом есть какой-то смысл. С переломанными ножками и поломанными крылышком. Ее охватила злоба, сильная и мучительная.
Мария ударяет по нему снова. Она бьет и бьет и не может остановиться; бьет до тех пор, пока на глазах не выступают наконец слезы.
* * *
Кто-то ей сказал, что Господь проверяет людей, задает им сложные уроки. Во всем есть свой смысл.
Это было сказано в утешение, тот, кто сказал, сам потерял близкого человека.
Мария опустила голову, чтобы скрыть, что ее это не утешило. Она думала: "Можешь оставить себе своего Бога, Урсула. Своего Бога - школьного учителя".
Урсула сказала, что молилась за нее.
Мария заставила себя сказать "спасибо", потому что знала, что Урсула отдает ей все, что у нее есть; и что, по крайней мере, одной из причин, по которой она здесь сидела - такая нервная, с заплаканными глазами и одетая во все нарочито черное, - было желание поддержать Марию.
Но в эту ночь Мария не стала принимать снотворное, она лежала на кровати и размышляла.
Размышляла о том, что не может поверить, будто есть какой-то смысл и уроки.
Дует сильный ветер, думала она. Ветер должен дуть. В этом ветре нет никакой любви, он просто играет. Испытывает все новые комбинации. Поэтому люди должны быть смертны. Они были созданы, чтобы умереть, чтобы ветер мог неистовствовать, объезжать все новых лошадей.
Конечно, ветер создал людей по своему образу и подобию: ненасытные, любопытные, эгоистичные, производящие, одержимые идеей своего продолжения. Человека ведет ветер, ветер был и в ней, одновременно знакомый и непонятный, близкий и чуждый.
Но ветер не думал о человеке, он думал только о себе самом.
Урсула молится за меня, вопреки этому ветру. О чем она просит своего Бога для меня?
Господи Боже, дай Марии понять смысл жизни и смысл смерти?
Но Мария не хочет ничего понимать. В смерти ее ребенка не может быть никакого смысла.
И все же уже на следующее утро Мария послала открытку с цветочками: "Дорогая Урсула, спасибо за участие и поддержку в нашем горе".
* * *
- Оставь это, тебе будет только хуже, - сказал ее муж.
Он так говорил уже много раз с тех пор, как Мария достала с чердака коробку.
