Сумеет ли "Нацбест" искупить чужую вину, а вернее, захочет ли он жениться на чужих грехах, вопрос для меня не ясный. Понятно лишь одно: на всех чужих грехах сразу жениться всё равно не удастся.
Далее следуют книги, бурно и, в основном, комплиментарно обсуждавшиеся в течение года (наряду с произведениями из предыдущей части списка): "Правый руль" Авченко, "Чёртово колесо" Гиголашвили, "Мёртвый язык" Крусанова, "Прощание в Стамбуле" Лорченкова (самовыдвижение), "Позор и чистота" Москвиной, "Заговор ангелов" Сахновского и журнальные публикации повести Лукошина "Капитализм" и романа Павлова "Асистолия". В этот же разряд (или подразряд) попадает и "Т", критикой, скорее, разруганный, – но Пелевин есть Пелевин.
Далее, несколько неожиданная проза поэтов: рукопись Ирины Дудиной (самовыдвижение) я читал, рукопись Тимура Кибирова – ещё нет, о книге Бахыта Кенжеева лучше уж промолчу.
Непривычно много фантастики: Михаил Успенский, Евгений Лукин, Игорь Зотов, Всеволод Бенигсен. Последние двое, впрочем, проходят скорее по ведомству боллитры.
Немало и публицистики: помимо Авченко, это прославленные уже Рахматуллин и, прости господи, Панюшкин, а также несколько загадочная "Книга об одной песне" и, напротив, вполне понятный "Женский чеченский дневник" (в рукописи). Мемуары представлены книгой знаменитого театрального художника Кочергина.
В остальном преобладают тёмные лошадки, номинированные как в рукописи, так и по опубликованным книгам. Обращает на себя внимание множество диковатых названий: "Нано и порно", "Гуру и зомби" (это два разных романа), "Радостная мужская сталь", "Обрезание пасынков" и тому подобное.
Логика номинаторов порой ставит меня в тупик. Я не очень понимаю пока, почему у модного Германа Садулаева выдвинут не опубликованный в журнале "Шалинский рейд" (или вышедший книгой "АД"), а рукописный "Бич Божий" (номинатор Михаил Гиголашвили), что именно побудило Владимира Бондаренко выдвинуть в рукописи, не дожидаясь публикации, "Почтовую рыбу" сановного и талантливого Юрия Козлова, чем конкретно пленила Льва Данилкина "Жена миллионера", а Бориса Кузьминского очаровало "Горизонтальное положение". Возможно, всё это (или хотя бы половина) шедевры или полушедевры.
Первый год премии без её лауреата Александра Проханова, второй без её лауреата Дмитрия Быкова. Если у тебя есть фонтан…
В отчётном году обострилась литературная дискуссия между, условно говоря, сторонниками "что" и "как". Сторонники "что", называющие себя "новыми реалистами", теснят сторонников "как", презрительно именуя их "постмодернистами". Чем кончится спор, в том числе и уже через три месяца по итогам "Нацбеста", я, разумеется, не знаю, – но любопытно, что у "новых реалистов" завелась тихой сапой собственная постмодернистская пятая колонна: как минимум, два романа из нынешнего лонг-листа представляют собой развернутые сатиры на литературную премию "Дебют" и как бы учебные посиделки в "Липках", что равнозначно атаке на почту и телеграф "нового реализма".
Ну, и на смену нулевым пришли или вот-вот придут десятые, а вопрос, новый Горький или новый Булгаков (а может быть, новый Платонов?), остаётся открытым. Новый Замятин уже, пожалуй, отпал – антиутопия катастрофически быстро вышла из моды.
Захар Прилепин ДЕДУШКО ЛИЧУТИН
От Владимира Личутина ощущение, что он – да простит меня дедушко – всегда был в зрелом возрасте. Не старик, нет, но полный сил и лукаво приглядывающийся к миру старичок-лесовичок – носитель не только своей собственной мудрости, но мудрости, накопленной за дюжину сроков до нашего бытия.
Говорят, что ему семьдесят лет будет – так этому и верится, и не верится. Мне, например, всегда казалось, что ему семьдесят лет уже было лет тридцать назад.
Дедушко, может, и обидится, но меня не покидает ощущение, что тот небывалый, густой лад речи, что характеризует Личутина, – он был дарован ему сызмальства, с первых записанных слов, с первой книги. Неужели ж "Вдову Нюру" писал тот, кому едва за тридцать, а "Любостай" – кому и полвека не было? Не смешите.
Не берусь судить обо всём написанном им: что-то ещё и в руки не попало мне. Но на моих книжных полках в керженской деревеньке стоит шесть личутинских книг (не томов, а книг – потому что одна из книг в трёх томах) – почитай, целая полка. Почти все прочитаны, кроме разве что одной – книги размышлений "Душа неизъяснимая", в которой моя читательская закладка обнаруживается то в середине, то ближе к концу, то опять в начале – потому что читаю я эту книгу уже много лет и всякий раз с разных мест начиная. Что мне ваша "Игра в классики" – у меня тут повеселей игра есть, – душевная и неизъяснимая, – разбираться с русским характером, с русской верой и с русским простором. Дедушко Личутин в этой задаче – добрый поводырь, надёжный.
Нисколько не удивляет, когда речь заходит о Личутине, рассказ, как он в компании ещё двух старичков-лесовичков шёл по улочке, а увидевший их сказал: "Надо ж, вот идут три русских классика". Компанию Личутину составляли, если память мне не врёт, Абрамов и Белов. Они, насколько я понимаю, Личутина возрастом постарше будут, и он шёл среди них совсем молодой – но это ж не важно вовсе. И если б Личутина видели в компании с Суриковым или с Кольцовым – я б тоже не удивился. Или с Клычковым и Орешиным. Почему бы и нет?
Говорят, что ещё Ломоносов приглашал некоего Личутина кормщиком в экспедицию. Всё никак не соберусь спросить: дедушко Личутин, как тебе Михаил Васильевич показался? Справный был мужик?
Борис Шергин писал о других Личутиных, братьях, резчиках по дереву, которые в морском походе своём потерпели крушение, оказались на острове и остались там вовеки. Но мы тому не поверим: один из тех Личутиных точно выбрался на большую землю, и доказательства налицо – до нынешнего юбиляра можно коснуться рукой, проверить, что он жив и здрав, и по дереву он вырезает по-прежнему так же искусно, как и прежде.
Потому что – что такое личутинское письмо, как не резьба по дереву? Что такое личутинское письмо – как не восхваление Бога и всех Его даров? Что, к слову сказать, может показаться странным: ведь многие и лучшие свои книги написал он ещё некрещённым, ещё обуянным гордыней – в чём и сам сознавался.
И пусть да не покажется нам случайным совпадение в наличии трёх Владим-Владимирочей в русской литературе. Маяковский, Набоков, Личутин – казалось бы, ничего более дальнего друг от друга и быть не может; да и, сдаётся, сам дедушко Личутин не относит сих сочинителей к числу своих любимых.
Однако ж, и маяковская гордыня, и маяковская жалость к людям и горечь о людях, и даже маяковское неустанное размышление о самоубийстве – разве мы не найдём этого у Личутина? Найдём, найдём... И даже богоборчество отыщем в иных его книгах.
А безупречность набоковских словесных одежд, и вместе с тем некоторая набоковская словесная манерность – всё это разве не заметим мы и в Личутине?
Пишет Личутин не скажу, что манерно – не совсем подходящее слово! – но на свой лукавый манер. Он замечательно слышит простонародный язык – и люди во многих его книгах говорят живо и сочно – но сам Личутин говорит только по-личутински, выстраивая свой слог любовно и последовательно, растворив в нём не только речь поморскую и речь тех краёв, где ему приходилось обитать (от рязанской глуши до подмосковных пригородов), – но и создав в итоге исключительно свой, узорчатый, нарочитый словарь.
Чем не повод для сравнения с Набоковым, который опытным, профессорским путём создавал свой собственный, рукотворно выведенный и трепетно выпестованный язык?
А набоковская тоска о его потерянной Родине – и личутинская тоска о всё той же ежедневно обретаемой и обретаемой Родине, которая может вмиг рассыпаться в ладонях, если её не холить и не хранить: разве не отражаются друг в друге тоска одного и тоска второго?
Но не было бы сегодня повода для разговора, если б не принёс Личутин то своё, что многим из нас особенно дорого в его сочинениях.
Я бы назвал это словом любованье.
Отчасти, наверное, и близки Проханов с Личутиным тем, что их взгляд на мир отличает эта неустанная, неутолимая зачарованность миром, когда ангел может вспорхнуть из-за любого куста, а если не вспорхнул – то и не беда, – он и так повсюду, этот ангел, и от него сияние идёт.
Какой дурацкий парадокс! – когда два нежнейших и добрейших русских писателя – оба ходят в одеяниях мракобесов, и собак на них навешано столько, что этими сочинителями впору детей пугать.
