— Будь спокойна, я пойду, сделаю тебе сладкой воды.
— Не уходи! — Я обхватила её. — Чёрные дядьки уведут тебя!
Я больше не могла спать и начала икать.
— Минна, сделай что-нибудь с этим ребёнком. Я хочу спать! — рассердился дедушка.
Бабушка мягко отвела мои руки и пошла… прямо в сторону этих сверкавших клыков. Затем она щёлкнула выключателем, и комната наполнилась оранжевым светом.
— Ну, детка, где твои чёрные дядьки? — спросила бабушка.
— Там, за окном! — радостно крикнула я, потому что тайна сверкающих клыков прояснилась в единый миг: это были мамины хрустальные бусы, которые я, ложась спать, положила на стол. Брр, в темноте я не осмелилась бы больше надеть их на шею!
Бабушка подошла к окну и выглянула между гардинами.
— Нет там никого! Луна, видишь, большая и круглая, наверное, это и нагнало на тебя страху.
— Задёрни теперь гардины поплотнее, чтобы просвета не было! — потребовала я. — Что я буду делать, если и тебя с дедушкой тоже увезут?
— Сумасшедший ребёнок! — недовольно ворчал дедушка. — Совсем ненормальная!
Но бабушка попыталась его успокоить:
— Да ты сам подумай. Девочка видела, как бабушку Мари увозили, а теперь и Хельмес тоже! Ты и сам не спал ночами, сидел в сапогах и в пиджаке, когда самое большое выселение было…
— Она взяла со спинки стула свою большую шаль, накинула на плечи и пошла в кухню.
— Не уходи! Не…
Дедушка встал с постели и стоял передо мной.
— Была бы ты моим ребёнком, я тебя сейчас как следует выпорол бы! Берёзовая каша — самое лучшее лекарство для плохих детей! Тут где-то должен быть мой ремень…
— Меня нельзя бить ремнём!
— Ну, в старину говорили, что с поркой через попку в голову приходит разум, — продолжал ворчать дедушка.
— Роберт! — крикнула бабушка из кухни.
— Попробуй только меня пороть! Рубцы останутся, и тогда тебе попадёт от таты!
Дедушка с открытым ртом уставился на меня.
— Ах, рубцы останутся! Рубцы! Слыхала, Минна? Хо-хо-хо! Рубцы! Да где ты это слово слышала? Хо-хо-хо! — смеялся он так, что на глазах выступили слезы.
Странное дело, но слово «рубцы» увело мысли дедушки куда-то в сторону и неожиданно вызвало у него такое весёлое настроение, что когда я выпила приготовленную бабушкой сладкую воду и сходила по-маленькому на помойное ведро (на дворе ведь было темно и холодно), он спросил у меня уже без всякой сердитости:
— Скажи, как твои папа с мамой поступают, когда на тебя находят такие приступы паники? Что у вас дома в таких случаях делается?
Что такое приступы паники, я и понятия не имела, но подумала: надо бы предложить дедушке что-то весёленькое, чтобы он опять не начал говорить о берёзовой каше. — у нас… у нас поют и танцуют!
Это не было неправдой. С мамой мы танцевали часто такие танцы, как «Присядь» и «Ох, прыгай, медвежонок!», а папа учил меня танцевать «Каэра-Яан»[8]. Мы с ним и танго танцевали, но бывало и так, что танцевал папа, а меня держал на руках. «Когда тихо в ночи звучит танго-нотюрно, я в мечтаньях своих обнимаю тебя…» Маму наши танцы смешили, потому что тата делал разные странные движения и неожиданные резкие повороты, которым и я научилась подражать.
Дедушка таких танцев, как «Присядь» и «Ох, прыгай, медвежонок!», не знал, танцевать танго он когда-то немного умел, но теперь всё позабыл, но «Каэра-Яан» помнил. Он схватил бабушку за руки, заставил её подпрыгивать и пел: «Ой, Каэра-Яан, Каэра-Яан…»
Бабушка отмахивалась и пыталась вырваться из дедушкиных объятий.
— Чего ты отбиваешься — «Каэра-Яан» хотели в эстонское время сделать бальным танцем. Во! — смеялся дедушка. — Ну ладно — станцуем тогда маленький краковяк!
И дедушка, хлопнув в ладоши, взял бабушку за руку и начал новый танец, напевая:
Вот этот танец — краковякя не переношу никак!
Выглядело очень забавно, как они вдвоём танцевали среди ночи — бабушка в просторной ночной рубашке и с большой шалью на плечах, дедушка в длинных белых подштанниках. Наконец запела и бабушка, кажется, по-русски:
Русский, немец и поляктанцевали краковяк.А эстонец-то — дурак,не умеет краковяк!
В животе у меня немножко свербило от страха, но на всякий случай я не стала спрашивать, не на русском ли языке они пели. А вдруг на русском? Но от бабушкиной сладкой воды я позабыла свои страхи, и глаза у меня начали, наконец, слипаться… Пусть эти забавные старые люди скачут хоть всю ночь напролёт, если им больше нечем заняться!
Немножко времени?
Когда я была у бабушки с дедушкой, время тянулось жутко долго. Ночь за ночью приходилось спать рядом с бабушкой, пока однажды не пришли из Народного дома и не сказали, что тата позвонит через час, и нам надо быть в канцелярии, ждать звонка. Народный дом был большим и важным тёмно-красным зданием, он стоял очень близко от нас — через дорогу. Его построили жители Йыгисоо и всей округи в эстонское время, когда тата был ещё мальчишкой. В Народном доме он выучился играть на тромбоне, участвовал в представлении разных пьес и ходил на всякие курсы. Там учили всему, начиная с гримирования (так называют раскрашивание лица) и кончая художественным вышиванием — от этого занятия тётя Лийли была в восторге. Раньше, когда мы приезжали к дедушке с бабушкой, я часто ходила с татой в Народный дом. Поначалу я прямо-таки стремилась туда, потому что мне очень хотелось увидеть «Миккумярди» и «Сватовство» и разные другие захватывающие представления — «спектакли», о которых мне рассказывал тата. И я была сильно разочарована, когда ни на сцене, ни за сценой не оказалось ни одной деревенской девушки с волосами из пакли и с красными щеками, поющей «В пастолах мульк[9] за мызою отплясывает с Лийзою». За сценой стояли лишь огромные пожелтевшие рулоны бумаги. Мы с папой немного развернули один — там были нарисованы красивые берёзы с белыми стволами. Да, лучшие дни этого дома прошли ещё до того, как я родилась!
Но дом не стоял пустой! В одном его краю была библиотека, а в двух-трех помещениях шла школьная работа. Но мы с дедушкой поспешили в канцелярию. Там на стене висела такая интересная машинка на блестящей лакированной деревянной дощечке — телефонный аппарат. Точно такой же был и в Руйлаской школе. И чтобы позвонить, надо было снять трубку и покрутить ручку, пока не зазвякает звоночек — два раза долго и два раза коротко — и сразу ответит тётя-телефонистка с центральной станции в Рийзипере. Тогда надо сказать ясно и громко номер, и даже полчаса не пройдёт, как уже можно разговаривать по телефону. Звонить по телефону было важным делом, и это делали не так часто. В домах, где жили, телефонов не было, только на работе, а там долго болтать нельзя!
Голос таты я, конечно, узнала сразу, хотя в телефонной трубке что-то трещало и щёлкало — может, телефонные провода раскачивал ветер, и они задевали за ветки деревьев, а может, какая-нибудь ворона или сорока садилась на миг на провода — отдохнуть. Несмотря ни на что, голос таты был родным и милым и звучал более молодо, чем при обычном разговоре без телефона. На меня нашла ужасная тоска по дому, а к горлу подступал плач, когда тата бодро кричал:
— Не горюй, дочурка, скоро приеду за тобой! Дело в том, что я ещё не увиделся с нашей мамой, вышло так, что она сначала поехала в Кейла. А теперь уже в Таллинне…
— У Лийли или у Анне?…
— М-м… Нет, совсем у чужих людей. Так что пройдёт ещё немного времени, пока ты сможешь вернуться домой.
— Ага.
У взрослых много слов, чтобы определять время: минута, час, день, неделя, месяц… Кроме того, придуманы такие слова, как «миг», «момент» и «мгновение»… И означают не всегда одно и то же. Один «миг» может длиться так долго, что ты успеешь намочить штаны или безнадежно запутать шнурки ботинок. «Немножко времени» может иногда длиться лишь мгновение. Когда, например, скажут: «Поиграй еще немножко в песочнице», можешь быть уверена, что это «немножко» закончится сразу и поиграть толком не успеешь. Но только договоришься с папой покататься на финских санках, то мгновение спустя заходит на «немножко времени» кто-то из его друзей, и можешь быть уверена, что это «немножко» продлится до позднего вечера, и надо ждать, как в песне про «ридирай», до последнего мгновения, а то и дольше!
— Совсем немножко? — допытывалась я у папы. — Сколько раз мне ещё тут ночевать?
Тата рассмеялся.
— Ну, может, один, а может, два… Если не смогу приехать за тобой завтра, приеду послезавтра. Видишь ли, завтра я должен поехать с тётей Людмилой в город, привезти учителям зарплату. Она одна боится.
— Я тоже боюсь…
— Тебе бояться нечего, бабушка с дедушкой о тебе заботятся.
— Дедушка обещал меня выпороть, а у бабушки, сам знаешь, на ногах жуткие кровяные жилы.
