на прослушивание, потому что был уверен, что это никогда не выйдет за пределы маленького театра. Ненавижу себя за наследственное высокомерие. Это мое лицо могло висеть над Бродвеем. Я всегда воображал, что буду сниматься в блокбастерах и оскароносных инди-фильмах и играть в мюзиклах, которые будут боготворить на тамблере. Вместо этого я преображаюсь в то, что сейчас нужно Кровавым чародеям.
Жизнь – забавная штука.
Я уже возвращаюсь на базу, когда вдруг замечаю отражение своего нынешнего облика. Светло-русые волосы, довольно симпатичные, и, что важнее всего, бледная кожа, которая позволяет мне справляться с напряженными моментами. Я не идеально похож, но это и не обязательно. Вполне можно проскочить, даже если нос другой формы, ресницы покороче, глаза карие, а не золотые. Важнее всего заметить ключевые черты. Морщинки в углах глаз, обкусанные ногти, родинка на шее – все на месте, близкие люди даже не догадываются о фальшивке. Сегодня мне не нужно глубокое преображение, так что я взял облик у прохожего, спешившего на станцию, когда я уже оттуда выходил. Мне нужно убраться подальше от инспекторов, раз уж Ортон нарушил закон.
Луна потребует его голову, если он все еще на свободе.
А может, и мою.
Я много больших домов видел, но наша нынешняя жизнь с Кровавыми чародеями на Нижнем Манхэттене, в небоскребе Лайт-Скай-Тауэр – это что-то с чем-то. Служба безопасности у самого высокого здания в городе поставлена как следует, но, пока у меня есть пароль, меня пускают с заднего входа, как бы я ни выглядел.
– Дыхание гнева, – говорю я.
Охранник изучает меня, как будто, прищурившись, он разглядит, что скрывает под собой мой облик, а потом впускает в лифт, который взмывает на сто десятый этаж.
Пентхаус – единственное место в небоскребе, где мне разрешено сбрасывать маску. Только банда знает, кто я такой, остальному миру этого знать не положено. Благословение и проклятье. Это хорошо, если учесть, что те, от кого я прячусь, никогда меня не найдут, но при этом никто не узнает настоящего меня. Кем бы я ни был.
Хотелось бы, чтобы преображение для меня было таким же простым, как для оборотня, кровь которого Луна украла, чтобы наделить меня силой. Но, к сожалению, удержание облика дается нелегко. Примерно как не ссать, когда мочевой пузырь полон. Когда облик спадает, мне становится легче. Бледная кожа исчезает, обнажая родную смуглую. Волосы темнеют, завиваются, делаются короче. Возвращаются янтарные глаза матери. Я по ней скучаю, но меня радует, что она не увидит, кем я стал.
Благословение. Проклятье.
Я пересекаю пустую гостиную. Дион нет уже несколько дней, она собирает информацию о поставке гидр, но я не знаю, сильно ли занят сегодня Стэнтон. Выхожу на балкон, ожидая увидеть Луну, смотрящую на Венценосного мечтателя в телескоп. Но там оказываются только Джун и этот жуткий алхимик Энклин, от которого воняет несвежим трупом. Меня вырастили с мыслью, что я должен держать осанку в присутствии людей, которых уважаю, но тут я опускаю плечи: я и пальцем не пошевельну, если Джун или Энклин неожиданно свалятся с балкона. Луна утверждает, что Джун – чудо, но как по мне, она конец всему, что мы знаем. Хотя я пока не понял, хорошо это или плохо.
– Добрый вечер, – говорит мне Энклин, изучая Джун.
– Не сказал бы. А ты как думаешь, Джун?
Она неподвижна, как манекен. Разумеется, она не отвечает. Она никогда не говорит. Наверное, Луна единственная, кто вообще слышал ее голос. Она мелкая, как первая девушка, которую я поцеловал, а глаза у нее такие же мертвые, как у первого парня, которому я признался, что он мне нравится. Сегодня прохладно, особенно наверху, но Джун не ежится, хотя ее белые руки покрылись мурашками. Кровавые чародеи мало похожи на нормальных людей, но Джун самая странная из нас. Наверное, именно ей поручат ликвидировать сенатора, пока не наступил ноябрь.
– Несс, – произносит глубокий голос у меня за спиной, слегка срываясь на шипение. Стэнтон бесшумен, как василиск, которого он поймал, чтобы украсть его кровь. Бесшумнее, наверное, раз он победил. До того как он обзавелся сальными светлыми волосами, желтыми, узкими как у змеи глазами и темно-зелеными венами, пульсирующими под белой кожей, он очаровывал людей, заводил их к себе домой и убивал. Теперь это стало сложнее, конечно.
– Что такое? – спрашиваю я.
Учитывая его мускулы, его силы и его прошлое, я предпочитаю с ним не ссориться.
– Луна ждет у себя, – говорит Стэнтон.
Я тут же иду к ней, потому что нельзя заставлять Луну ждать. Комната погружена в полумрак, и мерцающий экран планшета освещает лицо Луны: усталые зеленые глаза, морщинистую лунно-белую кожу и длинные серебряные волосы.
– Я разрабатываю новую жизнь, от которой мы все выиграем, но только если останусь жива. Понимаешь?
– Да, моя королева.
Когда-нибудь я смогу служить самому себе, а не другим.
– Мне нужен парень из поезда.
Я напрягаюсь. Она за мной следила? Это я слежу за ее жертвами.
– Ты же понимаешь, что тебя снимали? – Луна кидает мне свой планшет, и я вижу ролик потасовки с Ортоном.
– Простите, я…
– Мне плевать, если за тобой следят, при условии, что ты в курсе подобного. Если бы тебя раскрыли, это стало бы серьезной потерей. – Луна заходится диким кашлем и вытирает губы шелковым платком.
– Никто никогда не узнает, кто я.
Слить оборотня сложно. Луна долго трудилась, чтобы убедиться в том, что я не растворюсь в собственной силе (или не погибну из-за нее), но, если я хочу прожить дольше среднестатистического Кровавого чародея, мне нужно действовать решительнее.
Странное совпадение, если учесть, что моя работа – никогда не показываться в одном и том же облике больше одного раза.
Мне не нравится идея второй раз сталкиваться с одним и тем же человеком в огромном мегаполисе. Но все, что сейчас имеет значение, – найти его и привести к Луне, чтобы спасти собственную шкуру.
Двенадцать. Огнекрылый. Эмиль
Спустя десять минут после побега я игнорирую бесконечные звонки и ускоряюсь, пока мои не сообразили, что я задумал. Я объясню все позже, когда окажусь в безопасности. Я заворачиваю за угол своего дома и бегу по ступеням. Налетаю на пятнадцатилетнюю соседку так, что она роняет на пол мусорный пакет.
– Смотри, куда прешь… – Она распахивает глаза.
– Прости. – Я поднимаю пакет.
– Ой. – А вот и начало. – Давай сфоткаемся!
– Извини, мне надо бежать.
Все считают, что моя жизнь стала такой классной. Но не они ее проживают.
Входя в квартиру, я нервничаю. Если в кино герой узнаёт, что он избранный, то по возвращении домой он обычно находит перевернутую мебель, разбросанные документы и битую посуду. Но в нашей квартире все в порядке. Не на месте только я. Я хватаю сумку и набиваю ее одеждой, удерживаясь от желания взять парочку сувениров. Бросаю последний взгляд на спальню, где я вырос, и не понимаю, смогу ли я почувствовать себя дома где-нибудь еще. Сдерживаю слезы и выхожу из спальни, чтобы не уговаривать себя остаться и не подвергать всех опасности.
Открывается дверь, и я замираю, ожидая худшего. Входит тяжело дышащий Брайтон, запирает за собой дверь.
– Ты сбежал, – говорит он, опуская на пол рюкзак.
– Ты бросил ма и Пруденцию?
– Чтобы арендовать безумный скутер и догнать тебя. И куда ты собираешься?
– Если нагрянут инспекторы, мне крышка. Я не знаю, что со мной происходит, но я сам должен разгадать тайну огня феникса, и я не могу рисковать, впутывая тебя в это.
– Хрень какая. – Брайтон трясет головой. – Я с тобой. Мы вдвоем против целого мира. Короли света, помнишь?
– Ты должен защищать ма. У нее остался только ты.
Кто-то стучит в дверь.
– Может, соседка? – предполагаю я.
– Отойди. – Брайтон смотрит в глазок.
Я стою тихо,
