– А-а-а… – проклекотала Лайма. Но Дубняк не дал ей вставить ни слова.
– И не вздумайте, – пригрозил он, – куда-нибудь сбежать. Иначе ваша бабушка окажется в тюрьме раньше, чем вы доберетесь до аэропорта.
Дубняк встал и, поправив пиджак, вышел из кабинета. Лайма же так и осталась сидеть за столом, уставившись в одну точку. Какого черта она учила аваджи?! И какого черта она болтала об этом направо и налево? В институте ей хотелось покрасоваться перед высоколобыми студентами, а потом, когда она начала преподавать, нужно было поддерживать свой престиж. Вероятно, декан сотрудничал с органами безопасности и поставлял им разнообразные сведения о сотрудниках. Вот так она и засветилась. Теперь уже поздно локти кусать.
Через два часа за ней приедут. И она никому не должна говорить о своей миссии. Придется постоянно лгать и изворачиваться, а она не умеет! И как быть с Болотовым? Она больше не принадлежит себе, а значит, и ему. Как объяснить перемены в их отношениях? А перемены обязательно будут. Болотов обидчивый и подозрительный, как, впрочем, почти все мужчины.
Лайма немедленно представила, как целует спящего Болотова в щечку, натягивает джинсы, прячет в сумочку пистолет и в мягких теннисных туфлях – чтобы не наделать шуму! – сбегает по ступенькам к подъезду, где ее ждет неприметный черный автомобиль. За рулем сидит Томми Ли Джонс или, допустим, Александр Абдулов. Не поворачивая головы, он спрашивает: «Куда поедем, босс?» Она скользит на заднее сиденье, аккуратным рывком захлопывает за собой дверцу и отвечает: «Поезжай прямо, парень. Дальнейшие указания потом».
Интересно, а ей действительно выдадут оружие? Наверное, нет – стрелять-то она не умеет! Ощущение такое, словно ее только что забрили в армию. Еще два часа вольной жизни – и все. А как же расследование? Бросить Любу одну? Оставить попытки отыскать Соню?
И, кстати: что там сказал нежданный и негаданный Борис Борисович про закрытие центра? Это просто уловка, или они и в самом деле проиграли битву за особняк? А может быть, центр закрыли спецслужбы? Специально, чтобы освободить ее от работы? Чтобы ей просто некуда было деваться?
Стоило ей об этом подумать, как в дверь постучали.
– Лайма! – плачущим голосом позвал Шепотков. – Ты уже все знаешь? – И всунул в кабинет свою неприкаянную голову.
Увидев, что она сидит за столом с расстроенным лицом, вошел и плюхнулся в то самое кресло, которое только что освободил Дубняк.
– Нам велено убираться к чертовой матери.
– Как же это, Николай Ефимович? – растерянно спросила Лайма. – Вроде бы ничто не предвещало… Как мы теперь будем?
– Всех сотрудников решено отправить в неоплачиваемый отпуск, – печально сообщил директор и потер грудь с левой стороны. Вероятно, его сердце не могло смириться с утерей руководящей должности. – Пока нам будут подыскивать новое помещение, можно немного отдохнуть… Последняя комиссия вроде бы не нашла никаких огрехов, а сегодня вдруг приезжает человек с бумагами и заявляет, что здание нужно ремонтировать или сносить. Поскольку мы не можем финансировать реконструкцию, нам предлагают выехать. Город, конечно, обещает найти что-нибудь подходящее…
– Какой-нибудь полуподвальчик, – подхватила Лайма. – И там мы устроим что-то вроде зооуголка. Станем разводить морских свинок и дарить их победителям конкурса на лучший рисунок. А по вечерам к нам будут приходить пенсионеры со своей доской для шахмат. Отличные перспективы!
– У меня нет никаких рычагов, – печально признал Шепотков. – Я обычный наемный работник, которого могут уволить в любой момент. Мы не зарабатываем больших денег. Может, нужно было сдавать помещения подо что-нибудь более прибыльное?
– Сейчас уже поздно локти кусать, – вздохнула Лайма. – Закрыли, так закрыли.
«Интересно, – подумала она. – А мне будут платить за сотрудничество со спецслужбами? Если нет, то на что я стану жить?» Ежемесячный доход у нее был не слишком большим, но и не позорным. Она не чувствовала себя бедной и не искала более высокооплачиваемую работу. Но остаться совсем без денег? Этого она позволить себе не могла – никакого запаса прочности у нее не было, потому что всю зарплату она проживала до копейки.
– А который сейчас час? – спросила Лайма, тревожно встряхивая рукой, словно ее часы вообще перестали показывать время. На самом-то деле они шли как обычно, просто Лайме стало сильно не по себе.
– Вы уже уходите? – опечалился директор. – Хотя вас можно понять. Поезжайте, я сам разберусь с бумагами. Хотите сразу забрать личные вещи?
– У меня здесь нет личных вещей, – призналась его распорядительница. – Все общественное.
Она и в самом деле никогда не ставила на стол фотографий, не сажала на шкаф плюшевых зайцев. Ей казалось, это все равно что исповедоваться первому встречному.
– Я уже поговорил с остальными, – вздохнул Шепотков. – Все в грусти и тоске. Один вахтер предлагает не сдавать позиций и устроить голодовку на Красной площади.
– Не думаю, что это хорошая идея, – призналась Лайма.
– Я тоже против. Но он сказал, что, если его не поддержат, он все равно пойдет голодать. Один. Правда, на всякий случай возьмет с собой надувной матрас. Вдруг ночью ударят заморозки?
Лайма закатила глаза. В такую жару при открытых окнах невозможно спать без вентилятора – какие уж тут заморозки? Впрочем, вахтера можно понять и простить: он провел веселое детство у пионерского костра, бурную молодость в комсомольских строительных отрядах, возводил плотины в дружественных странах Африки и Азии, а теперь вот засел возле парадной двери. Вероятно, нрав брал свое и ему по-прежнему хотелось подвига.
Чтобы как-то скоротать время, Лайма предложила Шепоткову разобрать папки с документами, которые хранились у нее в столе. Вдвоем они споро принялись за дело. Однако сосредоточиться по-настоящему никак не удавалось. Не доверяя собственным часам, Лайма то и дело спрашивала у директора, сколько сейчас времени, и в конце концов так разнервничалась, что у нее стали трястись руки, как у заправского алкаша.
Подумать только! Она – секретный агент. Выходит, ей придется рисковать собственной шкурой? Ее в любой момент могут заколоть ножом или скосить автоматной очередью, как картонную фигуру в тире. Пароли, отзывы, секретные телефонные номера, ночные погони – неужели все это у нее в перспективе? Или она преувеличивает? Задание окажется будничным и скучным. Она и еще двое незнакомых людей встретят особо важного индуса, сунут его в автомобиль, привезут в гостиницу и продержат там несколько дней. Потом посадят этого типа в самолет до Бомбея – и привет, задание выполнено!
Стрелка подползала уже к концу второго круга, Лайма смотрела на нее пристально, словно гипнотизер на вертлявого пациента. Возможно, как раз сейчас возле входа в центр остановился длинный автомобиль, ткнувшись грозной мордой в бордюр. Из него вышел суровый человек, который уже поднимается по лестнице. Она вскинула голову и уставилась на неплотно закрытую дверь. И тут из коридора донесся звук шагов. Кто-то неторопливо шел, поскрипывая ботинками. Шепотков, сидевший спиной ко входу, ни на что не обращал внимания.
Шаги приблизились, и Лайма так напряглась, что даже почувствовала дурноту. Взор ее затуманился, а комната неожиданно качнулась сначала влево, а потом вправо, как будто находилась в чреве корабля, который на всех парах несется в открытое море. У Лаймы перехватило дыхание, и тут…
В кабинет, быстро постучав, вошел Роберт Агашкин с букетом алых роз.
– Здрасьте! – поздоровался он так громко и весело, точно жизнь стелила перед ним бархатный ковер, а удача шла впереди и кланялась ему в пояс. – Лаймочка, я принес тебе цветочки!
Роз оказалось так много, что они скрыли почти всю верхнюю половину Агашкина. Нижняя половина состояла из замусоленных брюк и огромных замшевых сандалий, из которых во все стороны лезли такие же огромные агашкинские ноги.
– Боже ж ты мой! – изумился Шепотков, крутнувшись на стуле. – Вот это я понимаю – знак внимания!
– Здрасьте, – повторил персонально для него Агашкин, высунувшись из-за букета.
Это был молодой блондин с мягкими чертами лица и темпераментными глазами. В глазах сидела сумасшедшинка. Именно она придавала всему его облику некую карикатурность – его просто невозможно было принимать всерьез. Розовые полупрозрачные уши торчали с двух сторон, словно сомнительное украшение коротко стриженной головы.
Лайма, для которой появление Агашкина оказалось полной неожиданностью, обмякла в своем кресле.
Она чуть с ума не сошла от волнения, ожидая появления связного, а это, оказывается, вовсе не он, а так – сплошное недоразумение.
– Лаймочка! – воскликнуло недоразумение. – У меня важное дело, поэтому я решил нагрянуть неожиданно. Ты не сердишься?
– Она не сердится, – заверил его Шепотков, сгребая бумаги. – Оставлю-ка я вас вдвоем. Дело молодое…
