Избранные на вече десять «мудрых и славных» мужей побывали в разных странах и, вернувшись, рассказали князю и боярам: «Ходили-де к болгарам, смотрели, как они молятся в храме, то есть в мечети, стоят там без пояса; сделав поклон, сидит и глядит туда и сюда, как бешеный, и нет в них веселья, только печаль и смрад великий. Не добр закон их. И пришли мы к немцам, и видели в храмах их различную службу, но красоты не видели никакой. И пришли мы в Греческую землю, и ввели нас туда, где служат они богу своему, и не знали – на небе или на земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой и не знаем, как и рассказать об этом. Знаем мы только, что пребывает там бог с людьми, и служба их лучше, чем во всех других странах. Не можем мы забыть красоты той, ибо каждый человек, если вкусит сладкого, не возьмет потом горького: так и мы не можем здесь жить по-старому». Сказали бояре: «Если бы плох был закон греческий, то не приняла бы его баба твоя Ольга, а была она мудрейшей из всех людей». [22. ПВЛ. Ч.1. С.273-274.]
В этой летописной записи примечательна концовка: если слушание воротившихся из дальних странствий мужей Владимир начал вместе с боярами и старейшинами, о чем в летописи говорится недвусмысленно, то в заключительной сцене в роли советников выступают лишь бояре. Со старейшинами, представлявшими покоренные Киевом племена, по-видимому, не очень считались.
Церковный историк Е.Е. Голубинский, допускавший возможность посещения Владимира миссионерами, совершенно исключал посылку князем людей с целью смотра вер на местах. Для него была нелепой сама идея «испытания вер» с точки зрения служебной или обрядовой. Ближе к истине был А.Е. Пресняков, вдумчивый историк и тонкий источниковед. Он писал: «При международных отношениях Руси как отдельные факты разновременного миссионерства, так и народные рассказы на эту тему могли лечь в основу той эпической обобщенной формулы, какую с литературной точки зрения представляют летописные рассказы о беседах Владимира с представителями разных религий и о его посольствах для „испытания веры“ в разные страны». А вот мнение крупного исследователя истории Киевской Руси В.В. Мавродина: «Я считаю возможным говорить о том, что в книжно-легендарном рассказе об испытании Владимиром веры… отразились обрывки воспоминаний о реальных исторических событиях, ярко отражающих Русь на перепутье, ее искания, ее борьбу за самостоятельность и борьбу нескольких центров цивилизации и религии за влияние на Руси…»
Конечно, рассказ Владимировых послов, внесенный в «Повесть временных лет», – продукт творчества позднего летописца. Но нельзя отрицать сам поиск новой религии, непосредственные наблюдения и впечатления русских людей, возникавшие при соприкосновении с той или иной верой. Нет ничего странного, а тем более противоестественного в том, что Владимир обращал внимание именно на внешнюю, обрядовую сторону при выборе религии. Это вполне соответствовало стилю языческого мышления, придающего большое значение внешнему эффекту.
Выслушав доводы бояр о предпочтительности христианства греков, Владимир якобы спросил: «Где примем крещение?» Бояре отвечали: «Где тебе любо». Казалось бы, теперь летописец должен был повествовать о крещении князя и его приближенных, но он заводит разговор о походе Владимира на Корсунь, византийский город в Крыму, и о крещении как следствии этого похода, причем мотивировка княжеского крещения оказалась уже другая, сугубо личная.
Выдающийся исследователь истории русского летописания академик А.А. Шахматов убедительно доказал, что известия о корсун-ском походе князя Владимира – позднейшая вставка, разорвавшая первоначальный летописный текст. По мнению А.А. Шахматова, в древнейшем «Киевском летописном своде», написанном ранее «Повести временных лет», за рассказом о проповеди «грека-философа» следовал «не дошедший до нас рассказ о крещении Владимира в Киеве». Эта вставка выдает определенную церковно-политическую тенденциозность позднего летописца – стремление приписать инициативу крещения русских не Владимиру, а грекам. Древнерусский летописец – это не пушкинский Пимен, «добру и злу внимавший равнодушно». Как превосходно показал А.А. Шахматов, рукой древнего летописца водили политические страсти и мирские интересы.
Наделяя греков активностью в деле «крещения Руси», летописец отдавал дань византийской концепции учреждения христианства в древнерусском обществе. Это легко обнаруживается при сравнении корсунской легенды с греческими источниками, в частности с известиями византийского писателя Яхьи Антиохийского о событиях 986-989 годов.
В конце 986 года командующий азиатской армией Византии Варда Склир поднял мятеж против императора Василия II. Император направил для подавления восстания Фоку, бывшего до того в опале и заточении в монастыре на острове Хиосе. Победив Склира в сентябре 987 года, Фока сам провозгласил себя императором и двинулся с войском на Константинополь. К исходу 987 года он был уже перед Хризополем, крепостью на Малоазийском берегу, расположенной напротив Константинополя. Положение Василия становилось чрезвычайно опасным. И тогда он посылает «к царю руссов, а они враги его, – чтобы просить их помочь ему в настоящем его положении; и согласился тот на это. И заключили они между собой договор о свойстве и женитьбе царя руссов на сестре царя Василия, после того как он поставил ему условие, чтоб он крестился и весь народ его страны, а они народ великий. И не причисляли себя руссы тогда ни к какому закону и не признавали никакой веры. И послал к нему царь Василий впоследствии митрополитов и епископов, а те окрестили царя и всех, кого обнимали его земли, и отправил к нему сестру свою, и она построила многие церкви в стране руссов. И когда было решено между ними дело о браке, прибыли войска руссов и соединились с войсками греков, какие были у царя Василия, и отправились все вместе на борьбу с Вардою Фокою морем и сушею к Хризополю. И победили они Фоку».
Итак, условием женитьбы Владимира на византийской царевне император поставил крещение князя вместе со всем народом. Получалось так, что у русских и помыслов не было о принятии христианства и только брачные обстоятельства, связанные с Владимиром, вынудили их креститься. При подобном ракурсе событий заслуга обращения русских в христианство всецело принадлежит грекам.
В аналогичном кругу понятий находится и летописец со своей корсунской легендой, которая, кстати заметить, южного, греческого происхождения. Это доказано исследователями.
Согласно летописной версии, Владимир, взяв после длительной и упорной осады Корсунь, отправил послав к императору Василию II и его брату-соправителю Константину VIII со следующим заявлением: «Вот взял уже ваш город славный. Слышал же, что имеете сестру девицу; если не отдадите ее за меня, то сделаю столице вашей то же, что и этому городу». Услышав это, порфирородные братья впали в уныние и послали к Владимиру своих людей сказать: «Не пристало христианам выдавать жен за язычников, если крестишься, то и ее получишь, и царство небесное восприимешь, и с нами единоверен будешь. Если же не сделаешь этого, то не сможем сестру выдать за тебя». Владимир дал согласие, но медлил. Тогда снова появились греки и от лица царьградских властителей говорили: «Крестись, и тогда пошлем сестру свою к тебе». Следовательно, в летописном повествовании, как и в рассказе Яхьи Ан-тиохийского, Владимира побуждают креститься греки, а русские как бы уступают их настоянию. Но далее началось такое, чего «льстивые» (хитрые) греки не предугадали: царевну доставили в Корсунь, а Владимир не спешил креститься. Неизвестно, сколько бы времени это продолжалось, если бы князь вдруг не «разболеся очима», да так, что перестал видеть. Владимир страшно переживал «и не знал, что делать. И послала к нему царица сказать: „Если хочешь избавиться от болезни этой, то крестись поскорей; если же не крестишься, то не избудешь недуга своего“. Услышав это, Владимир сказал: „Если вправду исполнится это, то поистине велик бог христианский“. И повелел крестить себя. Епископ же корсун-ский с царицыными попами, огласив, крестил Владимира. И когда возложил руку на него, тотчас же прозрел Владимир. Владимир же, ощутив свое внезапное исцеление, прославил бога: „Теперь узнал я истинного бога“. Многие из дружинников, „увидев это, крестились“. [23. ПВЛ. Ч.1. С.274-276.] Так совершенно неожиданно летописец выдвигает другую причину крещения русского князя, не связывая ее с женитьбой на греческой царевне. И в ней отчетливо видна языческая подкладка.
Язычник ждет от своих богов помощи, непосредственной пользы и жизненных благ. Именно с этой утилитарной, языческой в своей основе, точки зрения Владимир познает, по летописи, величие христианского бога. Подобный подход в рассказе летописца о корсун-ском походе киевского князя не единственный. Еще в период осады Корсуня, когда забрезжила надежда взять город, Владимир будто бы воскликнул: «Если сбудется это, – крещусь!» Перед нами чисто языческая манера обращения к богу: «Даю тебе, чтобы и ты мне дал, но не на „том свете“, а на земле, и не когда-нибудь, а сейчас».
