– Давайте поступим следующим образом, – терпеливо пояснила я. – Я буду задавать вопросы, а вы подробно на них отвечать. Идет?
– Идет, – обрадовался Воронков. – Отвечать-то оно проще будет.
– Вот и славно, – подытожила я. – Тогда для начала расскажите мне, почему вы на дежурство заступили.
– Во-во. Я об этом все время думаю. Черт меня дернул согласиться Трофимыча подменить! Сейчас бы не я, а он на нарах загорал. А я бы преспокойненько телик смотрел да булки сдобные трескал. По графику у меня сегодня как раз выходной был бы.
– Михаил, у нас мало времени, – напомнила я, – давайте ближе к делу.
– Это у вас времени мало, а у меня теперь его целый вагон. Не знаю куда девать, – вздохнул Воронков, но все-таки продолжил: – Так вот. Сижу я, значит, дома. Телик смотрю, чай с булками уплетаю. Булки у нас в гастрономе вкусные продают. С изюмом.
Воронков опять размечтался, но я решила больше его не прерывать. Себе дороже. Пусть уж рассказывает как умеет, решила я.
– По телику футбол шел, – продолжил Воронков. – Я футбол-то не больно жалую, да по другим каналам вообще одну муть показывали. А тут звонок. Я трубку снял, а там шипение да щелчки. И больше ничего не слышно. Я покричал «алло», «алло». В ответ все те же щелчки. Хотел было трубку бросить, а там голос прорезался. Трофимыч, значит, шипит: «Выйди, Шняга, на смену за меня, я в долгу не останусь». Мне на смену в лом выходить. Не спал толком, да и с Петром Семеновичем дежурить – одна морока. Только отказать как-то неловко. Трофимыч меня выручал, когда я в запой уходил. А долг платежом красен. Я сначала попытался отмазку придумать. Спрашиваю у него, чего случилось, а он только мычит: обстоятельства да обстоятельства. И голос слышно будто издалека. Ну, думаю, ладно. Пойду подежурю. Согласился, короче говоря. Он обрадовался. «С меня магарыч», – говорит. И отключился. Я на часы взглянул, а мне до смены уж всего ничего времени осталось. Я телик вырубил, костюм спортивный натянул – и в музей.
Воронков замолчал, вопросительно глядя на меня. Я поняла, что парень ждет вопросов.
– Что было дальше? – не заставила я себя ждать.
– А что дальше? Дальше пошел на дежурство. Я до музея пешком хожу. От моего дома до него остановки четыре, но я почти никогда транспортом не пользуюсь. Пешком ходить полезнее.
«Надо же! – поразилась я про себя. – Когда пьет, до вреда спиртного дела нет. А о пользе прогулок он не забывает. Парадокс российских алкоголиков!»
– Я внимательно слушаю, – подбодрила я Воронкова.
– Ну, когда до музея уже полквартала оставалось, услышал за спиной крик. Меня кто-то звал. Прозвище мое кричали, не имя. Я и обернулся. Смотрю: мужик меня догоняет. Солидный такой. Не по возрасту. По виду. Догнал, пакет мне сует, говорит, Трофимыч магарыч велел передать. Я отнекиваться начал, а он настаивает: не обижай, говорит, пожилого человека, от души ведь старался. Ну, я и взял. В музей пришел, пакет припрятал, чтобы Петр Семеныч не углядел. А то начнет лекции читать – на всю ночь хватит. Сначала дежурство, как обычно, шло. Осмотр провели, в журнале расписались. Петр Семеныч свои статьи черкать пошел. Я в дежурке на диване кемарил. В час ночи у нас очередной обход. Провели – и по своим местам.
На этот раз Воронков замолчал надолго, видно, рассказ к кульминации подходил. Времени у меня совсем не оставалось. В любой момент мог охранник заявиться. Пришлось подгонять парня.
– Так когда вы все-таки выпивать начали?
– Да я пить-то совсем не собирался, – угрюмо произнес Мишка Шняга. – Вернее, пить мне уже недели две жуть как охота было. Только я держался. А тут Трофимыч. И магарыч, будь он неладен. Я, как в час с обхода пришел, решил посмотреть, что Трофимыч в пакет наложил. Думал, съестное там есть. Я ведь на смену не готовился выходить, вот ничего с собой и не взял. Можно было, конечно, у Карагодина стрельнуть, но я сначала решил в запасах Трофимыча покопаться. Ну вот. Заглянул в пакет, а там бутылка. Водка импортная. Дорогая. А еще огурчики маринованные, полбулки хлеба, ветчина. И еще кое-что из продуктов. Продуктам я обрадовался, а насчет водки удивился. В музее все знают, что мне спиртное даже нюхать нельзя. Даже показывать! А тут целая бутылка. Да еще после двух недель борьбы с желанием. Да еще на дежурстве. В общем, странным мне это показалось. Убрал я пакет, лег на диван, решил – посплю. Лежу, а сам все время про бутылку думаю. До четырех утра промучился, потом не выдержал. Думаю, до конца смены всего каких-то пару часиков осталось. Выпью разок, а бутылку на улицу выставлю, чтобы не соблазняла. Понятное дело, сам себя уговаривал. Но к тому времени запас моей стойкости окончательно иссяк. Взял я пакет, стаканы, бутылку с водой захватил. Не умею, знаете ли, пить без запивки. Спрятал все под куртку, на случай, если в коридоре с Петром Семеновичем столкнусь. Думал, скажу ему, что пораньше решил обход сделать. По правилам этого делать не положено, но мы иногда пренебрегаем. Все, кроме Карагодина, естественно. Он у нас мужик правильный. В общем, решил: была, не была, пойду.
Воронков помолчал, порыскал глазами по комнате.
– Мне бы водички глотнуть, – попросил он, – а то в горле с непривычки пересохло.
Я достала из сумочки бутылку минеральной воды, предусмотрительно захваченную с собой, протянула Воронкову. Он отвернул крышку. Вода с шипением полилась через край. Мишка ловко перехватил бутылку так, чтобы вода не попала на одежду, подождал, пока шипение утихнет, и поднес горлышко к губам. Пил Мишка жадно, большими глотками. Остановиться смог только тогда, когда воды осталось чуть на донышке. Виновато глядя на меня, он протянул бутылку обратно.
– Допивайте, не стесняйтесь, – поспешно отказалась я.
Воронков допил остатки вожделенной влаги, вытер губы рукавом и продолжил рассказ:
– Пошел я, значит, в южное крыло. Там у нас ремонт сейчас идет. Да вы, наверное, знаете. А еще в этом крыле запасной выход. Он уже два месяца без сигнализации стоит. Ремонтники что-то повредили. Мы директору докладывали, а у него все средств не было отремонтировать. Так и осталась эта дверь без сигналки. На щеколду закрывалась и на ключ. Этот ключ всегда в тамбуре висит, на случай пожара положено. Я дверь тихонько открыл, вышел на крыльцо. Расположился там. Достал бутылку, кусок булки отломил. Налил в один стакан водки, в другой воды. Выпил, водой запил, булку откусил, и все! Больше ничего не помню. Хоть режьте меня.
– И как в подсобке оказались, не помните?
– Не помню. Провал памяти полнейший.
– А раньше с вами такое случалось? – спросила я на всякий случай.
– Никогда. Сколько пью, такое со мной впервые. Полстакана даже не налил.
– А следователю вы все это сообщили?
– Пытался. Он даже слушать не хочет. Вы, говорит, все мастера истории фантастические сочинять, лишь бы от себя подозрение отвести. А я и сам понимаю, что история моя на правду мало похожа. А только я-то точно знаю, что не вру. Вот и выходит, что сгноят они меня в тюрьме за чужие грехи.
– Посмотрим, – ответила я и задала очередной вопрос: – Вспомните, Михаил, вы сказали, что вам звонил Трофимыч, так?
Воронков согласно кивнул.
– Он представился или вы узнали его по голосу? Подумайте хорошенько, прежде чем отвечать. Это очень важно.
Воронков послушно задумался. Потом ответил:
– Не помню. Вроде как я сам спросил: «Трофимыч, ты?», а он уже поддакнул. Да больше и некому было. Я сколько в музее работаю, ни одного случая не помню, чтобы Карагодин со смены отпрашивался. Никодим Трофимыч – тот, бывало, уходил. Особенно когда дачный сезон начинался. Вот, как сейчас. Я и не удивился поэтому.
– Вы сказали, что голос было слышно будто издалека, верно? – Дождавшись утвердительного кивка, я продолжила: – Значит, можно предположить, что это вовсе и не Трофимыч был?
Воронков, ошеломленный таким предположением, во все глаза уставился на меня.
– А ведь верно, – сказал он, когда первый шок от услышанного предположения прошел, – связь настолько плохая была, что я даже слова с трудом мог разобрать, не то что голос узнать. Только ведь на дежурство-то он не явился. Значит – сам звонил.
Возникшая было надежда угасла, и Воронков понуро опустил голову.
– Это мы выясним, – сказала я. – А вы, вместо того чтобы слезы пускать, ответьте еще на один вопрос: мужчина, что от Трофимыча пакет передал, как-то представился? Может, имя сказал, или кем Трофимычу приходится, или еще что-то запоминающееся.
Воронков усиленно вспоминал. Мне даже показалось, что я слышу, как шевелятся его извилины.
– Нет, никак не представился. Просто сказал: «Трофимыч магарыч передал». А кто он ему, я не спрашивал.
– Вы хорошо его запомнили, описать сможете? – сделала я очередную попытку.
– Да я на него и не смотрел толком. Спешил я, – как бы оправдываясь, добавил Воронков.
– Ну хоть в общих чертах: возраст, цвет волос, разрез глаз, национальность, например, или акцент?
