— Отпустите меня, отпустите меня!
Лилиан рыдала, вслепую отбиваясь от насмешников и чувствуя, что видит свою малышку в последний раз. Она понимала, что потеряла ее, и знала, что никогда больше не будет качать ее в колыбели…
— Не-е-е-е-т!
Лилиан громко рыдала на листе трепещущей на ветру ивы.
— Не-е-е-е-т! — кричала она, отбиваясь от несуществующих врагов и сражаясь с пустотой.
Пурпурная фея едва осмелилась коснуться ее своей волшебной рукой.
— Просыпайся, Лилиан, просыпайся. Это просто страшный сон.
Лилиан раскрыла покрасневшие глаза и стала энергично протирать их, надеясь отогнать ужасные видения.
Сверкая в своем величии, Пурпурная фея посыпала Лилиан золотым порошком и вселила покой в ее душу.
— Будет тебе, все уже прошло. Это был лишь сон.
— Моя девочка, — простонала Лилиан.
Прошло уже много лет, но фея чувствовала столь же жгучую боль, как и в то мгновение, когда навсегда потеряла свою малышку.
— Нет смысла бередить раны. Прошлого не воротишь.
— Знаю, — жалобно протянула Лилиан.
— Не стоит предаваться нелепым чувствам, что свойственно людям. Ты не должна так сильно привязываться к ним. Ты стала их жертвой, их заложницей.
— Знаю, — робко согласилась Лилиан.
— Ну так что, Лилиан? — неожиданно поинтересовалась Пурпурная фея. — Полагаю, все идет по ранее намеченному плану?
— О да, моя госпожа, до сих пор удача на нашей стороне.
— Она ничего не заподозрила?
— Ничего, моя госпожа.
— А мой плясун?
— Готов.
Пурпурная фея снисходительно улыбнулась.
— У тебя остался всего один день.
— Знаю.
— Мы не можем зря тратить на него свое волшебство.
— Все рассчитано, моя госпожа.
Лицо Пурпурной феи стало приветливей.
— Я совсем измучилась и думаю, что у меня осталось не так много волшебных сил, чтобы пускать их на ветер.
— Этого не понадобится, моя госпожа. Я вам бесконечно признательна за помощь.
— Моя помощь гораздо дороже, чем ты думаешь. Ты отдаешь себе отчет, сколько волшебных чар ты не пожалела на нее?
Лилиан с трудом сглотнула.
— Как это понять?
— Она путешествует не одна.
Лилиан откашлялась.
— Это не беда. Как известно, можно путешествовать организованно.
— Дело не в этом, Лилиан. Это ты заставила ее приехать.
— Я?
— Сеть твоих чар столь плотная, что в нее угодили сразу три человека.
Лилиан не знала, что сказать.
— Кто?
— Две девушки и один парень. Им будет не так просто выбраться из этой сети.
— Я не хотела…
— Это я уже слышала. Ты соткала слишком запутанную волшебную паутину.
— Как же им выбраться из нее?
— Не спеши. Пока меня волнует не это. Пожалуй, нам лучше сбить с толку ищеек Оонаг. Вот ее я боюсь.
Лилиан затаила дыхание.
— Королева осведомлена?
— Разумеется. У нее просто нет времени, чтобы перейти в контрнаступление.
Лилиан вздрогнула. Ей было известно о безграничных возможностях королевы.
— И что же нам делать?
— Мы уже все сделали. Я изменила судьбу твоей подопечной, но думаю, что нам не удастся навести королеву Оонаг на ложный след. Мне придется действовать осторожно.
Лилиан с жаром поцеловала руки Пурпурной феи.
— Спасибо, моя госпожа, спасибо.
— Да, тебе давно пора благодарить меня. Если Оонаг пронюхает о моей измене, она оторвет мне крылья.
Лилиан захныкала от беспомощности.
— Все время Оонаг, все время она. Сначала моя девочка, а теперь…
Пурпурная фея успокаивала Лилиан, но не собиралась утаивать от нее то, что грядет.
— На этот раз Оонаг твердо решила быть рядом с королем во время конного выезда и никому не уступать своего места. Оонаг очень опасна.
Марина
Летать, бороздить небо, кататься на облаках и исчезать вдали. Марина была со странностями и, как все дети в мире, любила предаваться обычной для этого возраста фантазии — летать над башнями города, окутанная звездной пылью.
«Летать, как это чудесно!» — вздохнула девушка, поднимаясь на борт самолета.
Мысль о полетах уже не была для нее пустой выдумкой, после того как совсем недавно Марина обнаружила, что феи существуют.
Однако действительность оказалась намного обыденнее, напоминая скорее неожиданное утреннее пробуждение, что ассоциировалось у Марины с резкими перепадами в восприятии верха и низа, вызывавшими у нее невообразимое головокружение. Именно это и происходило на борту самолета «Боинг-737», оказавшегося в зоне турбулентности во время его полета в Дублин.
Марина почти умирала от страха, понимая, что ведет себя неразумно, но опыт подсказывал ей, что все, находящееся наверху без опоры, рано или поздно падает вниз (как ее двоюродный брат, когда дурачился), а все падающее разбивается (как тарелки, которые сами выскальзывали из ее рук, когда она убирала со стола). На ее памяти ни то, ни другое — ни тарелки, ни двоюродный брат — ни разу не сумели удержаться в воздухе.
Из школьной программы Марина знала, что причиной всему является закон земного притяжения, но сейчас ей пришлось усомниться в правильности этого закона и положиться на веру, причем, когда самолет падал вниз и заваливался на один борт — каждый раз заною.
Марина закрыла глаза, чтобы избавиться от головокружения, а также ощущения пустоты в животе, грозившей вырваться через рот. А еще она предусмотрительно закрыла его, чтобы преградить путь не только пустоте, но и съеденному спагетти.
— Ах, какой ужас! — воскликнула слева от Марины Антавиана, карлица-коротышка лет четырнадцати, которой на вид можно было дать одиннадцать. Особо следует отметить, что вела она себя как восемнадцатилетняя, хотя по разговорам ей нельзя было дать больше семи.
— Я точно умру, — захныкала справа от Марины Луси, близорукая девушка лет пятнадцати, в очках, с развитым не по возрасту бюстом. Она замахала руками, призывая на помощь стюардессу.
Самолет летел всего два часа, а Марина уже успела пережить два разочарования. Как своими нарядами, так и всем своим внешним видом ее спутницы не оправдывали ожиданий Марины, и первый полет оказался для нее настоящей пыткой.
Однако все же это было лучше, чем сидеть на уроках математики с лысым преподом, да еще выносить тридцать градусов выше нуля в тени и родителей, все время смотревших на нее с укоризной (правда, так они смотрели на нее с того самого дня, как Марина появилась на свет).
Марина твердила себе, что просто обязана чувствовать себя уверенно (хотя до сих пор точно не знала, чего от нее хотят). Но разве кроме нее кому-то было по силам за один день постареть на два года, подрасти на десять сантиметров, решительно увеличить грудь, надев лифчик на два размера больше, прибавить тридцать пунктов к показателю своих умственных способностей, окончить два класса школы и к тому же изменить цвет глаз и волос?
— Послушай, у тебя сместился правый глаз. Он твой собственный?
Наглая коротышка с актерским именем явно обожала подобные выходки.
Марина выпалила первое, что пришло ей в голову.
— Это связано с атмосферным давлением.
— Что-что?
— Атмосферное давление. Когда самолет резко падает вниз, глаза могут вылезать из орбит.
Антавиана молчала, старательно вспоминая, дошла ли она по физике до темы об атмосферном давлении или же в это время болела ангиной.
— А сейчас он падает?
— Ты разве не чувствуешь?
Когда Антавиану охватывал страх, она вела себя соответственно возрасту. Она вдруг побледнела и на всякий случай зажмурила свои живые, широко распахнутые глаза, прижав пальцами веки, чтобы стекла ее очков не вывалились в иллюминатор.
Марина воспользовалась этим, чтобы вернуть крохотную голубую линзу на прежнее место и мимоходом, пока никто не видел, поправить левую грудь, которая в действительности представляла собой не что иное, как скомканный гольф, засунутый в чашечку бюстгальтера Анхелы.
Луси так укачало, что она ничего не заметила.
Наконец катание по американским горкам, точнее по воздушным ямам, закончилось. Снова загорелся свет, все приободрились, и Марина, то есть уже Анхела, взглянула, по возможности, в иллюминатор.
Самолет приближался к Дублину.
Марине никак не верилось, что с этого самого дня ее зовут Анхелой, что ей шестнадцать лет, что у нее светлые волосы, голубые глаза, что она хорошо говорит по-английски, получив по языку почти отличную оценку. Ведь стоило на нее взглянуть, как все становилось ясно.
Ей, по глупому стечению обстоятельств, досталось среднее место в ряду, чего никто никогда не пожелал бы. И сам этот факт никак не вписывался в новый идеальный образ Марины. Каким образом она позволила втиснуть себя в середину, точно кусок колбасы в сандвич? Одно дело быть воспитанной и любезной, каковой она намеревалась стать, совсем другое — выставить себя в глупом виде, что явно демонстрировало ее нынешнее положение, то есть расположение.
