— Капитан, весь мой черный народ пойдет за вами! — с жаром воскликнул Джим Бэнбоу. — Вы наша надежда, капитан!
Глухой Наполеон восторженно смотрел на Брауна. Он схватил ружье и сделал вид, что прицеливается в невидимого врага.
Теперь за окном было уже совсем черно. Зажгли свечи в медных подсвечниках.
— Мы выступаем сегодня, — продолжал Джон Браун, — сегодня в полночь. Бэнбоу, вы отправитесь к нашим людям в горы и приведете их к Потомакскому мосту. Там мы соединимся и направимся к арсеналу. Арсенал охраняют всего двое часовых, с ними мы легко справимся. Чтобы обеспечить себе беспрепятственный уход в горы, мы возьмем заложниками самых крупных плантаторов. Бэнбоу займется этим.
— Слушаю, капитан! — радостно ответил Джим Бэнбоу. — Будет сделано!
— Ура! — Оливер подбросил вверх свою круглую шляпу. — И всыплем же мы этим негодяям!
Среди общего оживления один только Оуэн оставался сосредоточенным и молчаливым. Он раскрыл на столе карту штатов и водил по ней пальцем. Ему было плохо видно, он придвинул свечу поближе.
— В случае неудачи нам придется туго, — сказал он, поднимая голову от карты. — Харперс-Ферри- настоящая ловушка. Город стоит на слиянии двух рек: Потомака и Шенандоа. Есть только один мост — через Потомак. Если этот мост будет от нас отрезан, мы не сможем уйти в горы и окажемся в западне.
— Опять каркаешь, Оуэн! — запротестовал Оливер. — Ты всегда, как ворон, предрекаешь несчастья.
— Оуэн, бог поможет нашему правому делу, — Джон Браун торжественно указал на потолок, — его десницей мы покорим полчища врагов.
Опять бог! Гоу про себя усмехнулся. Он прощал Брауну эту слабость, как прощали ему ее все, кто ближе узнавал этого замечательного человека.
Но Оуэн вздохнул и покачал головой: — Нельзя полагаться на бога в таких делах. Бог тут ничем не поможет.
— Я буду делать то, во что я верю, — твердо сказал Браун. — Тебе меня не переубедить. Я бросил свой очаг и стал солдатом, потому что не хочу терпеть рабства в своей стране. Короче, Оуэн, — идешь ты или остаешься?
Он впился глазами в сына. Остальные молча наблюдали эту сцену. Оуэн слабо усмехнулся:
— Иду, отец. Иду, потому что, даже если мы погибнем, это тоже принесет пользу. Платой за свободу всегда была чья-нибудь жизнь. Пусть это будет наша жизнь. Я не боюсь.
Лицо капитана разгладилось, он ласково поглядел на сына, потом обратился к мулату, все еще стоявшему у двери:
— Бэнбоу, чего вы ждете?
— Я жду, капитан… — пробормотал Джим. Но в этот момент щеколда задвигалась, и в кухню вбежала маленькая черная девочка. Ее вязаный синий колпачок сполз на затылок, на крохотной пуговке носа блестела дождевая капля.
— Папа! — закричала она тоненьким голоском. — Я так и знала, что ты здесь, папа!
И Салли повисла на шее Джима Бэнбоу. Вслед за девочкой показались две закутанные женские фигуры. В одной из них всякий без труда узнал бы нашу старую знакомую Джен. Другая была пожилая бледная женщина с гладко зачесанными седыми волосами. Пока Джен шепотом беседовала с мужем, капитан Браун подошел к пожилой женщине и взял ее за руку.
— Есть новости, Мэри, — сказал он мягко: — сегодня ночью мы выступаем.
Мэри Браун не вздрогнула, не растерялась. Она была истинной подругой капитана.
— Уже? — сказала она тихим глуховатым голосом. — Что вам приготовить в дорогу?
— Дай нам все то, что я приготовил в кладовой, — сказал Браун. — Там лежат теплые носки дня бойцов, сумки, фляги, как в Канзасе, помнишь?
Он поглядел на Джима Бэнбоу. Мулат со своей семьей представлял чудесную группу: Салли сидела на плече отца и ерошила его курчавые волосы, Джен держала руку мужа и смотрела на пего не отрываясь, как будто хотела навсегда запомнить быстрые глаза, сверкающую улыбку и апельсиновые щеки Джима.
— Салли, а про меня ты забыла?
Браун протянул руки, и Салли, спрыгнув с плеч отца, взгромоздилась на колени капитана. Очевидно, это было для нее очень привычное место.
Капитан погладил ее по голове.
— Дети — наше утешение, — сказал он тихо: — без них дом мой пуст, а сердце сиро. — Он мельком взглянул на темь за окном. — Однако, Бэнбоу, надо торопиться…
— Иду, капитан, простите! — Джим Бэнбоу в последний раз поцеловал жену. — Береги девочку, — шепнул он ей, на минуту прижал к себе Салли и выбежал из кухни во мрак и холод осенней ночи. — В полночь на Потомакском мосту! — раздался его приглушенный голос.
НОЧЬ НА 16 ОКТЯБРЯ 1859 ГОДА
К ночи дождь усилился. Горы были закрыты дождевой пеленой. Ветер трепал на деревьях последние мокрые листья.
Потомак вздулся, острые бестолковые волны ходили по реке. Привязанная у берега лодка беспрестанно кланялась воде.
Наполеон насилу вывел из конюшни пару мулов: животные упирались, им не хотелось выходить из теплого стойла. Ноги их сейчас же начали разъезжаться в жидкой размазне, покрывавшей дорогу.
По двору фермы скользили, качаясь в невидимых руках, фонари. Это люди Брауна готовились к походу. В плетеный возок под брезент складывались мотыги, ломы, большие лопаты. Ружей и револьверов было мало, и до взятия арсенала приходилось дорожить всем, что могло служить оружием. Люди работали быстро и молча, почти не обращая внимания на дождь, только глухой Наполеон вдруг обнаружил неожиданную веселость. Запрягая мулов, он заорал во все горло песню:
Ботинки черной кожиУ негра на ногах,Перчатки черной кожиУ негра на руках.Но кровь чернеть не может —Она у всех одна…
Чья-то мокрая рука зажала ему рот.
— Обалдел, глухой черт! — свирепо сказал Гоу, совсем невидимый под плащом с капюшоном. — Разбудишь всех своей глоткой. Еще прибегут сюда с Большой Запруды…
— А, это ты, Гоу? — Глухой поднес к его лицу фонарь и засмеялся. — Хороша песня? Сегодня радость, Гоу! Свобода, Гоу!
Гоу погрозил ему кулаком:
— Нельзя петь, понимаешь? Ты нас подведешь.
Глухой кивнул:
— Понимаю. Кулаками не воюют. Нет, Гоу, я возьму лом. Или лопату. Лопата тоже бьет.
Гоу с отчаянием плюнул:
— Тьфу, глухарь проклятый! Как только капитан с ним разговаривает! — Он махнул рукой и растворился в темноте. Слышны были только хлюпающие по грязи шаги.
Гоу вошел в дом. У очага на стуле с высокой спинкой сидел Джон Браун. На коленях у него лежала раскрытая книга. Но он не читал. Глаза капитана были устремлены на огонь. Что грезилось ему в эту минуту? Свободная горная республика и весело играющие, счастливые негритянские дети? Или старая, оставленная в Огайо ферма? Или старший сын, убитый в Канзасе рабовладельцами?
Гоу на цыпочках прошел к столу. Мэри Браун вместе с Джен разливала по флягам виски для бойцов. В такую холодную ночь это было необходимо. Салли, все в том же вязаном колпачке, закутанная в обрывок одеяла, стояла у самого порога. Когда Гоу открыл дверь, она проворно шмыгнула в сени.
— Ты куда, непоседа? — удивленно спросил Гоу.
— Я… поглядеть… как запрягают Рыжего, — ответила девочка.
Рыжий был ее любимый старый мул.
Джен не обратила внимания на уход девочки. Глаза ее то и дело наливались слезами. Но пример жены капитана заставлял ее сдерживаться. Матушка Браун аккуратно завинчивала пробки на флягах. Лоб ее был нахмурен, но глаза сухи.
— Джон, я положу тебе и мальчикам по чистой рубашке… на всякий случай, — сказала она. — Вот здесь, в мешке, будут носовые платки…
— Хорошо, Мэри, спасибо, — рассеянно отвечал капитан. — Поди сюда, Мэри, я хочу тебе кое-что сказать.
Матушка Браун подошла к мужу. Ее черное платье зашелестело; она накинула на плечи теплую шаль и слегка поежилась.
— Мэри, — капитан взял ее за руку, — если мы… не скоро вернемся, возвращайся на нашу старую ферму. Пусть с тобой поедут Джен и девочка — они тебе не дадут скучать. Я оставил у старика Дэвиса немного денег для тебя. Возьми их, купи корову, тебе Дэвис посоветует, какую выбрать. Почини изгородь…
— Джон, — Мэри Браун слегка пошатнулась, плечи ее дрогнули, — Джон, мы столько лет прожили вместе…
Капитан провел рукой по ее старой, седой голове.
— Да, Мэри, и мы никогда не боялись глядеть смерти в глаза…
Гоу, отвернувшись к окну, пыхтел трубкой. Джен молча глотала слезы.
Мешки были уже связаны. В дверь просунулось оживленное лицо Оливера:
— Отец, все готово. Мы ждем тебя.
— Хорошо. — Джон Браун быстро встал с места. — Идите проститесь с матерью.
Оливер позвал брата. Теперь они оба стояли возле матери — высокие, стройные, молодые.
— До свидания, мама, — младший сын первый обнял ее, — пожелай нам победы.
— Прощай, мама, — тихо сказал Оуэн. Он подхватил мать и посадил ее на стул. — Не плачь. Значит, так надо.
На пороге появился Иосия. Его белые брюки успели окончательно превратиться в черные. Поверх жилета он натянул теплую фуфайку и повесил через плечо неизвестно откуда вытащенную кривую саблю. Огромный негр так и сиял и в нетерпении топтался на месте.
