‹1747›
Безногий солдат
Солдат, которому в войне отшибли ноги,Был отдан в монастырь, чтоб там кормить его.А служки были строгиДля бедного сего.Не мог там пищею несчастливый ласкатьсяИ жизни был не рад,Оставил монастырь безногий сей солдат.Ног нет; пополз, и стал он по миру таскаться.Я дело самое преважное имел,Желая, чтоб никто тогда не зашумел,Весь мозг, колико я его имею в теле,Был в этом деле,И голова была пуста.Солдат, ползя с пустым лукошком,Ворчал перед окошком:«Дай милостыньку кто мне, для́ ради Христа,Подайте ради Бога;Я целый день не ел, и наступает ночь».Я злился и кричал: «Ползи, негодный, прочь,Куда лежит тебе дорога:Давно тебе пора, безногий, умирать,Ползи, и не мешай мне в шахматы играть».Ворчал солдат еще, но уж не предо мною,Перед купеческой ворчал солдат женою.Я выглянул в окно,Мне стало то смешно,За что я сперва злился,И на безногого я, смотря, веселился:Идти ко всенощной была тогда пора;Купецкая жена была уже стараИ очень богомольна;Была вдова и деньгами довольна:Она с покойником в подрядах клад нашла;Молиться пеша шла;Но не от бедности; да что колико можно,Жила она набожно:Все дни ей пятница была и середа,И мяса в десять лет не ела никогда,Дни с три уже она не напивалась водки,А сверх того всегдаПеребирала четки.Солдат и ей о пище докучал,И то ж ворчал.Защекотило ей его ворчанье в ухе,И жалок был солдат набожной сей старухе,Прося, чтоб бедному полушку подала.Заплакала вдова и в церковь побрела.Работник целый день копал из ряды[155]На огороде грядыИ, встретившись несчастному сему,Что выработал он, все отдал то ему.С ползущим воином работник сей свидетель,В каком презрении прямая добродетель.
‹1759›
Эпиграмма[156]
Котора лучше жизнь: в златой ли птичке клетке,Иль на зеленой ветке?Которые стихи приятнее текут?Не те ль, которые приятностью влекутИ, шествуя в свободе,В прекрасной простоте,А не в сияющей притворной красоте,Последуя природе,Без бремени одежд, в прелестной наготе,Не зная ни пустого звука,Ни несогласна стука?А к этому большой потребен смысл и труд.Иль те, которые хоть разуму и дивны,Но естеству противны?Пузырь всегда пузырь, хоть пуст, хотя надут.
‹1759›
Эпиграмма[157]
Танцовщик! Ты богат. Профессор! Ты убог.Конечно, голова в почтеньи меньше ног.
‹1759›
Ода
Долины, Волга, потопляя,Себя в стремлении влечешь,Брега различны окропляя,Поспешно к устию течешь.
Ток видит твой в пути премены,Противности и блага цепь;Проходишь ты луга зелены,Проходишь и песчану степь.Век видит наш тому подобноРазличные в пути следы:То время к радости способно,Другое нам дает беды.
В Каспийские валы впадаешь,Преславна мати многих рек,И тамо в море пропадаешь, —Во вечности и наш так век.
‹1760›
«Не грусти, мой свет!..»
Не грусти, мой свет! Мне грустно и самой,Что давно я не видалася с тобой, —Муж ревнивый не пускает никуда;Отвернусь лишь, так и он идет туда.
Принуждает, чтоб я с ним всегда была;Говорит он: «Отчего невесела?»Я вздыхаю по тебе, мой свет, всегда,Ты из мыслей не выходишь никогда.
Ах, несчастье, ах, несносная беда,Что досталась я такому, молода;Мне в совете с ним вовеки не живать,Никакого мне веселья не видать.
Сокрушил злодей всю молодость мою;Но поверь, что в мыслях крепко я стою;Хоть бы он меня и пуще стал губить,Я тебя, мой свет, вовек буду любить.
‹1770›
Ворона и лиса[158]
И птицы держатся людского ремесла.Ворона сыру кус когда-то унеслаИ нá дуб села.Села,Да только лишь еще ни крошечки не ела.Увидела Лиса во рту у ней кусок,И думает она: «Я дам Вороне сок!Хотя туда не вспряну,Кусочек этот я достану,Дуб сколько ни высок».«Здорово, – говорит Лисица, —Дружок, Воронушка, названая сестрица!Прекрасная ты птица!Какие ноженьки, какой носок,И можно то сказать тебе без лицемерья,Что паче всех ты мер, мой светик, хороша!И попугай ничто перед тобой, душа,Прекраснее сто крат твои павлиньих перья!»(Нелестны похвалы приятно нам терпеть.)«О, если бы еще умела ты и петь,Так не было б тебе подобной птицы в мире!»Ворона горлышко разинула пошире,Чтоб быти соловьем,«А сыру, – думает, – и после я поем.В сию минуту мне здесь дело не о пире!»Разинула устаИ дождалась поста.Чуть видит лишь конец Лисицына хвоста.Хотела петь, не пела,Хотела есть, не ела.Причина та тому, что сыру больше нет.Сыр выпал из роту, – Лисице на обед.
Василий Майков
(1728–1778)
Во второй половине XVIII столетия монументальные, величественные, насквозь «государственные» помыслы классицизма вдруг обнаружили свою односторонность, смысловую неполноту. Нужна была художественная смелость, чтобы свернуть с этой проторенной дороги в неизведанную область поисков иного, более человечного, личного содержания творчества. Именно такую роль взяло на себя поколение литераторов, к которому принадлежал и в котором занимал видное место Василий Иванович Майков.
Родился он семье военного – участника войн с Турцией и Швецией, в поместье под Ярославлем. Отец его, Иван Степанович, покровительствовал великому русскому актеру Ф. Г. Волкову, и, таким образом, юный Майков имел возможность постичь театральный мир «изнутри», в личном общении со служителями Талии и Мельпомены. Но едва ли не еще более важным для его дальнейшей судьбы стало обстоятельство, на первый взгляд никакого отношения к искусству не имеющее. Майкова зачислили в лейб-гвардии Измайловский полк на военную службу. Сначала он был отправлен домой для изучения наук, «полезных военному человеку», а потом явился в столицу для непосредственного прохождения службы. Так случилось, что полк собрал под свои знамена людей, не чуждых литературному творчеству. И начинающий поэт оказался в самом центре культурных связей. Дальнейшее его развитие – и человеческое, и поэтическое – проходило под знаком влияния замечательных русских писателей – А. П. Сумарокова и М. М. Хераскова, в журнале которого «Полезное увеселение» за 1762 год появились первые стихотворения Майкова.
Своей поэтической школой Майков, несомненно, был обязан А. П. Сумарокову. Он с предельной серьезностью воспринял призывы последнего добиваться большей ясности, чистоты и «приятства» языка поэзии и восклицал в «Оде о вкусе»:
Не пышность – во стихах приятство;Приятство в оных – чистота,Не гром, но разума богатствоИ важны речи – красота.
И нужно прямо сказать: в воплощении этих принципов Майков пошел гораздо дальше своего учителя. Попробовав свои силы в жанре «ироикомической» поэмы («Игрок ломбера», 1763) и убедившись, что его свободному таланту тесно в строгих классицистических рамках, что требование описывать «низкий» предмет «высоким» стилем уже изжило себя, Майков делает решительный шаг в направлении к стилистическому разнообразию, раскованности «шутливого» творчества. Его вторая «ироикомическая» поэма «Елисей, или Раздраженный Вакх», изданная в 1771 году, полная искрометного, блистательного, порой очень едкого юмора, написана пародийно-сниженным языком. Так стиль юмористического произведения наконец-то совпал с темой!
В полном соответствии с наставлением А. П. Сумарокова о «складе смешных героических поэм», Майков в «Елисее…» обыграл важнейшие сюжетные повороты гениального эпоса Вергилия «Энеида»; почти каждому комическому эпизоду в поэме можно найти «серьезную» параллель в древнем эпосе. Смелость художественная была для Майкова неотделима от смелости общественной. Сравнение Дидоны-Екатерины с развратной старушкой из воспитательного дома вряд ли могло привести в восторг гневливую императрицу.
Василий Майков много сделал и для развития жанра басни. Он сохранил за ней разностопный ямб и таким образом укрепил его «басенную» репутацию. Это тем более важно, что разнообразие ритмического рисунка было для басни не просто украшающим ее формальным элементом и даже не только средством достижения большей выразительности, но и источником близости к разговорной речи, к свободной и независимой интонации. Темы майковских басен разнообразны: это и внесословная ценность человека («Конь знатной породы»), и «полезность» каждого из слоев общества, и необходимость мудрого правления («Лягушки, просящие о царе»).
