— Только сначала пусть помоется, — сказал Зиддик. — Чего он ходит у тебя таким замухрышкой? И одень его во что-нибудь приличное. Но чтобы одежды на нём было поменьше, и чтоб она легко снималась! Давай мне его в твою спальню для гостей. Я остаюсь у тебя сегодня, старый одуорш.
"Будет сделано, господин Зиддик!"
Громыхая ботфортами, Зиддик ушёл из ангара, а Ахиббо уже поднимал Джима на ноги и отряхивал.
"Не ушибся, малыш? Ты не бойся, господин Зиддик не сделает тебе больно, он только пощекочет тебя языком, и всё. Это у него, понимаешь ли, самый чувствительный орган… Прости, малыш, мне действительно сейчас нечем ему платить, и эта отсрочка мне нужна, как воздух. Выручи меня, а я тебе потом разрешу пару деньков отдохнуть".
Джим заплакал и стал умолять Ахиббо не отдавать его Зиддику, но тот проворчал:
"Как я могу пойти на попятную? Разве ты не видишь, что он из тех ребят, которым нельзя говорить "нет"? В общем, так. Сейчас я дам тебе ванну, ты вытащишь её во двор и натаскаешь в неё воды, чтобы она согрелась. Так уж и быть, дам тебе мыло, шампунь и мочалку. Давай, живее!"
Джим получил пластмассовую ванну, коврик, кусок мыла, флакон просроченного шампуня и жёсткую мочалку. Глотая слёзы, он натаскал воды и расстелил возле ванны на песке коврик, потом притащил ещё ведро воды и поставил на песок. За один час на палящем солнце и раскалённом песке вода стала горячей, и Джим, раздевшись, уселся в ванну. Намылив мочалку, он стал растираться. В другое время это доставило бы ему удовольствие: нечистоплотность ему претила, а у Ахиббо он был вынужден ходить грязным, но сейчас он мылся безо всякой радости. Вышел Ахиббо и стал смотреть, как он моется, а потом подошёл и сам стал тереть его мочалкой.
"Вот так, мойся чище! Чтоб господин Зиддик остался доволен".
Джиму хотелось бы намазать своё тело ядом, чтобы этого мерзкого Зиддика разорвало. Ступив из ванны на коврик, он заплясал: коврик накалился, как сковородка. Окатившись водой из ведра, Джим отжал волосы, вытер ноги своей туникой и обулся. Накинув мокрую тунику, он вернулся в ангар обсыхать. Воду из ванны Ахиббо посоветовал ему не выливать:
"Ещё пригодится, чтобы наутро ополоснуться".
Порывшись в чехлах с одеждой, он бросил Джиму золотистые трусики с длинной густой бахромой спереди и коротенькую жилетку, оставлявшую весь живот открытым.
Когда Джим с белым как мел лицом вошёл в подземную спальню, пиратский капитан, полулёжа на подушках, устилавших низкую широкую кровать, курил нечто вроде кальяна, пуская дым через свои маленькие круглые ноздри. Он даже не удосужился снять сапожищи, и Джиму были видны его подкованные металлом подмётки, каждая размером с голень Джима. Над кроватью было устроено подобие балдахина из разноцветных тканей, стены тоже были задрапированы бледно-розовой и светло-зелёной тканью, а пол был устлан толстым ковром. Ступив босыми ногами на длинный ворс ковра, Джим остановился. Внутри у него всё превратилось в холодные каменные глыбы. Зиддик похлопал рукой по подушке рядом с собой.
— Прыгай ко мне, миленький. Смелее, я тебя не укушу!
Не чувствуя под собой ног, Джим подошёл к кровати и сел. Зиддик притянул его к себе, усадив верхом на свои бёдра, и Джим близко увидел его бородавчатый нос и щетинистые шишки на бритой голове — Зиддик снял свою чёрную бандану. Наверняка этот урод считал себя писаным красавцем. Взяв Джима за подбородок своей грубой зелёной лапищей, он повернул его лицо к себе.
— Какой ты юный, неиспорченный, — проговорил он с ухмылкой. — Ты ещё ни с кем не был в постели?
Джим смог только зажмуриться и отрицательно мотнуть головой.
— Это ещё лучше, — сказал Зиддик. — Ты просто лакомый кусочек!
— Я ничего не умею… я вам не понравлюсь, — пробормотал Джим, чуть не плача.
Зиддик только засмеялся, пощекотал Джима под подбородком.
— Не бойся, деточка… Больно не будет.
Он стал совать Джиму в рот мундштук кальяна, а когда тот отвернулся, сжимая губы, Зиддик достал из кожаного чехла, украшенного крестообразным узором из цветных кожаных полосок, длинный широкий нож и приставил к левому глазу Джима.
— Не будешь паинькой — станешь слепым на один глазик.
Содрогаясь от отвращения, Джим обхватил губами мундштук и сделал неглубокую затяжку. В горле запершило, он закашлялся, а Зиддик, довольный, издал свой смех-клёкот. Его забавляло, как Джим кашлял, давился и задыхался, и он заставлял его вдыхать едкий вонючий дым снова и снова, пока комната не начала плыть вокруг Джима.
— Ты очаровашка, совсем как мой О-Най, — повторил Зиддик. И пояснил: — Чтоб ты знал, О-Най — это моя любовь. Я многих перепробовал, но лучше него пока никого не нашёл. — Подцепив пальцем руку Джима, он сказал: — У него вот такие же тоненькие пальчики, и он умеет ими делать уйму интересных вещей.
Кальян ему надоел, и он, отставив его, стал нюхать волосы Джима. Заглянув ему в рот, он усмехнулся:
— Какой у тебя маленький язычок! Таким не много почувствуешь. Зато смотри, какой у меня!
И он продемонстрировал во всей красе свой длинный, скользкий белый язык, по бокам которого росла мерзкая бахрома из тонких трубчатых сосочков. От одного его вида Джима тошнило, а Зиддик ещё и принялся щекотать его кончиком шею и подбородок Джима.
— Какой ты сладенький, — проговорил он. — У тебя такая гладкая кожа, такая вкусная… М-м, так бы и съел тебя!
Впрочем, он не съел Джима, а только облизал его с ног до головы своим омерзительным языком. При этом его глаза затягивались плёнкой, и он блаженно стонал и мычал, а Джим думал: только бы Зиддик не вздумал поцеловать его. Такого он не вынесет — его тут же стошнит собственными кишками. Разумеется, Зиддик не отказал себе в таком удовольствии, просунув язык Джиму в самое горло, отчего Джим чуть не задохнулся. Его тут же вырвало на ковёр, но Зиддик не обращал внимания: он облизывал Джиму ноги, почёсывая свою бахрому об его пальцы. Он не оставил нетронутым ни один квадратный дюйм его кожи, и это было столь омерзительно, что Джим один раз даже потерял сознание. Когда он пришёл в себя, гадкий язык продолжал его щекотать. Особенно Зиддику нравились его подмышки, шея и живот, но больше всего — рот. Но самое ужасное было ещё впереди. Зиддик потребовал, чтобы Джим своим языком щекотал его язык.
— Я не могу, — заплакал Джим.
Зиддик поигрывал ножом.
