– Ну ладно, – кивнула госпожа Моосгабр, встала, взяла сумку и неожиданно оглядела пол, – тогда не беспокойтесь. Вы тоже приходите в Охрану, приходите через день после обеда, может, все и уладится. Вы говорите, – госпожа Моосгабр снова оглядела пол и еще раз запустила глаза в лавку, которую видно было в дверь, – вы говорите, мальчик вечером шляется в парке?
– В парке, у фонтана, у статуи поэта, – кивнула госпожа Айхенкранц и, посмотрев на стол, сказала: – Но, госпожа, вы вафельный торт не съели. Возьмите его с собой. Дайте-ка… – Госпожа Айхенкранц взяла торт и положила его в сумку госпожи Моосгабр. – Не выпьете ли еще?
– Нет, достаточно, и спасибо за угощение, – сказала госпожа Моосгабр и снова оглядела пол, – в парке у фонтана, у статуи поэта, говорите? – И когда госпожа Айхенкранц кивнула, госпожа Моосгабр направилась к двери. Но у двери еще раз огляделась и вдруг спросила: – Мадам, а мышей у вас нету?
– Как же, – засмеялась госпожа Айхенкранц, – конечно, и тут, и там есть. Еще бы, с одной стороны парк, с другой – кладбище, нет-нет да и забежит иная. Но к тортам им не подобраться, – сказала она быстро, – они у меня под стеклом.
– Неплохо бы вам поставить мышеловку, – кивнула госпожа Моосгабр и уже за дверью лавочки добавила: – Чтобы не развелись. Чтобы не развелись под вашей крышей… это настоящее бедствие. Значит, через день после обеда в Охране.
И госпожа Моосгабр, попрощавшись, ушла.
V
На другой день после обеда госпожа Моосгабр возвращалась из кооперации с покупками. В небольшой черной сумке она несла хлеб, немного сахара и полкило крупы. Подходя к своему обветшалому дому, она встретила каменщиков, которые шли с работы. Они шли в заляпанных известкой блузах – стоял солнечный сентябрьский день, – пели и на госпожу Моосгабр почти не обратили внимания. «Кончили бы наконец, – подумала госпожа Моосгабр, – а то еще и вправду все разобьемся. Флаг я сняла… – посмотрела она на фасад обветшалого дома, – но прежде чем спрячу, выстираю его. А вечером…»
А вечером госпожа Моосгабр собиралась идти в парк, к фонтану. К фонтану, к статуе поэта, где слонялся маленький Айхенкранц. «Вечером пойду в парк к фонтану, – говорила она себе, подходя к дому, – найду там мальчика. Вчера мы его не нашли, но завтра я должна пойти доложиться госпоже Кнорринг. Придет туда и обобранный у могилы старик, и несчастная мадам Айхен. Вечером пойду в парк и найду мальчика». И вот с мыслями о госпоже Айхенкранц. о вечерней прогулке по парку и о завтрашней встрече с госпожой Кнорринг госпожа Моосгабр подошла к своему дому.
Отворяя в проезде возле груды кирпичей, тачки и бочки с известкой дверь, она подумала, что в квартире кто-то есть. А войдя в коридор, и вовсе страшно испугалась. Из кухни доносился какой-то гнусный голос, и, прежде чем она успела бросить сумку на пол и, возможно, ненадолго выбежать из квартиры, дверь из кухни открылась и на пороге появился Везр.
– Целую руку, – сказал он.
– Целую руку, – сказал он чуть погодя.
– Целую руку, – сказал он в третий раз и повернулся спиной.
Держа небольшую черную сумку, она последовала за ним на кухню, словно в забытьи. Хоть и ждала, что он придет к ней в дом, и готовилась к этому, но теперь, когда он на самом деле явился, она последовала за ним, словно в забытьи. Ей казалось, что за то время, пока он сидел в тюрьме, он стал еще сильнее и грубее. У него были широкое лицо, низкий лоб и холодные светлые глаза. Такие холодные и светлые, что тот, на кого он смотрел, преисполнялся ужасом. Госпожа Моосгабр коснулась лба, и вдруг ей привиделось, что она сидит на диване у черного флага, который собиралась стирать, а небольшая черная сумка с покупками стоит у ее ног. А этот ужасный Везр сидит за столом, напротив него Набуле и еще один человек. Сначала она приняла его за одного из свидетелей на свадьбе. У него были короткие растрепанные волосы, низкий темный лоб и опущенные уголки губ. Он был похож на облезлого черного пса.
– Она думает, что видит сон, но какая разница, – сказал Везр, и голос его был наглый, как голос самого страшного могильщика. – От этого есть одно средство, но я не стану его применять, а то она еще сомлеет, – сказал он и поднес ей кулак к переносице.
– Она думает, что видит сон, – взвизгнула мордастая Набуле и придурковато засмеялась, закружилась и запрыгала, – но это все наяву. Если бы она задержалась, – взвизгнула Набуле, – на столе уже ничего бы не было.
– Было бы, – сказал Везр и закурил сигарету, руки у него были еще больше, чем у жениха Лайбаха, сигарета в них совсем спряталась. – Было бы, потому как сегодня я и ей хочу кое-что отвалить. В честь моего прихода. Чтобы не держала нас за сквалыг. – Он быстро протянул руку к столу и стал там что-то считать. И в эту минуту госпожа Моосгабр, сидя на диване, заметила, что на столе лежит куча денег и считает Везр не что-нибудь, а банкноты; в эту минуту она также заметила, что на Набуле летний плащ, которого она на ней еще ни разу не видела, кричаще-зеленый с темным воротником, и что он, Везр, одет в черный костюм и белую рубаху с галстуком – этого костюма она тоже ни разу не видела, и еще заметила, что на буфете висит зонтик с красивой блестящей ручкой. Ей вдруг показалось, что у нее кружится голова, но тут Везр снова заговорил.
– Это твои, – он отсчитал деньги и пододвинул их к Набуле, – это твои… – и он отсчитал деньги и пододвинул их к чужому человеку – черному псу, который все время молчал и лишь изредка бросал взгляды на госпожу Моосгабр, – а это, дамы и господа, мои. А вот это, – он указал на остаток, – дадим ей. В честь моего прихода. Чтоб не держала нас за сквалыг.
Госпожа Моосгабр увидела на столе четыре кучки денег, и голова у нее закружилась. Ей вдруг показалось, что она и вправду крепко спит.
– Она думает, что спит, – взвизгнула Набуле и как-то странно посмотрела на свою кучку денег.
– Спит, – сказал Везр, и его голос был наглым, как голос могильщика, – и от этого есть средство, но я не стану его применять, – сказал он и хватил себя ладонью промеж глаз, – им теперь все равно не пользуются, малость сильной воли – и полный порядок. – Он стряхнул пепел и кивнул головой в сторону Набуле. – Чего пялишься? – сказал он.
– Что это, – взвизгнула она, подбросив деньги над столом, – у тебя нет покрупнее? Если приду с ними в салон, скажут, что я побиралась на паперти.
– Два гроша на паперти тебе никто не даст, – сказал Везр и стряхнул пепел, – на паперти дают четвертак, в постели – двадцать геллеров. Может, какой богатый студентик даст больше… – засмеялся он. – Ну, хватай быстро. – И Набуле закружилась, запрыгала и схватила деньги.
– На эти высветлю волосы в салоне красоты, – закружилась она и подняла глаза, – эти на вечернее платье. Эти на украшения и на кушетку, из этой рухляди, – двинула она головой в сторону дивана, – пружины лезут. А на эти куплю картину. Ту трехглазую женщину с лебедем. – И она с придурковатым мордастым смехом сгребла деньги и сунула их в карман.
Госпожа Моосгабр смотрела на них с дивана, голова у нее кружилась, она едва дышала. На столе теперь лежали три кучки денег, и на буфете висел зонтик с красивой блестящей ручкой. Госпоже Моосгабр вдруг захотелось пить. Третий человек, что сидел молча и лишь изредка кидал на нее взгляды, этот черный пес, напоминал ей теперь какого-то знакомого Везра, одного из каменотесов. Госпожа Моосгабр невольно схватилась за черный измятый флаг, лежавший рядом.
– Это на мотоцикл, – сказал Везр и хлопнул по банкноте, – чтоб освежиться на нем после черной тяжелой работы, а на эти съезжу отдохнуть к морю. На кашалоте. – И он сгреб деньги и сунул их в карман. На столе остались две кучки, а на буфете зонтик с блестящей ручкой. Госпожа Моосгабр с дивана смотрела на все, голова у нее кружилась, ее мучила жажда. Вдруг она перевела взгляд на матовое окно, что выходило на лестничную клетку, и снова на минуту впала в забытье. На окне висели два неосвежеванных зайца. Висели за связанные задние ноги головами вниз.
Тут часы у печи пробили половину пятого, и госпожа Моосгабр на диване словно очнулась.
– Святый Боже, – очнулась она на диване, – святый Боже, вы делите здесь гроши. Вы здесь делите настоящее состояние. За это можно купить на «Стадионе» виллу. И разве ты не знаешь, – повернулась она к Набуле, – что Лайбах хочет купить квартиру в Алжбетове? Ты же дашь на квартиру, раз у тебя столько денег.
Они посмотрели на нее, Везр – своими холодными светлыми глазами, человек – черный пес хлестнул по ней взглядом, а Набуле заговорила. Завизжала.
– На квартиру, – завизжала она, – на квартиру, будто Лайбах не зарабатывает? Будто он не копит? Я же не какая-нибудь бродячая арфистка, чтобы носить тряпье по вечерам. А кушетка и картина, – завизжала она, – разве этого мало?
– Не ори, – сказал Везр, и его голос был грубым, как голос могильщика, – не ори. Небось не с Лайбахом разговариваешь. – И он, стряхнув пепел, повернулся к чужому человеку с короткими черными волосами, низким темным лбом и вислыми уголками губ, к черному псу. И чужой человек – черный пес, улыбнулся и проговорил:
