"Ну, и что это значит? — спросил Ахиббо. — У тебя получилось?"
— Да, это значит, что я знаю альтерианский язык! — воскликнул Джим по-альтериански.
"Да ты и правда знаешь! — Ахиббо сделал переворот на тенётах и занял положение вверх головой. — Эта штуковина, оказывается, в отличном рабочем состоянии! Надо повысить её цену".
Он выхватил у Джима прибор, достал из кармана мелок и исправил на корпусе устройства цифру, потом взобрался по тенётам на стеллаж и аккуратно положил его на место, любовно сдув с него пыль. Джим с трепетным волнением достал из-под туники медальон. Теперь он мог наконец-то прочесть надпись…
Из его глаз хлынули слёзы. Ахиббо, пристраивавший лингвистическое обучающее устройство на полке то так, то эдак, обернулся.
"Эй, малыш, ты чего?"
Джим держал на дрожащей ладони медальон. На нём было написано "С любовью от папы".
Глава VI. Заложник пустыни
Тайна медальона раскрылась, Джим узнал, чей портрет был в нём. У него не было никаких сомнений: это был его отец — по-видимому, в молодости. Только суждено ли было им когда-нибудь увидеться вновь? Джим был собственностью Ахиббо Квайкуса и основательно застрял на планете Флокар, посреди пустыни. Ищет ли его отец? Может быть, он уже отчаялся и оставил поиски? Возможно ли каким-нибудь способом дать ему о себе знать? Все эти вопросы раздирали Джиму сердце. Жуя алебастровый бисквит с резиновой начинкой и пополам со слезами, он и не надеялся на спасение. Спасти его могло только чудо.
Однако одно маленькое чудо всё-таки произошло. Вечером того же дня в ворота постучались, Ахиббо с ворчанием пошёл посмотреть, кого там принесло, а через минуту поставил перед Джимом сплетённую из тонких высушенных стеблей прямоугольную корзинку с крышкой.
"Вот, эти глупые кармаки передали для тебя. Тут какая-то гадость, очевидно, их пища".
В корзинке было несколько свёртков из широких зелёных листьев. В одном свёртке была отнюдь не гадость, а желтовато-белый, плотно спрессованный комок, по запаху и вкусу напоминающий мягкий творожистый сыр, в другом — какие-то длинные печёные клубни, напоминавшие очень сильно вытянутую картошку, а в третьем — горстка коричневато-красных сушёных ягод вроде изюма. Ещё в корзинке была небольшая плоская бутылочка, заткнутая пробкой. В ней была белая, жирная и сладковатая жидкость — без сомнения, молоко какого-то местного домашнего животного.
"Ты будешь это есть?" — спросил Ахиббо.
Джим обрадованно кивнул. Эта незамысловатая пища была гадостью для Ахиббо, питавшегося всякой нечистью, но не для него. Ему она показалась ему роскошными деликатесами по сравнению с каменными безвкусными бисквитами, она была гораздо вкуснее, питательнее и полезнее.
"Ну что ж, вот и отлично, — усмехнулся Ахиббо. — Проблема твоего прокорма решилась сама собой. Если этот глупый народец добровольно согласился кормить и тебя, я ничего не имею против. Тем проще для меня".
Сидя на своём матрасе за стойкой, Джим наелся до отвала. Кисловатый сыр он заедал сладким изюмом, прикусывая рассыпчатой местной картошкой, а жирное сладкое молоко он только попробовал, решив оставить его на завтрак. Заснул он на удивление крепко: за весь этот длинный день он страшно вымотался. Он наполнил тридцать пять пар пятилитровых бурдюков, потом мёл пол в ангаре и лазал по тенётам, как обезьяна, дыша пылью, потом помогал хозяину с инвентаризацией, а от сверхбыстрого курса альтерианского языка у него отяжелела голова. Он устал, как собака, и заснул, чуть только его голова коснулась подушки.
Проснулся он как от толчка. В ангаре было темно и тихо, только слышно было, как в своём логове храпел Ахиббо. Джим встал и потихоньку прокрался к воротам. На ночь Ахиббо их запер, а ключ был у него, и выйти было невозможно, но сквозь зарешеченное окошко на Джима снова смотрела звёздная Бездна, по-прежнему безмолвная и бесстрастная, чёрно-фиолетовая. Она раскинулась над серым морем песков, и на ней не было ни одного знакомого Джиму созвездия. Глядя в это чужое небо, он по-прежнему слышал его постоянный, несмолкаемый зов, но не мог взлететь.
Каждую ночь он смотрел в это окошко и звал:
— Отец, найди меня… Я здесь! Спаси меня…
Небо молчало, мерцая алмазными россыпями звёзд, молчали и пирамиды, а из пустыни не приходил никто, кроме вереницы кармаки с бурдюками для воды. Каждый раз, наполняя их, Джим старался тайком дать людям больше воды. Иногда это было невозможно из-за того, что Ахиббо следил за раздачей в три глаза, но время от времени он всё-таки отвлекался. Бывали случаи, когда он вообще не присутствовал, и тогда Джим позволял людям даже напиться из крана. На их коричневых морщинистых лицах были распластаны широкие плоские носы, от которых вокруг рта к подбородку шли грядами бородавки. Толстая нижняя губа у них была раздвоена, и при улыбке половинки раздвигались и шевелились независимо друг от друга. На их жутковатые улыбки Джим тоже отвечал улыбкой, а они, когда этого не видел Ахиббо, то и дело выражали ему дружелюбие и сочувствие — то гладили по голове, то брали за руку или дотрагивались до плеча.
Однажды Джим был в очень подавленном настроении: наполняя бурдюки, он то и дело вытирал слёзы. Один из кармаки, чью пару бурдюков он в данный момент наполнял, вытер ему слёзы морщинистой рукой и достал из-за пазухи маленький завязанный мешочек. Протянув его Джиму, он сказал что-то. Разумеется, Джим не понял ни слова; тембр голоса у кармаки был забавный, высокий, похожий на детский, а речь изобиловала такими звуками, которые Джим ни за что не смог бы воспроизвести своими речевыми органами. Гортанные, щёлкающие, булькающие звуки, урчание, писк, дельфиний свист — вот что представлял собой язык этого племени. Утерев Джиму слёзы, кармаки вложил ему в руку мешочек, давая понять, что это предназначено ему — что-то вроде подарка. Джим не знал, что это означало; может быть, эти люди пытались задобрить его? Но чем он мог быть им полезен? Только, пожалуй, тем, что иногда мог отпустить им немного больше воды. Как бы то ни было, он, как мог, изъявил благодарность за подарок. Позже, уже устраиваясь на ночной отдых, он открыл мешочек и нашёл там комочки беловатого, крошащегося вещества с весьма приятным запахом. Джим осторожно попробовал один кусочек: он был сладкий, как халва. По-видимому, это было какое-то местное лакомство. Не зная, из чего оно изготовлено, Джим опасался есть его сразу много, а потому ограничился парой кусочков. Вреда ему это не нанесло, на следующий день Джим чувствовал себя вполне нормально, а потому уже без опаски между делом лакомился этой сладостью, по вкусу напоминавшей не то халву, не то карамель.
