тем, придет ли мой брат в себя, я вспоминаю, как мы задавали друг другу вопросы, ответ на которые никому не захотелось бы знать. Например, что я буду делать, если у меня внезапно отрастут еще две руки, или чем Эмиль займется, если его запрут в пустой комнате на целую неделю. Всем плевать, что, будь у меня четыре руки, я бы занялся борьбой, а Эмиль наконец нашел бы время, чтобы научиться кувыркаться. Но именно такие дурацкие вопросы обычно и обсуждают с людьми, которых знаешь всю жизнь. Эмилю нельзя умирать сейчас, потому что, до того как мы состаримся, нам нужно обсудить еще кучу тем.
Я так дрожу, что даже не могу позвонить ма, так что Пруденция отнимает у меня телефон и просит ее встретить нас в больнице.
Мы приезжаем в Вега-центр, специализирующийся на колдовской медицине, тащим Эмиля в приемный покой, где медсестры кладут его на каталку и увозят. Дальше нас уже не пускают. Я даже не пытаюсь расслабиться в холле или притворяться, что читаю журналы, – это не помогло в те бесконечные часы, когда мы ждали новостей про папу, не поможет и сейчас. Я меряю шагами коридоры, чувствуя на себе взгляд Пруденции. Хожу от стойки регистрации до гендерно-нейтральных туалетов и обратно. Не знаю, сколько прошло времени, но голос матери вырывает меня из мрачных мыслей.
– Где он? – Ма держится рукой за сердце.
– В реанимации.
Ма видит, какие мы встрепанные, и обнимает нас обоих.
– Вы сами-то в порядке? Вас осмотрели?
– С нами все хорошо, спасибо, Каролина, – отвечает Пруденция.
Ма проводит пальцами по моему распухшему глазу.
– Что случилось?
– Мы ехали домой, когда… – я замолкаю. Я не буду говорить о силах Эмиля; это его дело. – В поезде на нас напал призрак. Все было хорошо, пока Эмиль не отрубился на улице. Мы привезли его сюда, а то вдруг это какой-то побочный эффект.
Она начинает рыдать.
– Что с ним? Какие силы были у призрака?
– Странные, – отвечает Пруденция. – Он проходил сквозь нас и двери, как небожитель, и бросался огнем феникса.
– Что с Эмилем? Ожоги?
– Нет, ма.
Она делает глубокий вдох, но все еще дрожит. Мы усаживаем ее на стул, и Пруденция остается с ней, пока я стою под дверью, куда увезли брата.
Я все еще не нахожу себе места, когда мой телефон взрывается и отказывается умолкать. Сыпется огромный поток уведомлений: люди спрашивают, есть ли у меня сила, и просят выложить интервью с братом. Я наконец останавливаюсь.
Меня отметили в нескольких видео. На превьюшках – Эмиль с огнем феникса в руках. Я немедленно открываю ролик, хотя видел все своими глазами. Я раз за разом смотрю, как серо-золотое пламя охватывает руку брата, внимательно изучаю его реакцию. Он удивлен не меньше других.
Просмотров целая куча. Человек со стороны решил бы, что Эмиль невероятно популярен в интернете, когда на самом деле он ведет полумертвый аккаунт в инстаграме, где ни одно видео и тысячи лайков не набрало. Я проверяю остальные соцсети Эмиля. Две с небольшим сотни фолловеров в твиттере, читавших его разрозненные сообщения об играх, нон-фикшне и работе с фениксами, превратились в шесть тысяч. Странно думать, что сотни тысяч людей косвенно знают меня. Не представляю, как отреагирует Эмиль, когда очнется. Посмотрев гифку с его пылающим кулаком, я открываю инстаграм. Там тоже тысячи новых подписчиков. Все комментируют последнее фото – причем пишут не о его рецензии на графический роман, а спрашивают, например, входит ли он в какой-то отряд.
Да уж, это ему скрыть не удастся.
Насколько мне известно, Эмиль при смерти, и все же я завидую своему брату – новой суперзвезде.
Девять. Чароходы Марибель
Меня ненавидят сильнее всех ныне живущих небожителей.
Я отсиживаюсь в своей комнате в Нова-Грейс, когда-то бывшей начальной школой для детей малоимущих небожителей. Мы превратили ее в убежище для тех, кого мы спасаем. Я даже сосчитать не смогу всех людей в этом здании, которые имеют ко мне претензии, но они прекрасно знают, что не стоит мне ничего высказывать – по крайней мере, пока мы даем им приют. Все уверены, что мои родители виноваты в Блэкауте. Пусть даже я наконец сумела доказать, что это не так, семью Люцеро еще долго будут винить за недавний всплеск нетерпимости, в результате которого небожителей приравняли к террористам.
Если мир не хочет считать моих родителей героями, возможно, мне стоит перестать его спасать.
Я отгоняю эту мысль.
В детстве, когда что-то шло не по мне, я постоянно угрожала сбежать. Мама заставила меня пообещать, что я никогда не буду принимать решений на горячую голову. Если, успокоившись, я все еще захочу уйти, она поможет мне собрать вещи, поцелует в лоб и отправит прочь.
Несколько глубоких вдохов возвращают меня к реальности. Я буду и дальше защищать небожителей, потому что именно так я могу почтить память родителей. Пусть даже бо́льшую часть времени это кажется бессмысленным. Наше движение никогда не станет настолько мощным, чтобы накрыть волной весь мир, готовый вспыхнуть пожаром в любое мгновение, особенно если учесть, кто сейчас управляет командой. Но, может, мы сумеем расправиться с Луной Марнетт и ее Кровавыми чародеями – уж под их дверями никогда не бывает инспекторов.
Я сижу с ноутбуком, в миллионный раз пересматривая записи с камер наблюдения. Меня интересуют все подробности того, что произошло в обсерватории Найтлок девять месяцев назад. Единственная камера в зале была направлена на школьников и учителей, приехавших на экскурсию. На экране они все столпились вокруг массивного бронзового телескопа. Я разглядываю лица, ища одну конкретную девочку, но, когда сверху начинают сыпаться осколки стекла, я обхватываю себя за плечи и смотрю, как мама и Финола падают, пробивая потолок. Руки матери сомкнуты на горле матери Айрис. Папа и Конрад входят через дверь, пытаются оттащить жен друг от друга, но Финола вырывается из захвата, пользуясь своей невероятной силой, и расшвыривает всех троих в стороны.
Нет смысла отворачиваться, когда Финола идет к маме. Вся эта картина все равно выжжена у меня в мозгу. Мама роняет на пол Эдуардо, сына сенатора Айрона, и вытаскивает из-под магоустойчивого жилета две рубиновые гранаты. Одну бросает в самый дальний угол, папа прыгает за ней. Вторая проходит над головой Финолы, Финола и Конрад пытаются ее перехватить.
Ничего не получается.
Тут начинается ад. Электрически-красные огни заполняют зал, вибрируют, сталкиваются посередине, взрываются в районе телескопа. Обсерватория превращается в мешанину стекла, крови, дыма и огня – за считаные мгновения, которых еле хватило бы, чтобы сделать вдох.
На ногах остается только девочка, выглядывающая из дыма: огромные глаза, бледное личико, хрупкая фигурка и странное спокойствие, как будто ей нет дела до разрухи вокруг. Потом она отворачивается от камеры и уходит в дым, растворяясь, как иллюзия. Вот только я знаю, что она настоящая. Существуют даже форумы, на которых пытаются выяснить, кто она такая. Это она устроила весь хаос? Или она школьница, которую защитили ее силы? Знает ли она, что случилось на самом деле? Мне нужны ответы.
Я могла бы все это предотвратить, если бы доверилась сну, в котором под звездами прощалась с мамой и папой. Я привыкла к тому, что родители уходят, чтобы сражаться. Но тем утром они собирались просто изучить произошедшее в обсерватории. Я нервничала, мне было не по себе, голова кружилась, и я хотела попросить их остаться дома. Но я не стала. Это был последний раз, когда я не придала значения своему предчувствию.
Три раза стучат в дверь, и входит Атлас.
– Ты в порядке? Тут Уэсли.
– Все хорошо.
Два слова чистой правды. Два слова, невероятно
