Такие случаи (experiences) встречаются среди лиц любого социального положения и принимают всевозможные формы, а значит, их можно обнаружить и в психологическом лечении. И здесь дело касается расширения личности, риска своим материальным положением или собственной натурой. То, что таким переломным событием (critical experience) в текущем лечении является перенесение, хорошо видно на примере нашей студентки философии. Как я уже указывал, у пациента существует возможность бессознательно проскользнуть над рифом перенесения, которое в этом случае не становится содержанием личного опыта, и потому не происходит ничего серьезного. Врач, ради простой выгоды, вполне мог бы желать себе таких пациентов. Но если пациенты интеллектуальны, они скоро открывают для себя существование этой проблемы. И если тогда врач, как в упомянутом выше случае, возвеличивается до отца-возлюбленного и, следовательно, становится объектом бурного потока адресованных ему запросов, он волей-неволей должен до конца продумать пути и средства отражения этой бешеной атаки, чтобы не оказаться самому втянутым в водоворот и, в то же время, не навредить пациенту. Насильственное прерывание перенесения может вызвать полный рецидив или кое-что похуже; поэтому с данной проблемой нужно обращаться с большим тактом и предусмотрительностью. Другой возможностью является благочестивая надежда, что “со временем” это “сумасбродство” прекратится само собой. Конечно, все проходит со временем, но это “сумасбродство” может продолжаться весьма долго, и трудности могут оказаться настолько невыносимыми для обеих сторон, что мы могли бы с равным успехом сразу отбросить идею времени как целебного фактора.
Казалось бы, гораздо лучший инструмент для “сражения” с перенесением предлагает теория неврозов, сформулированная Фрейдом. Зависимость пациента объясняется в ней как инфантильный сексуальный запрос (demand), занимающий место здравого распоряжения зрелой сексуальностью. Сходные преимущества предлагает и теория Адлера (Alfred Adler, The Neurotic Constitution, первая публикация п 1912 г… перевод на англ. В. Glueck и J. Е. Lind (London, 1921).), объясняющая перенесение как инфантильное намерение обрести власть и как “меру безопасности” (“security measure”). Обе теории так искусно прилажены к невротической ментальности, что любой случай невроза можно объяснить одновременно обеими теориями (Ср. “On the Psychology of the Unconscious” (Collected Works. Vol. 7) pars. 44ff, где приведен пример одного такого случая. [Русск, пер.: О психологии бессознательного // Юнг К. Г. Психология 6eccознательного М.: Канон. 1994. — Прим. пер.}). Этот весьма примечательный факт, который должен быть подтвержден любым непредубежденным наблюдателем, может опираться лишь на то обстоятельство, что фрейдовский “инфантильный эротизм” и адлеровское “влечение к власти” суть одна и та же вещь, независимо от теоретических расхождений между этими школами. Это просто фрагмент вышедшего из-под контроля, а поначалу и вовсе не поддающегося управлению изначального инстинкта, который обнаруживает себя в феномене перенесения. Архаические формы фантазии, постепенно достигающие поверхности сознания, служат лишь дополнительным доказательством этого.
Мы можем испытать обе теории, раскрыв пациенту глаза на то, насколько инфантильны, невозможны и абсурдны его запросы, — и, возможно, в конце концов он одумается и снова возьмется за ум. Однако, моя пациентка оказалась не единственной, кто этого не сделал. Несомненно, врач всегда может спасти свою репутацию с помощью этих теорий и более или менее гуманно выпутаться из тягостного положения. Действительно, есть пациенты, с которыми не стоит — или кажется, что не стоит — заходить в лечении дальше; но есть и такие, которым эти процедуры наносят бессмысленную душевную рану. В случае моей студентки я смутно чувствовал что-то в этом роде и потому отказался от своих рационалистических попыток ради того, чтобы — пусть с нескрываемым недоверием — дать природе шанс исправить, как мне казалось, ее же собственную глупость. Как уже упоминалось, это открыло мне нечто чрезвычайно важное, именно, существование бессознательной саморегуляции. Бессознательное может не только “желать”, но и отказываться от своих желаний. Это осознание, представляющее огромную важность для целостности личности, должно оставаться недоступным для любого, кто не способен разделаться с мнением, будто дело здесь просто в инфантилизме. Такой человек повернет назад у самого порога этого осознания и скажет себе: “Конечно, все это вздор. Я безумный фантазер! Лучшее, что можно было бы сделать, так это похоронить бессознательное или выбросить его за борт вместе со всеми его сочинениями”. Смысл и цель того, о чем он так страстно мечтал, теперь будет представляться ему детским лепетом. Он поймет, что сжигавшее его желание было абсурдным, научится терпимо относиться к себе, смиряться с неизбежностью. На что он способен? Вместо того, чтобы смело вступать в конфликт, он будет, скорее, уходить от него, и — если говорить о пределе его возможностей — будет регрессивно восстанавливать свою разбитую вдребезги персону, обесценивая все те надежды и ожидания, которые расцвели под воздействием перенесения. Он станет мелочнее, ограниченнее, рационалистичнее, чем прежде. Нельзя сказать, чтобы такой исход был безоговорочным несчастьем во всех случаях, ибо есть очень много людей, которые в силу своей заведомой неспособности больше преуспевают в условиях рационалистической системы, чем в состоянии свободы. Свобода — это одно из самых трудных условий жизни. Те, кто в состоянии снести такой выход из положения, могут сказать вместе с Фаустом:
Достаточно познал я этот свет,А в мир другой для нас дороги нет.Слепец, кто гордо носится с мечтами,Кто ищет равных нам за облаками!Стань твердо здесь — и вкруг следи за всем:Для дельного и этот мир не нем.Что пользы в вечность воспарять мечтою!Что знаем мы, то можно взять рукою.И так мудрец, весь век свой проведет.Грозитесь, духи! Он себе пойдет…
(Гете. Фауст., II. действие 5.)
Такое решение было бы идеальным, если бы человек действительно был способен избавиться от бессознательного, лишить его энергии и активности. Но опыт показывает, что бессознательное можно лишить только части его энергии; оно не прерывает своей активности, ибо не только содержит в себе либидо но и само является его источником, из которого происходит утечка психических элементов. Поэтому было бы заблуждением считать, будто с помощью какой-то там магической теории или метода можно полностью опустошить бессознательное, выкачав из него либидо, и тем самым как бы устранить его. Можно какое-то время тешить себя этой иллюзией, но наступает день, когда приходится сказать вместе с Фаустом:
Теперь весь воздух чарами кишит,И этих чар никто не избежит.Пусть светел и разумен ясный день,Но в сети снов нас ловит ночи тень;Пусть весело с прогулки я иду, —Вдруг ворон каркнет. Что же? На беду.Так суеверье царствует везде:То-к горю, это — к счастью, то — к беде.И вот стоить один, страшась всего…Дверь скрипнула… Но нет здесь никого…
(Там же.)
Никто не в состоянии по своему желанию лишить бессознательное его законной власти. В лучшем случае, мы можем просто обманываться на сей счет. Ибо, как говорит Гете:
Пусть меня не слышит ухо. —Громок зов мой в недрах духа:В разных образах встаетMoй суровый, властный гнет;
(Там же,)
Лишь одно средство эффективно против бессознательного, и это средство — жестокая материальная нужда, или нищета. (Те, кому известно о бессознательном несколько больше, увидят за материальной нуждой тот же самый лик, что когда-то пристально глядел на них изнутри.) Духовная, внутренняя нищета может смениться на материальную, внешнюю нужду, и пока материальная бедность оказывается настоящей, а не искусственно сфабрикованной, душевные проблемы более или менее утрачивают свою силу. Вот почему Мефистофель дает Фаусту, пресытившемуся “бессмысленными чарами”, следующий совет:
Изволь, вот средство возрожденьяБез чар, без денег, без леченья:Уединись и глуши полей,Руби, копай, потей за плугомИ ограничить тесным кругомСебя и ум свой не жалей;Питайся просто в скромной доле,живи, как скот, среди скотовИ там, где жал ты, будь готовСам удобрять навозом поле.
(Гете. Фауст, I, сцена 6.)
Хорошо известно, что “простая жизнь” не может быть фальшивой, и потому беспроблемное существование бедняка, действительно предоставленного судьбе, невозможно обрести путем таких дешевых подделок. Только тот, кто живет такой жизнью не по простой возможности, но принужден к ней бедностью своей натуры, будет слепо проходить мимо проблемы собственной души, поскольку ему просто не достает способности понять ее. Но стоит ему однажды увидеть проблему Фауста, спасательный выход в “простую жизнь” закрывается для него навсегда. Конечно, ничто не удерживает его от приобретения небольшого домика в деревне, ленивой работы в огороде и употребления в пищу сырой репы. Однако, его душа смеется над этим обманом. Только подлинное обладает способностью исцелять.
