Из книги В. Павлова я, между прочим, узнал, что наши с Г. Писаревским записки 1986 — 1988 годов перекликались с соображениями, поступавшими к М. Горбачеву по линии «рабочих групп», готовивших ему материалы к пленумам ЦК. Различия касались больше терминологии, стиля и акцентов, а не существа подходов[8].
Нелады М. Горбачева с экономикой я выводил из особенностей его менталитета и специфики карьеры. Править рублем, долями процентов, каким-то законом стоимости, когда в руках неограниченная власть, и не где-то в Ставропольском крае, а в бескрайнем Советском Союзе? Для этого надо было перестроить себя, что часто несказанно труднее, чем пуститься в эксперименты над другими.
Самым уязвимым у М. Горбачева как руководителя партии и страны было отсутствие четкой, взаимоувязанной во всех критически важных составных программы и твердого плана действий, в первую очередь в народно-хозяйственных делах. Без этого нельзя создать новое экономическое качество, мобилизовать необходимые силы и средства, свести к минимуму неизбежные потери и издержки. Это в XV веке, двигаясь, как Колумб, «общим курсом» на Запад, можно было открыть нечто стоящее, скажем Америку вместо Индии. В наше просвещенное время вера и наитие — лишь подспорье. Знаниям и математически точным, привязанным к конкретике расчетам они никак не замена.
Под занавес, это было уже в 1990 году, я попытался заинтересовать М. Горбачева еще одним экономическим проектом. Трескотни вокруг необходимости возрождения села, составления национальных программ модернизации сельскохозяйственного производства и социального обустройства деревни было хоть отбавляй. Не без участия будущего отца перестройки, он курировал в Политбюро сельское хозяйство, придумали к середине восьмидесятых годов еще одну бюрократическую надстройку — Агропром. Про него ходил анекдот: сотрудник КГБ спрашивает своего коллегу из ЦРУ: «Ну, если строго между нами, Чернобыль устроили вы?» — «Как на духу, — отвечает американец, — к Чернобылю мы не причастны, вот Агропром — это наша затея».
Смысл моей инициативы заключался в том, чтобы разом и навсегда покончить с мошенничеством: одна рука давала селу кредиты, субсидии, повышала закупочные расценки на его продукцию, а другая через неэквивалентный обмен на промышленные изделия забирала данайские дары, да к тому же с ростовщическими процентами. После появления Агропрома ножницы в ценах на сельхозпродукцию и продукцию для села стали расходиться все дальше и быстрее.
Ситуацию могла, как мне представлялось, поправить передача в собственность колхозов и совхозов индустрии, специализированной на изготовлении сельскохозяйственных механизмов. Минуя Министерство сельского хозяйства, Агропром и все прочие конторы, сидевшие на шее крестьянина, колхозы и совхозы не «получали» бы в «плановом порядке» и с оплатой по произвольному прейскуранту то, что им нужно или совсем не нужно было, и, разумеется, сами определяли бы, когда и что денационализированные заводы должны были бы изготовить, не накручивая на себестоимость несуразные сверхприбыли.
Таким образом, в отраслях, связанных с сельским хозяйством, ослаблялась бы удавка государственного монополизма. Открывался бы зеленый свет «кооперативам кооперативов», в которых все их участники были бы материально заинтересованы не в отчетах об ударных севах и жатвах, а в увеличении объемов конечного продукта, доводимого до потребителя.
В перерыве между заседаниями XXVIII съезда КПСС докладываю М. Горбачеву «горящий» вопрос Международного отдела ЦК. «После, — отрезал генсек, хотя решение напрашивалось само собой. — У меня другие заботы». М. Горбачев был явно не в своей тарелке из-за намерения делегатов с мест устроить бучу с московскими «бонзами» и «аппаратчиками».
Есть соображение, продолжил я, которое может найти отклик, особенно у делегатов-аграрников. Излагаю М. Горбачеву самую суть. Он жестом показывает — «да оставьте меня в покое».
Не получилось прямиком, попробуем в обход. Будучи в Могилеве, предлагаю руководителям Белоруссии взвесить, не окажется ли моя идея выгодной крестьянству в их регионе. Внешне белорусы восприняли мои доводы с интересом, обещали досконально просчитать. Возможно, из вежливости.
Вскоре небосклон заволокло тучами. Система трещала по швам. Каждая из республик «гребла под себя». Нашел подражателей пример российских раскольников, обособивших в июле 1990 года кредитно-финансовую систему РСФСР. Говорить об единой, интегрированной советской экономике с этого времени можно было лишь с большой натяжкой.
Правительство СССР подготовило проект указа, приостанавливавшего действие постановлений российского Верховного Совета, противоречивших союзной конституции. М. Горбачев, однако, протянул неделю-другую и затем отказался его подписать. «Нужна совместная созидательная работа, не нужна нам сейчас конфронтация» — так мотивировал он свою позицию[9].
Отдавал ли президент себе отчет в последствиях? Или затмение зашло так далеко, что замолк даже инстинкт самосохранения? В любом случае единственно экономической некомпетентностью несуразное поведение М. Горбачева объяснить нельзя, хотя я не спешу согласиться с теми, кто обвиняет его в государственной измене, якобы принявшей четкие контуры именно в то время, или, помягче, в преступной халатности и безответственности, запрограммировавших катастрофу[10].
Глава IV МОМЕНТ ИСТИНЫ ИЛИ КАПКАН?
Перестройке было отпущено на все про все шесть лет десять месяцев. Значит, XIX партконференция пришлась как раз на середину заключительной главы в летописи Советского Союза. Это если брать временной разрез. При оценке ее роли, по существу, не будет сгущением тонов констатация: конференция знаменовала собой рубеж, переломный не только для партии, но для советского общества, в целом для страны.
«Вся власть Советам!» На первый взгляд прямая демократия отвоевывала позиции, сданные в лихую годину военному коммунизму. Но если дело вели лишь к восстановлению оригинала, то отчего сначала А. Яковлев, потом М. Горбачев и, наконец, конференция толковали об изменении политической системы? Вопрос есть, и он мною в свое время задавался. В ответ А. Яковлев пустился в пространные рассуждения, из коих было ясно, что ничего не ясно.
Будь иначе, изъятие из Конституции СССР статей, противоречащих идее полновластия Советов, являлось бы самим собою разумеющимся. Однако генеральный настоял на решении пленума ЦК, которое обязывало нас противиться на съезде народных депутатов поправкам к Основному закону, урезавшим статус КПСС как единственной «направляющей» и «руководящей» силы в обществе. Только двое участников пленума — А. Вольский и я — голосовали по совести, а не по предписанию.
М. Горбачев и ближайшие к нему партийные бояре на что-то нацелились. Остальным, не посвященным в самые сокровенные тайны, оставалось строить догадки. Нет, изменение политической системы не было тождественно переходу власти от партии к Советам. Гласность и плюрализм мнений в прессе предвещали многопартийность, экстрагирование идеологического монополизма. Это понимали люди и без семи пядей во лбу. Отмену цензуры с некоторыми натяжками можно было бы квалифицировать как возвращение в первые месяцы после Октября 1917 года. Но опять-таки не как смену «системы».
«Вся власть Советам!» Снизу доверху? Или там, на самой верхотуре, собрались этаблировать нечто, на российской почве не опробованное? Почему М. Горбачев и А. Яковлев так тщательно избегали говорить о вступлении в решающий этап десталинизации и аттестовать режим, навязанный диктатором стране, как он того заслужил? И вообще, что должен был означать интерес, с некоторых пор проявлявшийся к избирательным системам и государственному устройству за кордоном, в особенности во Франции и США?
Связь времен в нашем общественном доме подвергалась испытанию на разрыв. Вроде бы перестройка, то есть реконструкция, капитальный ремонт доставшегося наследства, и все же не преемственность с отбрасыванием без скидок на объективные трудности и субъективные несовершенства всего чуждого обществу социальной справедливости и народовластию. Старт в неведомое будущее? Система «с человеческим лицом» — набор слов, за которыми стоит многое или ничего, ибо известно, что не по любу мил, но по милу люб. Когда наперед ничто твердо не означено, возможно почти все. Как возможности перевоплотятся в реальность?
