ему покой нужен, а то, что вы делаете – непозволительно.
Минута увещеваний вперемежку с просьбами и обещаниями, и мать с успокоившимся малышом ушли, а доктор привычно осмотрел рану, задал дежурные вопросы, потом, нахмурив брови, что-то вписал в историю болезни.
– Не понимаю, что с вами не так. Все возможное, и даже больше, перепробовали. Придётся принимать радикальные меры.
Что он предпримет, доктор не сообщил, оставив место для предположений и догадок, поэтому в ближайшее время, вплоть до возвращения Ивана, Богдан обдумывал самые различные варианты своей реабилитации. И чем больше он думал, тем темнее становилось у него на душе и в глазах.
– Ты чего в сумерках лежишь? – удивился Иван, щёлкнув выключателем.
Медленно, по стенке, он зашёл в палату, осторожно присел на кровать, и несколько минут так сидел, выпрямив спину и опустив безвольно руки, отдыхая.
–…Устал с непривычки. И ногу тянет. Кажись, маленько силы не подрассчитал. Не навредить бы себе невзначай, сейчас это очень некстати.
Тускло-серое, будто бескровное, лицо Ивана, действительно, выглядело не лучшим образом. Об усталости свидетельствовали и мешковатые круги под глазами, и воспалённый заиндевелый взгляд, и нескладные, слегка заторможенные движения, когда Иван, закусив губу и осторожно поддерживая раненую ногу, карабкался на кровать. Но больше всего поразило Богдана, что уже через несколько минут сосед, как ни в чем не бывало, подначивал его.
– Не завидую я тебе – лежишь, извини, бревном, и толку с тебя, что с козла молока. Я вот пробежался маленько, – шутливо похвастался он, благодарно погладив костыли, – обстановку разведал, с людьми пообщался, новостями разжился, а ты все лежишь. Под лежачий камень вода не течёт, давай, шевелись уже, за тебя никто другой не встанет, как бы он не тужился.
«Не в бровь, а в глаз», – признал, отмечая, как быстро смог понять Иван происходящее, и это было особенно неприятно. Чувствуя себя бесполезным балластом, он и сам себе не завидовал, от вынужденной неподвижности совсем извёлся, но выйти из этого тупикового состояния никак не удавалось. При малейшем желании встать, подняться, нечеловеческий страх сковывал все его тело, да так, что позвоночник деревенел, отказывался подчиняться, и не было силы, чтобы заставить его двигаться. Объяснить такое положение дел он сам не мог, а доктору рассказать опять-таки стеснялся.
–…Отец мальца, что к тебе заходил, через стенку с нами обитается, с ним еще один – наш волонтёр. Неважные оба. Наш вообще в беспамятстве. Эх, судьба-судьбинушка – здоровых и живых разбросала, а раненых и мертвых – свела!
«Неужели Василий?– пришёл на память разговор с бабой Варей. – Так вот, где она его видела!» По коже неожиданно пополз холодок, а в воздухе пахнуло сырой землёй, как недавно во время ночной встречи, а ещё – чем-то тоскливо-терпким, будто ожившая тревога. «Где же тогда второй волонтёр, его напарник? Живой ли он?» О худшем думать не хотелось, тем более, он достоверно не знал, кто лежит в соседней палате, вполне возможно, что вовсе не его знакомый – ни один, ни другой.
–…Молодой совсем, жаль, не уберегся. Обидно, конечно, если сына оставит сиротой. Жена завсегда другого мужика найдёт, а что дитя без отца расти будет – это да, это – без обсуждения… – продолжал монотонно причитать сосед, рисуя мрачные картины воображаемого будущего.
Последние слова Ивана вернули его домой, в тот день, когда он получил повестку. «Может, не пойдёшь? У нас дети, Богдан, им отец нужен…» Казалось бы, суть одна, что у него, что у этого парня. И суть одна, и держава одна, почему же они оказались друг против друга по две стороны баррикады, да ещё с оружием в руках?
Сам того не понимая, Иван разбередил незаживающую рану. Хотя, в общем-то, ни в чем он не виноват – у человека всегда есть выбор, досадно только, что прошлое изменить нельзя.
Бессонная ночь и не менее беспокойный, муторный день дали о себе знать – после ужина Богдан будто в омут нырнул с головой. Проснулся он от острой жажды, и только хотел взять стоявшую рядом, на стульчике, бутылку с водой, как услышал, что кто-то поблизости шепчется. Он так и застыл с протянутой в воздухе рукой, настороженно всматриваясь-вслушиваясь в темноту, чтобы случайно не пропустить какое слово.
Беседующие, по-видимому, тоже заподозрили неладное, так как разговаривать перестали, а потом и вовсе человек, сидевший возле соседней кровати, бесшумно поднялся и так же молча вышел. Волна воздуха, сопровождающая его движение, донесла легкий сладковатый аромат – запах духов Любы.
Стараясь сильно не шуметь, Богдан не спеша опустил замлевшую руку, растёр возникшие иголки под локтем, и вдруг – бабах! – что-то глухо ударило о деревянные половицы и покатилось по комнате. «Яблоко!» – с улыбкой вспомнил в руках у мальчика надкушенную, и брошенную к нему на кровать, антоновку.
Утром о ночном происшествии никто не обмолвился ни словом – ни он, ни Иван. Оба усердно избегали встречаться друг с другом глазами, и так же усердно изображали, что на самом деле ничего необычного не случилось – ночь, как ночь, мало ль что могло пригрезиться? Расклад изменился, когда перед обедом в палату заглянула Люба.
– Здравствуйте, ребята! Как поживаете? – спросила она и, не ожидая ответа, прошла к кровати Ивана. – Ваня, я с утра Оксане звонила. Девочки как раз в школу собирались, тебе привет передавали. Представляешь, она отпуск за свой счёт взяла, специально, чтобы к нам приехать, тебя навестить. Еле отговорила. Пообещала дать знать, когда обстановка стабилизируется. Ну, куда ей сейчас, подумай? Даст Бог, немного успокоится, обстрелы прекратятся, тогда и поговорим – по ситуации решим, что делать, а пока… а пока пусть дома сидит, не ровен час. Да и работу легко потерять, труднее – найти.
Наклонившись над сумкой, женщина не видела, как расправил плечи Иван, и, как отвисла челюсть у Богдана. Судя по тону и содержанию разговора, нынешний звонок не был первым, и означал, что Люба с Иваном намного теснее общаются, чем он предполагал.
– Я вам пирог принесла, домашний, с яблоками.
«С антоновкой?» – еле сдержался, чтобы не рассмеяться, заметив быстрый взгляд соседа. По комнате поплыл дразнящий аромат ванили и свежесваренного фруктового варенья, а он вспомнил дом.
«…– Ксюшенька, зови папу чай пить!
– И кто бы что не говорил, когда антоновское яблоко дойдёт, «Цветаевский» особенно хорош, – ставила на стол блюдо с ароматным, ещё тёплым пирогом Наталья.
Спорить с ней никто не собирался. Превосходная хозяйка, к пирогам супруга особой привязанности не питала, справедливо полагая, что свежую сдобу всегда можно покушать в
