class="p1">– Служанки подготовили комнату напротив моей, – говорит он. – Можешь остаться там. В своем собственном… уголке.
В удивлении я настороженно поворачиваюсь к Мидасу лицом.
– В своей комнате? Без решетки?
Он заправляет мне за ухо влажную прядь.
– Без решетки. Только твоя комната, где ты сможешь отдохнуть и быть в безопасности, – тихо говорит Мидас. – Я говорил всерьез. Я был неправ и хочу загладить свою вину, Аурен. А теперь пойдем. Ты наверняка устала.
Я не противлюсь, когда Мидас берет меня за руку и выводит из своих покоев в коридор. Кивнув паре стражников, он открывает дверь напротив. Я захожу вместе с ним и оглядываю темную комнату, где в слабом лунном свете увидеть могу только мягкую постель.
Отпустив мою руку, Мидас подходит к стене и задергивает занавески, а я ложусь. У меня едва хватает сил, чтобы откинуть одеяло и устроиться на мягком матраце.
Я застываю, почувствовав, как прогибается кровать, когда рядом ложится Мидас. Не мешкая, он притягивает меня к себе и устраивает мою голову на своей груди. Я лежу как глыба льда, не собирающаяся таять и желающая улизнуть.
– Расслабься, Аурен, – приказывает он. – Теперь отдыхай. Я останусь с тобой, пока не уснешь.
Я чудом не фыркаю. Это так же отрадно, как если бы мне сказали, что под кроватью чудовище, вот только сейчас чудовище лежит рядом со мной.
Но усталость побеждает упрямство.
Мало-помалу я обмякаю в его объятиях. Однако, когда Мидас начинает ласково гладить мою руку, я крепко поджимаю губы. Меня охватывают ненависть и печаль, но я пытаюсь унять чувства, которые разрастаются во мне как кучное облако.
Хладнокровной. Мне нужно быть хладнокровной. Бесчувственной, безучастной, прячущейся за толстой стеной, за которой он больше не сможет на меня повлиять.
– Моя драгоценная девочка, – звучит в темноте шепот, вкрадчивая речь, слетающая с его находящихся в тени губ.
Ненавижу, что он так в этом хорош. Не хочу, чтобы он обнимал меня, и вместе с тем я так долго этого хотела, и ему об этом известно. Вот почему по моей щеке медленно стекает холодная слеза и падает на его тунику, когда он гладит меня по голове.
– Я люблю тебя, Аурен.
Лжец.
Какой фальшивый, вероломный, изворотливый лжец.
– Я скучал по этому, – зевая, говорит Мидас. Возможно, тут он отчасти говорит правду, а возможно, это очередная уловка, чтобы ослабить мою бдительность.
Как бы там ни было, я дарую себе это мгновение. Только его. Ради невинной девушки, потерявшей любовь, которая у нее как будто была, я позволяю ей получить этот миг. Потому что это… ее тихое прощание.
Под моим гневом и бесчувственностью измельченные осколки разбитого сердца. И эта наивная девушка, сходившая от любви с ума, скорбит под горькой злобой.
Поэтому ради нее я испускаю громкий вздох. Потом в последний раз прижимаюсь ухом к груди Мидаса, чтобы услышать песню, которая играла только для меня, как мне тогда казалось.
Я направляю внимание на уверенном ритме, и по щеке стекает еще одна слеза, когда он гладит меня по волосам, потому что я слышу не любовь. Это всего лишь властная одержимость. Она такая громкая, что поверить не могу, как я не услышала ее раньше.
– Ты вернулась туда, где тебе место, – заявляет Мидас.
Я закрываю глаза, мокрые ресницы касаются кожи, как капли росы.
Если бы мы сдвинулись, если бы его голова была прижата к моей груди, он бы услышал? Услышал бы Мидас звук моего сердца и понял бы, что он значит? Узнал бы лирическое отвращение?
Я засыпаю, слушая неустанное биение в своей и его груди, слушая два звучащих вразнобой мотива, которые никогда не сочетались гармонией. Такт за тактом я позволяю этой девушке в себе отдалиться, попрощаться таким тихим способом.
Проснувшись, я удостоверюсь, что мое сердце стало жестче. С наступлением утра я удостоверюсь, что оно играет песню только для меня.
Глава 4
Царь Мидас
Сидя в выкованной из железа беседке, я погружен в свои мысли и отрешенно наблюдаю за работающими мужчинами во внутреннем дворе. Я нахожу прохладный воздух Пятого королевства бодрящим и идеально прочищающим голову своей колкостью.
Скамья, на которой я расположился, обита кожей, наполнена соломой и когда-то, вероятно, была удобной, но уже давно просела.
Рядом лежит моя записная книга, смотрящая на меня и гипнотизирующая, словно два глаза. Внутри все мои заметки, все мои намерения – то, что нужно претворить в жизнь. Несмотря на то, что я всегда ношу книгу с собой, пометки сделаны шифром, который использую только я. Людям нельзя доверять, так что излишняя осторожность никогда не помешает, да и у меня очень многое поставлено на карту.
Необходимость управлять не одним королевством, а двумя, – тяжелая ноша. Все, что я должен сделать, становится бесконечным бременем, от которого в голове непрерывно гудит в часы бодрствования.
Теперь, когда Аурен вернулась ко мне, я могу более основательно заняться Рэнхолдом. За ним необходимо приглядывать.
Мне довольно легко удалось отсрочить жалобы, но я знаю, что долго это не продлится. Для передачи власти я привез с собой достаточно золота, но люди начинают возмущаться. По замку проходят волны недовольства. Люди задаются вопросом, почему Золотой царь до сих пор ничего не превратил в золото. Отговорки, что я отдаю дань уважения Рэнхолду, предоставляя время оплакать погибшего короля, иссякают, как и мой запас золота.
Мне нужно, чтобы Аурен вернулась к работе. И вместе с тем нужно обращаться с ней так же мягко, как я руковожу здешней политикой. Одновременно я связываю десятки ниточек, и все это требует сосредоточенности и хитроумия.
Поэтому я частенько прихожу в эту беседку, где холод жалит так сильно, что невольно заставляет собраться с мыслями.
Под непрерывный стук молотка я обвожу взглядом скульптуры. Во внутреннем дворе их много. Замысловато вырезанные глыбы льда стоят на каменных постаментах через каждые несколько метров.
Отсюда видно, как одна из них становится ивой, а другая – тимбервингом с пастью, открытой в свирепом рыке. Рядом чувственная богиня, простирающая к небу руки; с ее тела в форме песочных часов ниспадает платье. Все до единой скульптуры удивительно детализированы, некоторые такие высокие, что мастерам для работы над ними нужны лестницы.
С помощью стамесок, молоточков и тряпок для шлифовки мужчины кропотливо работают над каждым изваянием, доводя их до безупречности. Скульпторы неустанно трудятся, создавая новые резные фигуры или сохраняя в первозданном виде то, что уже успели доделать.
Вижу, как им не по себе от того, что я за ними наблюдаю, но
