– Ради самой себя!
Руль заскрипел у меня в руках.
– Я хочу утрясти все формальности до операции. Ты дашь мне развод?
– Ты получишь его! – стиснув зубы, произнёс я. – На прощанье ответь, пожалуйста, честно на один вопрос: все эти годы я прожил с мужиком?
Вики рассмеялась.
– Что ты так напрягся? Представляю, каково сейчас тебе, ярому поборнику традиционности! Испугался, что скажу «да». Но успокойся: ты был женат на женщине. Своеобразной, но женщине. А после развода будет совсем другая жизнь.
В суде я держался стойко. Не только согласился с разводом, но даже настоял на нём. За что удостоился уважительного взгляда Вики. А потом, когда уже всё случилось, меня понесло. Весь ужас произошедшего дошёл до моего сознания. Я стал названивать Вики. Она не отвечала. Тогда я написал ей письмо и отправил по электронной почте. Какую я нёс пургу! О том, что согласен стать свингером, предлагал попробовать жить втроём – Вики, Габи и я (без Фрэнка, разумеется), расписывал свои сексуальные фантазии.
На что получил от Вики короткий ответ: «Я подумаю».
Алкоголь – плохой помощник в трудной ситуации. Ну а в моей, когда в единую кучу смешались женщины, мужчины, отцы, матери, он вообще послужил детонатором для взрыва мозга.
Наплывала тень… Догорал камин,Руки на груди, он стоял один,
Неподвижный взор устремляя вдаль,Горько говоря про свою печаль:
«Я пробрался в глубь неизвестных стран,Восемьдесят дней шёл мой караван;
Цепи грозных гор, лес, а иногдаСтранные вдали чьи-то города,
И не раз из них в тишине ночнойВ лагерь долетал непонятный вой.
Мы рубили лес, мы копали рвы,Вечерами к нам подходили львы.
Но трусливых душ не было меж нас,Мы стреляли в них, целясь между глаз.
Древний я отрыл храм из-под песка,Именем моим названа река.
И в стране озёр пять больших племёнСлушались меня, чтили мой закон.
Но теперь я слаб, как во власти сна,И больна душа, тягостно больна;
Я узнал, узнал, что такое страх,Погребённый здесь, в четырёх стенах;
Даже блеск ружья, даже плеск волныЭту цепь порвать ныне не вольны…»
И, тая в глазах злое торжество,Женщина в углу слушала его.
Николай Гумилёв
Неделя беспробудного пьянства привела меня в психиатрическую лечебницу. Придя в себя, я первым делом затащил в кровать свою докторшу, чуть не женился на ней. Но быстро одумался.
Выписавшись, я набрался мужества и позвонил Фрэнку. Он без колебаний сказал, в какой клинике лежит Вики. Я купил букет белых роз и поехал навестить её.
В регистратуре мне сказали, что пациенток с именем Виктория у них нет. Я попросил позвать главврача. И только когда он узнал, что я от Фрэнка, понял, кто меня интересует.
– Так вам нужен Виктор! Сразу бы сказали, что вас прислал мистер Фрэнк. Наденьте халат и бахилы. Следуйте за мной.
Мы долго петляли по длинному коридору, то поднимались по лестнице на этаж вверх, то спускались вниз. Наконец пришли в отдалённый больничный блок и встали перед массивной, как в банковском сейфе, автоматической дверью. Доктор набрал секретный код на панели, и дверь открылась.
Дежурная сестра поднялась из‑за стола.
– Мы к Виктору, – сказал доктор, и она провела нас в палату.
На кровати возле окна лежал забинтованный с ног до головы человек. На уровне пояса у него болтался мочеприёмник, соединённый прозрачной трубкой с замотанным бинтами членом.
Потрясённый увиденным, я положил букет на стол. Мумия поднялась с постели. Она открыла рот, хотела сказать что-то, но передумала и просто подмигнула мне до боли знакомым серым глазом.
Я продал дом, машины, остатки бизнеса. Последнюю ночь на восточном побережье мы переночевали в отеле. Чтобы побаловать дочек, я забронировал президентский люкс, чем привёл их в полный восторг.
Услужливый швейцар в ливрее распахнул перед нами двери и помог носильщику уложить в багажник такси чемоданы.
Я отдал ему чаевые и, усаживая дочек на заднее сиденье, почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Оглядевшись по сторонам, я увидел невысокого морского офицера, стоявшего у сетки теннисного корта. Его фуражка была сильно надвинута на глаза. Но на лице можно было разглядеть шрамы и слёзы, стекающие по нежным щекам.
М. Бедная женщина! Мне жаль и её, и вас. Вам столько пришлось пережить, мистер Адам! Но позвольте спросить: наделяя свой идеал чертами Виктории, пусть даже положительными, милыми вашему сердцу, не боитесь ли вы вновь столкнуться с похожими проблемами? Гомосексуализм – очень глубокая предрасположенность.
А. Но вы же сами уверяли меня недавно, что на дельта-уровне головного мозга возможно любое внушение? Или ваша методика не столь эффективна?
М. Что вы! Я не отказываюсь от своих слов. Просто мы ещё никогда не имели дело с такой проблемой. Мне сложно заранее гарантировать результат.
А. Послушайте, Моисей. Я бросил все свои дела, прилетел к вам, заплатил кучу денег, уже который день торчу на этом корабле, изливая вам свою душу. Хотя ни разу в жизни не исповедовался. Ведь я лютеранин. Мои помощники даже отыскали её грязную футболку тридцатилетней давности. С белым бегемотом, кстати. Слава богу, Вики не любила стирать. А вы тут включаете заднюю скорость! Если не можете, скажите прямо. Расторгнем контракт, и вы вернёте мне мои деньги.
М. Но вам никто в мире не сможет помочь, кроме нас!
А. То-то и оно. Знаете моё больное место. Тогда ответьте мне на конкретный вопрос: вы можете наделить мою будущую жену спокойным и уравновешенным характером, какой был у Вики, исключив её гомосексуальные наклонности?
М. И взрывы безудержной жестокости, как в случае с проституткой? Она постоянно сдерживала свои эмоции. Внешнее повседневное спокойствие ей доставалось дорогой ценой. Возможно, с вами она была спокойной, потому что вы были ей безразличны?
А. Короче, док, кокетство, жеманство, капризность моих предыдущих женщин надо чем-то разбавить. Я хочу, чтобы Вики отдавалась мне со страстностью Анны, а в жизни Анна была без своих завихрений. С Вики я прожил десять лет, а с Анной не выдерживал и пары недель.
М. Будь по-вашему, мистер Адам. Кажется, я начинаю понимать, что вам нужно. Но хотелось бы услышать последнюю историю. Для полноты картины.
Глава 4. Дух капитализма
Помни, что время – деньги; тот, кто мог бы ежедневно зарабатывать по десять шиллингов и тем не менее полдня гуляет или лентяйничает дома, должен – если он расходует на себя всего только шесть пенсов – учесть не только этот расход, но считать, что он истратил или, вернее, выбросил сверх того ещё пять шиллингов.
Бенджамин Франклин
– Человек свободен в том, что ниже его, и не свободен в том, что выше его, – произнёс Мартин, вытирая полотенцем пот со лба, затем с размаха воткнул топор в бревно и присел на фундамент будущей кирхи.
Я последний раз стругнул рубанком зажатую в тисках доску и присоединился к нему.
Солнце приближалось к зениту и палило нещадно. С меня стекло семь ручьёв, и футболка промокла насквозь. Но усталости не чувствовалось, то ли запах свежей стружки так бодрил, то ли ощущение причастности к богоугодному делу.
Мне нравились перекуры. Хотя в нашей добровольной плотницкой артели никто не курил, но лучшего определения для минут отдыха в перерывах между тяжёлым монотонным трудом я просто не знаю. Эти святые моменты, когда уставшие мышцы расслабляются после интенсивной физической нагрузки, а мозг, истосковавшийся по общению, особенно восприимчив, пастор использовал для бесед о смысле бытия.
Постепенно к нам подтянулись и другие строители. Молодые парни, солидные мужчины и пожилые старцы, собравшиеся со всего округа по призыву пастора Мартина на строительство новой лютеранской церкви. В основном это были немцы, не считая двух датчан – отца и сына – и меня. Кто-то жадно пил воду из кувшина, кто-то снял пропотевшую рубаху и обливал себя из ведра, а кто-то просто прилёг на брёвнах под солнышком, закрыв глаза.
– А в чём конкретно ограничена свобода человека? – спросил пастора молодой датчанин.
Толстый Мартин сразу подтянул живот, расправил плечи и даже сделался выше ростом.
